подневольного, заставили делать что-то весьма непотребное, Воронцов пригубил глоток водки и, поставив лафетник на высокий пенек, срезанный «под столик», откинулся на задник садовой скамейки. Теперь ему было о чем подумать.
Не вдаваясь в подробности, следователь дал понять, что след убийцы Игоря ведет в Штаты, возможно, даже в Нью-Йорк, и это почему-то не вызывало у него не то чтобы откровенного отторжения, но даже возмущения. И сейчас, пытаясь проанализировать свое довольно странное душевное состояние, он все больше и больше проникался версией «американского следа», хотя до последнего момента был убежден в том, что с Державиным расправилось «советское КГБ», не простившее ему тридцатилетней давности грехов.
Судя по всему, Семен Головко вышел на того самого Рудольфа Даугеля, российского эмигранта волны девяностых годов, которых, откровенно говоря, граф Воронцов просто презирал, и который вдруг погиб в автомобильной катастрофе спустя три дня после того, как умер Игорь Державин. Точнее говоря, был убит. Что это — случайное совпадение, нагромождение трупов или все-таки?..
Немало повидавший на своем веку, Воронцов уже давно не верил в случайные совпадения, и особенно в те «совпадения», где всплывали трупы эмигрантов. Да и Державин летел в Москву не на прогулку, а по довольно рискованному заданию, отрабатывая которое, можно было нарваться на что угодно, вплоть до пули в затылок, если, конечно, исходить из того, что выставленный на ознакомительный просмотр «Спас» всего лишь умело сработанная подделка и хозяин иконы знает о том, что в Москву с миссией установления подлинности Рублевского «Спаса» вылетел Державин. А о том, что Игорь отбыл в Россию, знали многие.
В подобное, конечно, трудно было поверить, и гораздо проще было бы списать убийство ценителя и знатока русской живописи Державина на месть партийных функционеров еще не до конца сломленной советской машины, но те миллионы и миллионы долларов, которые были поставлены на Рублевский «Спас», также могли подвигнуть на преступление любого из смертных. А то, что человек способен на подлость, в этом граф Воронцов мог убедиться на собственной шкуре.
Допив водку, которая оставалась в лафетнике, Иларион Владимирович набрал номер нотариальной конторы Натансона и, когда в трубке послышался его дребезжащий голос с характерным акцентом, с язвинкой в голосе произнес:
— Жив еще, старый курилка? Как стул, как внуки? Ладно, не бубни, старый хрен, и без тебя знаю, что и стул нормальный, да и дети не сволочи. Гадаешь, с чего бы это мне звонить тебе? Да вот, хотел бы помянуть с тобой нашего Игоря, но чувствую, что у тебя опять всё горит под ногами и ты не можешь оторвать свою рыжую жопу от кресла.
— Всё сказал? — буркнул Натансон, привыкший к подобным монологам Воронцова. — Тогда переходи к делу, если, конечно, оно у тебя есть. А насчет Державина… Я и без тебя знаю. Рохлин звонил.
— Ну что ж, к делу так к делу. У тебя есть толковый человек, который мог бы высветить всё прошлое и настоящее другого человечка, тоже эмигранта?
— Господи, Ларик, да о чем ты спрашиваешь? Говори, что за человек такой.
— Рудольф Даугель.
— Это, случаем, не тот, который то ли сам под машину в Москве попал, то ли она на него наехала? — проявил свою осведомленность Натансон. — Мне уже говорили, что за него богатую панихиду на Брайтоне справили.
— Что, действительно богатую? — удивился Воронцов.
— Софкой своей клянусь.
— Тогда, хотел бы я знать, с чего бы это у такого босяка деньги на панихиду появились?
Кто-то когда-то сказал, что все познается в сравнении, однако настоящую цену этих слов Зиновий Давыдович Пенкин понял только в свои пятьдесят восемь лет, когда за его спиной щелкнул автоматический замок усиленной двери контрольно-пропускного пункта, и он, еще не веря в свое счастье, ступил на вытоптанную площадку перед КПП, с которой начиналась свобода.
Свобода! Господи, слово-то какое!
Невольно оглянувшись на высоченный забор с мотками колючей проволоки, из-за которого, казалось, ему уже никогда не выбраться живым, Пенкин вдруг почувствовал, как его спина содрогнулась от внутренней дрожи, и он, уже не оглядываясь, заспешил по проулку к автобусной остановке, с которой для него должна была начаться совершенно новая жизнь. В этот момент он не думал ни о полковнике ФСБ Бусурине, на которого подписался работать, ни о своем кураторе Стогове — он желал одного, чтобы как можно быстрее подошел рейсовый автобус, на котором можно было доехать до вокзала, и он этим же днем уехал в Москву.
В нагрудном кармане грела душу справка об условно-досрочном освобождении, немного денег — и эту кажущуюся «мелочь» даже сравнить невозможно было со всеми прелестями той, доэтапной жизни, при которой у него было ВСЁ. И сладкая жратва, и восемнадцатилетние телки, которые могли поднять даже то, что невозможно было поднять краном, и спецномера на иномарках с «мигалками», и уважение в обществе сильных мира сего, которые тоже пользовались надежными каналами контрабанды.
Сладкое слово СВОБОДА. Кто не испытал этого, тому не понять.
Чувствуя, как на глазах навертываются слезы счастья, Зиновий Давыдович смахнул их ладошкой, и в этот момент из-за поворота, со стороны города, вылетела серебристая иномарка и вдруг замерла, завизжав тормозами в десяти метрах от Пенкина.
«Ауди», — чисто автоматически отметил Зиновий Давыдович и… остановился, растерянно моргая глазами.
Навстречу ему, улыбаясь на все тридцать два зуба и растопырив руки для объятий, шел Юлик Самсонов, такой же цветущий, полный сил и жизнерадостный, каким его когда-то знал Пенкин.
— Зиновий!
— Юлик!
Теперь уже Пенкин не скрывал своих слез и глотал их вместе с какими-то словами, которым не давал отчета. Что-то сумбурное, радостное и в то же время жалкое.
Когда немного успокоился, но еще не в силах был собраться с мыслями, спросил, глупо улыбаясь и кивнув головой на «Ауди»:
— За мной?
— А за кем же еще? — задрожал от смеха явно растолстевший за четыре года Самсонов. — За вами, Ваше превосходительство, за вами.
— А как… а как узнал, что меня сегодня выпустят? Что, моим звонил?
— Зачем? — удивился Самсонов. — Как говорится, не имей сто рублей, а имей сто друзей. Так вот теперь эта поговорка по-иному звучит: имея сто рублей, будешь иметь сто друзей. Пятихатка в зубы вашему контрактнику — и вся информация на руках. Так что, я в курсе всех твоих событий.
«В курсе всех твоих событий…».
Слова эти, произнесенные смеющимся Самсоновым, заставили Пенкина насторожиться, и он бочком, подобно старому раку, у которого обломали все клешни, взобрался
