лучше облегчить, к чему Алекс приступил без колебаний.
Работал он в охотку, перерабатывая свои давно отбурлившие фантазии с позиций себя нынешнего. Конструктивному подходу автора «Азбука» не могла не нарадоваться, воспринимая обновленные тексты на ура, хоть и с задержкой. Паузы Алекс объяснял возможными подозрениями издательства: не роет ли волчью яму этот укрывшийся за ширмой псевдонима блатной, втиснутый в их переполненный портфель мохнатой лапой? Мутно как-то… Рейдерским захватом попахивает.
Разумеется, как оно было на самом деле, Алекс не знал. Но ничего не имел против, если бы «Азбука» время от времени умывалась холодной испариной. Ведь эра интернета низвела брата литератора до состояния раба. С одной, правда, оговоркой: похлебка не гарантировалась.
Переработка старых текстов задвинула в долгий ящик роман, начатый им по приезде в Россию. Справедливости ради, тот, вне настроя автора, забуксовал сам – после динамичного пролога одиссея Алекса потеряла темп. Да и жанр произведения не из легких: мемуары заложника с вкраплением вымысла и политологического анализа. Попутал чуть пропорции – и вместо «опыта художественного исследования» претенциозная подделка. Все же порой его подвигало на страницу-другую, но места затейливому приключению с Сашей – его повседневность – в сюжете не находилось. Не зря одним из Гроссманов сказано: «Нередко книги умнее своих авторов…»
Как это водится, любой долгострой, рано или поздно заканчивается. Спустя три пятилетки с момента завершения первого сюжета Алекс смог физически потрогать продукт своего литературного труда, полного иллюзий, обид, озарений и редких искорок удачи. Оная и приземлила на крышку его стола увесистую упаковку, доставленную Сашей. Срезанный шпагат обнажил три его романа, семь экземпляров каждый. «Вау, насколько это тебе, дядя Алекс, полгода? Читать не перечитать!» – изумилась спарринг по здоровому образу жизни (в смысле, хоть каком). Но, заметив, что верхняя семерка – одна и та же книга, опешила: «Они что, напутали? Вернуть?» «Жизнь невозможно повернуть назад и время не на миг не остановишь…» – незамысловато отбоярился Алекс, озадаченный открытием: авторских прав на эти книги у него нет, соглашение-то не заключалось. Стало быть, созданные скорее его упрямством, нежели талантом книги – не более чем сувенир для личного пользования, эрзац-остаток некогда нешуточных страстей. Так что самое разумное в этой спекшейся интриге ставить точку, после чего сдать себя в прокат очередной.
И Алекс переключился на свехцель своей авантюры, вероятность воплощения которой с недавних пор возросла. Его счет в Сбербанке утяжелился сотней тысяч евро – будто аванс Синдиката за сценарии по его произведениям. Об экранизации пока «всему свое время» и «без сценария, собственно, о чем речь?», однако с момента перевода денег проблема обрела форму обязательств, то есть личной ответственности. Алекс заикнулся было о соавторе, слабо представляя, как к сценариям подступиться, но Бондарев только поморщился в ответ. Мол, твой режим не допускает интеграции с внешним миром. Одно и то же повторять…
Так что ничего не оставалось, как заняться самообразованием, прилежно перлюстрируя интернет, который порой ассоциировался у Алекса с гуманитарным базисом совка. Между тем знание языков учебную базу прирастило, но только объемом. Поверхностность изложения, недостоверность, межклановые склоки, выдаваемые за дискуссии – трансграничные пороки и заблуждения.
Как бы то ни было, общим представлением о художественном сценарии Алекс довольно скоро обзавелся. Этот багаж воплотился в методе исследования сценарной проблематики, который студент-заочник изобрел: просмотр кинокартин с воспроизводством их сценариев на бумаге. Что совмещалось с проработкой всех доступных источников отраслевого опыта.
«Раздобрев» знаниями, он незаметно для себя, вех не отмечая, соскользнул к написанию первой работы, композиционно нехитрой и перспективной для проката – романтическая история, прорастающая и гибнущая в срубе шпионского триллера. Стало быть, привлекательная для кинопроизводства. Но тут, ощутив дьявольскую усталость, пресыщение киношной тематикой, решил взять паузу, впрочем, предсказуемую. Девять месяцев он травил мозг по пятнадцать часов в сутки, не успевая восстанавливаться за ночь. Только занятия в фитнес-комнате и регулярные пробежки худо-бедно поддерживали форму.
Тормозить было от чего. Правка книг и погружение в сценарное ремесло – только часть занятости, не меньше времени поглощал президентский заказ на актуальную публицистику. Если Алекс не обновлял свою еженедельную колонку на Каспаров.ру, то звонил Бондарев с расспросами «о самочувствии и вообще…», в расшифровке не нуждавшихся.
Некогда изъяснившись, Алекс не считал нужным повторяться: неординарное событие не активировать телефонным звонком. Если на политическом горизонте штиль, конспирология неуместна, кроме того, поденщик – худший из советчиков. И даже молчание в творчестве – красноречиво, констатация статус-кво, скрепленная фирменным знаком автора; уходят недели, а то и месяцы многочасовых бдений у экрана, прежде чем значимый симптом попадет в его прицел.
Между тем видео-визиты Бондарева, будто вежливости, проигнорированы быть не могли. Серьезная сумма на российском счету Алекса, якобы аванс за сценарии, с его кинематографическими надеждами соотносилась в той же мере, как приписываемые Западу козни – поработить Россию – с реальностью. Не что иное, как гонорар за заинтересовавшую ВВП публицистику.
Так что, получив намек, должник через день-второй с болью выцеживал из себя текст. При этом Алекс понимал, что проходным – лишь бы сбагрить – тот быть не может. Не заменит его и статья-реплика – распространенный публицистический прием. Его безопасность предсказуема ровно до тех пор, пока он ловит мышей – и не всех подряд, а являющих личную угрозу государю. Денежный же эквивалент – не более чем сопутствующий стимул, главный драйвер – его заложенная в ломбард автократа судьба.
За нынешний год тематика его статей переменилась. С прочных центристских рубежей Алекс неумолимо дрейфовал вправо. Только на том фланге либеральной мысли мог прижиться его претерпевший ревизию строй взглядов и идей. И произошло ровно то, о чем он предостерегал Бондарева.
Как Алекс не одергивал себя, он уступка за уступкой терял объективность – базис своего реноме. Казалось, он будто все еще над схваткой, но промашки оппозиции, в чьем стане он условно пребывал, отслеживались им с не меньшим усердием, чем заблуждения и проколы кремлевских, одержимых самосохранением. Однажды, должно быть не в духе, он договорился до того, что назвал режим легитимным, отметив: тот незаконен как узурпатор власти, но легитимен в силу широкой поддержки избирателя, пусть та диктуется социальной фригидностью россиян. Да, продолжал он, демонтаж антинародного режима – национальный приоритет, но бессмысленно и методологически преступно спускать на него всех собак. Ведь все язвы нынешней тирании – наследство ельцинской эпохи. И большой вопрос, не неизбежны ли они диалектически, в обществе, претерпевшем насильственную смену пола и вынужденном себя переформатировать вновь, в полном неведении, как это сделать, и достижима ли регенерация вообще. Потому, не делая должных скидок массовому сознанию россиян, угнетаемому уродливыми мутациями совка, до избирателя не достучаться. Без
