Несмотря на жару генерала Фаиса начинает вдруг познабливать — то ли от легкого ветерка в тени пинии, то ли от мрачной картины, рисующейся его воображению: оказывается, ему предлагают не синекуру, чтобы убрать его в сторонку, заткнуть рот, как он думал, узнав о предложении министра. Нет, ему предлагают организовать заново и возглавить ту самую игру, против которой он до сих пор боролся и которую ему удалось в какой-то мере расстроить.
Чтобы выиграть время и собраться с мыслями, генерал бормочет:
— Я должен подумать.
Данелли не воспринимает этот ответ как отказ. В подобных делах молчание никогда не расценивается как несогласие. Да и с чего бы? Такое предложение сулит богатство, престиж, причастность к высоким деловым сферам, которые решают все; любой бизнесмен по самой своей природе аполитичен и стоит над партиями. Исключений из этого правила Данелли еще не встречал.
Внезапно перед ними возникает какой-то толстый и неопрятный человек. У него длинные сальные, густо усыпанные перхотью волосы, лицо землистого цвета, липкие губы и едва пробивающиеся жидкие черные усики. На нем черный костюм, по-видимому, новый, но какой-то жеваный и несвежий. Да и весь человек неуклюжий и передвигается боком, словно краб, сильно при этом сутулясь. Фаису не удается разглядеть его глаз, спрятанных за темными очками с толстыми линзами. Прежде чем произнести слово, незнакомец напряженно кривит губы. Даже его голос кажется тягучим, липким.
— Синьор инженер, машина ждет вас. Генерал…
Фаис непроизвольно подается назад, опасаясь, как бы тот не протянул ему руку. Но, слава Богу, обходится без этого. Данелли направляется вместе с ним к автомобилю. Стройный, безупречно одетый, могущественный человек по-свойски положил руку на усыпанное перхотью плечо своего секретаря, словно еще больше сгорбившегося. Открывая перед Данелли дверцу машины, тот шепчет что-то патрону, едва не касаясь своими липкими губами его уха. Данелли хохочет. Потом человек в черном садится рядом с шофером, и сверкающий «мерседес» выезжает за ворота госпиталя. Прежде чем машина исчезает из вида, генерал успевает заметить, что Данелли все еще чему-то смеется.
Украшенный венками гроб водружен наконец на катафалк. Все присутствующие, военные и гражданские, направляются к своим машинам, где их уже заждались шоферы.
Фаис, еще не пришедший в себя после разговора с Данелли, рассеянным взглядом ищет свою машину, но тут его кто-то окликает.
Из открытого окна синего лимузина высовывается голова первого помощника министра обороны адмирала Ренги, он делает знак рукой. Фаис подходит.
— Садитесь ко мне, генерал, — говорит Ренга.
Поскольку Фаис продолжает озираться по сторонам, Ренга добавляет:
— Вашу машину я разрешил взять генералу Страмбелли. После похорон вам ее вернут. Садитесь.
Фаис втискивается на заднее сиденье, стараясь не побеспокоить адмирала. Ренга подает знак водителю, и машина, сразу же обогнав всю процессию, выезжает за ворота. Но прежде чем они сворачивают на шоссе, генерал успевает заметить стоящую у проходной редакционную машину римской газеты «Стасера» и узнает в лицо сидящего рядом с шофером журналиста. Это он звонил в воскресенье Моидзо, чтобы навести справки о смерти полковника Гуараши.
Адмирал Ренга молчит, а Фаис не в том настроении, чтобы задавать лишние вопросы. Лишь заметив, что они выезжают на виа Венти Сеттембре, он спохватывается:
— Разве мы едем не на кладбище Верано?
— Я взял на себя смелость попросить вашего начальника генштаба представить на похоронах корпус карабинеров. А с вами хочет говорить министр. Он сам попросил меня привезти вас прямо к нему, — отвечает Ренга и вновь замолкает.
Уже половина третьего. В это время в палаццо Бараккини обычно пустовато. Постовой при их появлении вытягивается в струнку, а дежурный офицер забегает вперед, чтобы открыть дверь лифта. В приемной их уже ждет секретарь министра — молодой коренастый южанин, который ухитряется подбирать безобразные галстуки к своим прекрасным, сшитым по последней моде костюмам. Адмирал, коротко кивнув, оставляет их одних.
— Мое почтение, генерал, — говорит секретарь, потирая руки, — какая пунктуальность… Впрочем, все наслышаны о ваших безупречных манерах… Вот ужас, правда? Я о Фульви. Ужасно, ужасно. И еще такая жарища. Министр приносит вам свои извинения за то, что пришлось побеспокоить вас в столь неподходящее время. Да… А он весь в работе, просто поразительный человек наш министр. Какая энергия! Знаете, я даже завидую ему. На пятнадцать лет моложе, а все равно завидую. Вот принес ему бутерброд и стакан чая. Ему все равно что есть. Я же, увы! Ем все только отварное. Ничего не поделаешь, язва. А вы, как всегда, в отличной форме. Можно позавидовать. Минуточку, одну минуточку.
С этими словами секретарь исчезает за дверью кабинета.
Фаис пробует разгладить руками свою измятую форму, но в этот момент дверь открывается.
— Прошу вас, генерал, проходите. Видите, как быстро.
Кабинет министра похож на контору старого «домашнего» адвоката. Большая продолговатая комната, тяжелые шторы на окнах. Широкий письменный стол с барочными резными украшениями. Перед столом два стула с высокими спинками, за столом — кресло того же стиля. Вся мебель обита коричневой кожей. Две-три картины, портрет президента, старинная гравюра, изображающая битву при Кустоце4.
Министр, широколицый человек с обширной лысиной и маленьким пенсне, ждет его у окна в углу комнаты, отведенной под «гостиную» — с креслами и диванами, обитыми плотным темно-коричневым рубчатым бархатом. На министре светло-серый костюм в едва заметную белую полоску. Руки у него заложены за спину, на лице — любезная улыбка. Прежде чем вступить на стезю политического деятеля, он был врачом. Свои дипломатические ухватки, осторожность, которой отмечен каждый его шаг, умение безболезненно переходить внутри своей партии из одной группировки в другую — все это он унаследовал еще с тех пор, когда с улыбкой лгал своим безнадежно больным пациентам. Лгал с самыми благими намерениями. До назначения на пост министра — четыре года тому назад — он был на вторых ролях, но слыл человеком, на которого можно положиться. Приглядываясь к ошибкам признанных лидеров, он успешно усваивал полученные уроки.
За последние годы генералу Фаису приходилось встречаться с ним довольно часто. А познакомились они много раньше: генерал командовал гарнизоном города, где министр был председателем местного административного совета.
Фаис останавливается в дверях, чувствуя себя несколько неловко в своей парадной форме.
— Господин министр…
Министр любезным жестом указывает ему на одно из кресел.
— Проходите, Фаис, проходите. Какие могут быть церемонии… между нами. Садитесь.
Пока генерал направляется к креслу, министр открывает маленький холодильник, встроенный в нижнюю часть массивного книжного шкафа орехового дерева.
— «Регалеали». Выдержанное и охлаждено в меру. Как раз то, что надо при этакой жарище. Устраивайтесь поудобнее. И фуражку снимите. Давайте-ка ее сюда. И ради Бога, оставьте все эти церемонии. Давненько мы с вами не разговаривали по душам.
Фаис предпочитает не вспоминать о том, что министр дважды за последнее время отказывался его принять.
Несколько минут они говорят о похоронах, потом о каких-то маловажных вещах. Фаис понимает, что министру хочется снять излишнюю напряженность. В кабинете тихо, прохладно. В одном из окон установлен кондиционер, но его жужжание едва слышно. Фаис не спрашивает о причине столь странного вызова — ждет, когда о ней заговорит сам министр.
Но вот министр подается слегка в своем кресле вперед, снимает пенсне, протирает, подышав на стекла, носовым платком и снова водружает на нос.
— Вы человек, с которым всегда можно говорить без околичностей. Постараюсь быть с вами предельно искренним, но и от вас я жду понимания, ведь мы же друзья. Я попросил бы вас взвесить мои слова, не задавая никаких вопросов. Имеются основания… политического порядка, в силу которых я не смогу дать вам исчерпывающих ответов. Вы меня понимаете, не так ли?
Он смотрит Фаису прямо в глаза настойчивым, многозначительным взглядом, Фаис догадывается, что слова министра связаны с тем, что совсем недавно он услышал от Данелли. Но зачем раскрывать свои карты и лишать министра удовольствия сообщить новость? Впрочем, он знает, что за добродушным видом и вкрадчивыми манерами собеседника скрываются сильная воля и если не острый ум, то, во всяком случае, изощренное лукавство и хитрость, позволяющие ему достигать своей цели обходными путями. Один из политических противников министра назвал его пауком: и верно, этот человек с тучным телом и маленькой розовой головкой всех опутывает паучьей сетью интриг.
