— Вы тоже не страдаете избытком аппетита, — улыбнулся Дейли. — А фигура подходящая!
— О ком это вы? — спросил Мун, с отсутствующим видом мешая ложкой в тарелке.
— О нашей горничной! — Дейли показал на видневшееся отсюда здание отеля «Четыре времени года». Окна их номера были распахнуты, горничная в белом чепчике и кокетливом переднике вытряхивала на балконе постельное белье.
— Счастливый человек, — вздохнул Мун, — голова полна женскими фигурами. А мне другое не дает покоя…
— Ваша излюбленная тема — гётевское стихотворение, — пошутил Дейли.
— Вот именно. Мне кажется, мы что-то проглядели, как это всегда бывает в пылу. Баллин был кем угодно, но отнюдь не дураком. Ему было известно, что Мэнкуп отличный знаток Гёте. Допускаю небрежное цитирование в собственной книге, за которую не придется отвечать перед судом. Но когда такой человек идет на убийство, он едва ли допустит промах.
Дейли пробурчал что-то неопределенное и снова погрузился в газету.
«Гамбургский оракул» поместил, тоже без комментариев, заявление правительства Федеративной Республики. Убийство Магнуса Мэнкупа является делом рук одиночки, говорилось в нем, а вовсе не какого-то нацистского заговора, как, очевидно, мерещится безответственным элементам, превратившим Гамбург в очаг беспорядков и волнений. Следует категорически осудить безответственные действия подстрекателей, демагогически использовавших этот прискорбный случай для массовых демонстраций и возбуждающих тем самым у заграницы ложное представление о нашем демократическом строе.
Рядом стояла цитата: «Каждый раз, когда стихийно прорывается народный гнев против нашего правительства, под крылышком которого свили себе уютное гнездо бывшие гитлеровцы, господин Аденауэр вопит о демагогии, а участников демонстрации обзывает красными смутьянами. Не пора ли назвать вещи своими именами? — Магнус Мэнкуп».
— Чему это вы улыбаетесь, Дейли? — спросил Мун, отодвинув тарелку. Суп окончательно остыл, есть его в таком виде означало навсегда испортить мнение о гамбургской кухне.
— Цитате Мэнкупа. Он все как будто предвидел, даже то, что произойдет после его смерти.
— Да? Так почему же такой человек, как он, рассказал о встрече с испанским профессором одному Баллину? Судя по реплике о новом варианте «Заговора генералов», Мэнкуп к тому времени уже подозревал Баллина. Казалось бы, если уж ему хотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью, то скорее он доверился бы Ловизе.
— Может быть, — односложно ответил Дейли, продолжая читать перепечатанный вторично репортаж Фредди Айнтеллера «Последний день жизни Магнуса Мэнкупа». — Я так и знал, что этот Фредди что-нибудь обязательно напутает.
— Что там такое?
— Он тут описывает наш вечер в ресторане. Упоминая разбитый стакан, Фредди для пущего мелодраматизма придумал, будто Мэнкуп при этом порезался.
— Порезался? — Мун отрицательно покачал головой, затем вздрогнул. — А ведь действительно! Сейчас я тоже вспоминаю. Официант, сюда! — Он помахал рукой. — Черт, не идет! Бросьте на стол банкноту!
— Почему вдруг такая спешка? — недоумевающе спросил Дейли.
— Надо позвонить Енсену! Пусть осмотрит перчатки с внутренней стороны. Там должны быть микроскопические следы крови.
— Вы хотите сказать — не должны быть? — поправил Дейли. — Ведь это Мэнкуп, а не Баллин порезал руку? — Внезапно он застыл, пораженный неожиданной мыслью. — Вы думаете?
Гостиница «Четыре времени года», старейшая и, может быть, поэтому самая дорогая, насквозь пропахла особой, словно пропитанной ароматом увядших розовых лепестков, мастикой. Толстые ковры приглушали шаги, по стенам были развешаны старые картины, обслуживающий персонал ходил на цыпочках. Мун, сидя в кожаном кресле, поджидал вызванного администратором заместителя директора, в ведение которого входили иностранные гости. Дейли остался у телефона — дожидаться ответного звонка Енсена.
— Вы насчет паспортов? — Вежливый голос вывел Муна из раздумья. Черная визитка, брюки в серую полоску, безукоризненно белые гамаши, гладко выбритое лицо, на котором так и было написано знание по крайней мере шести языков. — Это не к спеху! — заместитель директора понимающе улыбнулся. — У нас не Америка, где сразу же берут не только заграничные паспорта, но и отпечатки пальцев. К тому же номера вам заказал Магнус Мэнкуп, уже это одно удостоверяет вашу личность. Но поскольку мы уже встретились, я могу их сразу взять.
— Меня интересует профессор Контисола из Испании.
— Контисола? — заместитель директора небрежно бросил администратору: — Гостевую книгу… Да, профессор Контисола, комната 210, кстати, рядом с вашей. К сожалению, уже уехал. — Он отдал книгу администратору. — Он останавливался у нас только на несколько часов. Проездом в Париж.
— Вы видели его заграничный паспорт?
— Простите, а собственно говоря, в связи с чем?… Ах, извините, совсем забыл, вы ведь детектив! Читал в газете… Поздравляю! Блестящая операция! Комиссар Боденштерн в беседе с представителями прессы специально отметил ваши заслуги. Хотя, честно говоря, на вашем месте я бы предпочел комплиментам те двадцать тысяч, которые выплачены комиссару… А насчет заграничного паспорта профессора… Он заходил ко мне как раз по этому поводу — извиниться. Ему пришлось оставить паспорт во французском посольстве, в Мадриде он не успел взять визу, вот и заехал по дороге с аэродрома.
— Как он выглядел?
— Черная пышная борода, черные усы, темные очки.
— А волосы?
— Тоже темные, с проседью, стрижка модная, короткая. Уж не думаете ли вы, что это был самозванец? — Заместитель директора рассмеялся. — Говорил на безупречном испанском языке, да и номер для него заказали из испанского консульства.
— Лично?
— Разумеется, по телефону. Если сотрудники консульств — а их в Гамбурге около полусотни — стали бы по таким пустякам приходить лично, у моих дверей стояла бы целая очередь.
Узнав, что испанское консульство находится на той же улице, что и гостиница, Мун сразу же направился туда. Консул, сносно говоривший по-английски, тем не менее заставил Муна повторить свой рассказ.
— Надо позвонить в полицию! — Наконец до него дошла суть. — Номер для профессора мы не заказывали. И приехать в Гамбург он тоже не мог. Известный онколог профессор Контисола умер… Ровно три года назад… Я его немного знаю, он лечил мою свояченицу.
Вернувшись в гостиницу, Мун узнал, что Енсен еще не звонил из лаборатории.
— Позвоните в «Гамбургский оракул», Фредди Айнтеллеру, — попросил он. — Меня интересует, кто поручил ему брать интервью у профессора Контисолы.
В редакции ответили, что Фредди вышел пообедать, но вот-вот вернется. Мун предложил отправиться туда самим, чтобы не терять времени.
В поисках такси они вышли на тихую улочку, которая оказалась не такой уж тихой. Ее дальний конец был отгорожен металлическими щитами. Укрывшись в тени навеса, полицейский офицер выкрикивал короткие фразы в поднесенный ко рту карманный передатчик. Окружившие его рядовые чины в стальных касках, с револьверами и дубинками, тревожно глядели в сторону площади, где волновалось и гудело черное людское море.
Найти такси оказалось нелегко. Еще труднее — добраться до редакции. На улицах происходили стычки между демонстрантами и полицией. Приходилось все время пробираться окольными путями.
На ратушной площади, по которой они в день приезда проезжали с Мэнкупом, валялись вывороченные из мостовой булыжники. Подножие монумента воинам первой мировой войны было забрызгано кровью. Бронзовые статуи патронов города все так же высокомерно взирали на аллегории ремесел, но фасад ратуши получил дополнительное украшение. Масляной краской на нем была выведена надпись: «Баллин был одним из вас! Фашизм не пройдет!»
— Это все из-за убийства Грундега! — лаконично заметил водитель такси.
На Юнгфернштег, знаменитой торговой улице, почти не было прохожих. Большинство владельцев в предвидении новых беспорядков опасливо закрыли витрины железными ставнями. Между старинными колоннадами прохаживался полицейский патруль с дубинками наготове. Чуть подальше отряд транспортной полиции пытался с помощью тягача сдвинуть с места сожженный демонстрантами и вплавившийся в асфальт автофургон. Под сажей можно было еще разобрать слова: «Читайте „Ди Вельт“! Единственно правдивая информация!»
— История с вымогателем мне тоже не совсем понятна, — внезапно вспомнил Дейли. — Почему Баллин не обратился за помощью к тем, кто поручил ему в свое время убить Грундега? Для них десять тысяч — гроши.
— Я уже говорил вам, что Баллин не дурак. Особенно в таких делах. То, что преступление стало кому-то известно, заставило бы предположить, что он сам проболтался. А с болтунами не церемонятся.
