"Как же важный? – возражали бабы. – Коли нужны мы Отечеству энтому, поберечь бы мужей наших для мирной жизни. А то ведь скоро кроме тебя, старого хрена, никого не останется! Кто нам детей делать будет?"
"Не скажи! – стоял на своем Матвей. – Других местов таких, поди, и нету, чтобы разом столько павших смертью храбрых было… Для войны храбрецы нужны. А где их взять? Вот в специально отобранных заповедных местах, как в нашем Сердце, таких и находют…"
Но самая трагическая судьба постигла дом Святкиных. Тут точно был какой-то необъяснимый рок…
Святкины были большой и дружной семьей, которая жила на острове испокон веку. Пожалуй, только еще Каледины могли похвастать тем же – в отличие, к примеру, от Коровиных: мать ярого партийца Матвея служила в усадьбе прачкой и приехала вместе с графиней. Оттого, видно, и лютовала эта семейка в революцию, что была из пришлых…
Раненный на первом году и вернувшийся с германской войны глава семейства, Яков Святкин, притащил в деревню веру, в которую его обернули в плену то ли немцы, то ли иные басурманы, и вдрызг разругался с местным батюшкой, так как настаивал на всякой ереси.
Ставил под сомнение правомерность крещения младенцев, так как нельзя, мол, приобщать бессознательного человека к вере. Утверждал, что иконы и прочая церковная атрибутика – рукотворная гордыня человеческая, к истинной вере отношения не имеющая. Говорил еще, что батюшка неверно толкует священное писание, так как проповедует в воскресенье, а главным днем всех христиан является суббота, ибо при правильном отсчете дней именно к субботе Господь завершил сотворение мира.
В деревне Святкиных осуждали, за глаза называли сектантами. Тем более что Яков принципиально не пил. Кому такое чудачество понравится?
Осуждение, правда, соседствовало, с нескрываемым завистливым уважением: дети его ходили всегда в чистой, отглаженной одежде, носили башмаки, которые тот наловчился тачать в Германии, да и в школе были первыми учениками. Семья была дружная и работящая, а всю причудливость пришлой веры с лихвой перекрывала доброжелательным и открытым отношением к односельчанам, которым Святкины помогали с чисто русским бескорыстием и протестантской основательностью.
Но все же даром такая фронда пройти не могла, поэтому Святкины из самой деревни съехали и построились на отшибе.
…Полина Каледина пришла в дом Святкиных за неделю до того, как вернувшегося с гражданской главу семейства арестовали и увезли в Астрахань. Яков, как выяснилось, воевал на стороне белых. Он отступал вместе с войсками генерала Врангеля до самого Крыма, а бежать в далекую заграницу, где уже побывал в германскую, не захотел.
Арестовывать Якова явился родной брат Полины, Георгий, который отвоевал всю гражданскую у Буденного и был известен тем, что поменял в своей фамилии одну букву, превратившись из Каледина в Каленина.
– Зачем, Жора? – спросила тогда Полина.
– А чтобы на белогвардейскую контру не походить! – отвечал тот. – Был такой генерал, Каледин. Фамилию нашу испоганил! Вот я ее и переделал. Звучит красиво: Каленин – как Ленин!…
Муж Полины, Иван, защищая отца, схватился было за вилы, но Яков у него вилы отобрал и, прощаясь, наказал:
– Бери дом на себя, Ваня! Ты хоть и младший, но на тебя моя надежда. Петр, он все одно на большую землю убегёт. А ты тут живи… Парней рожайте с Полиной побольше. Хозяйство содержать надо, в море ходить…А на тебя, – обратился он к Каленину, – я зла не держу! Батьке кланяйся. Я же понимаю: не ты меня на погибель ведешь, это жизнь наша такая поганая…
Иван с Полиной заветы сгинувшего Якова выполнили. Сначала родилась двойня, а через два года – Виктор, тот, что стал посмертно Героем.
Он ненадолго пережил отца и двух старших братьев. Те погибли в 44-м, а Виктор даже успел выпить за Победу и на следующий день, где-то под Прагой, принял своей последний бой, в котором геройски отдал Родине свою девятнадцатилетнюю жизнь.
Получив четвертую похоронку, Полина несколько часов кряду надсадно орала на крыльце осиротевшего дома. Потом неожиданно замолчала, свернулась калачиком и уснула прямо тут же. Разбудить ее не удалось ни на следующий день, ни через неделю. Женщину забрали в больницу. Врачи помучились с ней и, отчаявшись помочь, отправили помирать домой, где под присмотром старшей сестры она пролежала в забытьи еще несколько месяцев.
Очнулась она тоже внезапно. Утром в дом Святкиных зашла почтальонша, протянула сестре Полины письмо и сочувственно сказала:
– Из Москвы… Может, о детях что…
– Дай-ка! – раздалось за их спинами. – Это от Вити, я знаю…
Полина стояла в дверях комнаты в белой холщовой рубахе, которая висела на ее высохшем теле огромным бесформенным балахоном.
– Дай-ка! – повторила Полина. Она несколько минут держала в руках нераспечатанный конверт, потом улыбнулась и вернула письмо сестре. – Вот ведь как, – сказала она, – не дописал письмо Витенька… Не разобрала я только, как зовут того командира, что Витино письмо мне прислал?
Сестра лихорадочно распечатала конверт, быстро пробежала текст и изумленно посмотрела на Полину.
– Петров его фамилия, Поля. Майор он. Как же ты поняла… – сестра не договорила.
– Не дописал… Я знаю, почему не дописал, – решительно произнесла Полина. – Приеду, подумал, раньше, чем письмо придет, тогда зачем писать-то?… Какой день сегодня?
– Так октябрь уже. Десятое.
– Подожду. Придут они. И Ваня, и Дима со Славиком. И Витя… Ты только вот что: как спать лягу, ты лампу в сенях запали. А то в темноте-то трудно тут на отшибе… Это ведь в деревне свет, а тут темень…
С тех пор про Полину стали говорить, что она от горя помутилась рассудком. Но вреда от этого не было никому. Одна только польза, поскольку открылся в ней дар предвидения и врачевания.
Баба Поля по-прежнему ждала каждый день своих мужчин и зажигала свет в сенцах, но к этому ее безобидному чудачеству все привыкли. Зато к ней шли за помощью от хвори, за добрым советом, некоторые всерьез верили в ее пророчества, а кто-то шел просто поглядеть на странную, высохшую старуху, чей дом был всегда открыт и готов принять любого, кому требовалось участие.
Давным-давно, сразу после постройки, дом этот смотрелся вполне добротно. Но после того, как Полина осталась одна, он, почитай, шестьдесят лет простоял, не зная мужской руки. Фундамент оброс землей с мохом пополам и стало казаться, что деревянный дом, почерневший от старости и прибрежной влаги, врос в землю.
Когда с воды поднимался серьезный ветер, дом стонал на все лады, как старый астматик, которому ни вдох, ни выдох не даются без сиплого кашля. К тому же место это облюбовали бродячие собаки… Мужики их отстреливали, так как те могли всерьез покусать. Но собаки появлялись вновь, легко переправляясь через Волгу, и так же дружно исчезали, когда у них обнаруживалась какая надобность на "большой земле".
Однажды приблудная стая налетела на саму хозяйку дома и покалечила так, что она выжила только чудом. После этого Полина, несмотря на недовольство островных жителей, приручила свою "домашнюю" свору во главе с безголосым Шерханом. Собаки жили в строго очерченном пространстве недалеко от бабкиного дома и, чуя опасность, в деревню почти не совались. Но само их присутствие на острове привело к тому, что другие бесхозные псы куда-то подевались.
… И еще Полина умела избавить человека от пьянства. Врачевала какими-то своими заповедными средствами… И хотя с желающими "завязать" было негусто, коли уж она за кого бралась, тягу к выпивке отбивала напрочь.
Тут надо сказать, что на острове народ пил не просто крепко, а идеологически крепко. То есть мужики после шести вечера трезвыми, считай, не бывали и подводили под это нехитрую идею. Мол, на маленьком пространстве, где все друг другу либо знакомые, либо родственники, непьющий мужик заслуживает искренних подозрений в непорядочности или каком-либо ином изъяне, включая физическую неполноценность.
Или, того хуже, не пьет человек в силу жадности и жлобства, что оценивалось среди островных мужиков как тяжкий порок. Наличие язвы или иных уважаемых заболеваний в расчет, конечно, принималось, но не настолько, чтобы вовсе не пить…
Баб это, разумеется, не сильно радовало, и они укоризненно кивали на интернатских убогих детишек – глянь, мол, чего выходит-то! Однако местный фельдшер, грамотей и балагур, идею пьяного зачатья опровергал со строго научной точки зрения. Он утверждал, что самолично зачат отцом-алкоголиком, и при этом не имеет врожденных пороков, кроме плоскостопия. А на вопрос, откуда, берутся вот этакие дети, глубокомысленно отвечал:
– Тут есть научная гипотеза про то, что виной всему беременная баба!
– Это как? – интересовались любопытные селяне.
– А так! Чтобы испортить сперматозоид, в смысле исказить его генофонд, водки надо немерено! Человек такого страшного количества одолеть не в состоянии!
