Кендрик поперхнулся чаем и закашлялся.
— Я вообще… ничего не говорил… о Роджере! — выдавил он из себя и тут же понял, что фактически признал свое близкое знакомство с О'Нейлом. Тут же попытался изобразить на лице невозмутимость, но у него ничего не получилось. Он решил сдаться.
— Господи Иисусе! Как вы догадались? Послушайте, Матти, я ничего не говорил о Роджере. Мы с ним старые друзья, и мне не хотелось бы сажать его в какой-нибудь чан с кипятком. У него и так уже хватает хлопот на Смит-сквер, правда?
— Да не разболтаю я никому ваш убогий секретишко, — заверила она его. — Но когда в будущем вы продвинетесь до члена правительства или даже станете премьер-министром, то, надеюсь, как-нибудь вспомните, что вы мне обязаны?
Оба весело рассмеялись над шуткой, хотя Матти было муторно от того, что она только что узнала, Еще один кусочек картинки-головоломки занял свое место.
Настал полдень, а они все еще были там. Наступил вечер, но они остались на том же месте — читая, ковыряя в зубах и наблюдая. Как ангелы-мстители сидели они уже более сорока восьми часов в ожидании Ирла в своем грязном автомобильчике, фиксируя каждое колыхание занавески, фотографируя всех подходивших к дому, включая почтальона и молочника.
— Что они от меня хотят? — мысленно кричал он, возмущаясь. — За что так мучают?
У него не было никого, к кому бы он мог обратиться, с кем разделить свою беду и от кого получить утешение. Он был совершенно одинокий, честный и даже благочестивый человек, который знал, что совершил ошибку и должен раньше или позже заплатить за нее. Матушка не раз говорила ему, что нужно расплатиться за свои грехи или придется гореть за них в пламени ада, и он уже чувствовал, как языки этого пламени со все возрастающей свирепостью лизали его тело.
Вечером в понедельник не успел он пробыть дома и полчаса, как они постучали в дверь.
— Извините за беспокойство, мистер Ирл. Это опять Симмондс и Питерс. Всего лишь один небольшой вопрос, который наш редактор попросил задать вам. Как давно вы его знаете?
Они сунули ему под нос еще одну фотографию. Все тот же Саймон, но на этот раз это было студийное фото, он был одет с головы до ног в черную кожу с многочисленными застежками-молниями. Куртка была расстегнута до пояса, и виднелось стройное, сужавшееся и талии тело. От правой руки свисал вниз и вился по полу длинный пастуший кнут.
— Прочь! Прочь! Пожалуйста, прочь! — Он кричал так громко, что соседи прильнули к стеклам окон, желая узнать, что происходит.
— Если вам сейчас неудобно, мы можем, конечно, прийти в другой раз, сэр.
Они молча промаршировали обратно к машине и возобновили наблюдение.
На следующее утро они все еще были там. Проведя еще одну бессонную ночь, Ирл понял, что он лишился последних сил. Глаза у него вспухли и покраснели, голос охрип. Сидя в кресле в своем кабинете, он тихо плакал. Он много работал и многое сделал, а кончилось все так скверно. Он стремился заслужить любовь и уважение матери, добиться чего-то такого, что порадовало бы ее и скрасило последние годы жизни, а на деле, как она ему всегда и прочила, опять обманул ее ожидания!
Он решил, что должен положить этому конец. Продолжать не было смысла. Он больше не верил в себя и осознавал, что утратил право рассчитывать на то, чтобы в него верили другие. Нагнувшись, он выдвинул ящик стола. Слезы застилали ему глаза, он почти ничего не видел и поэтому долго копался, прежде чем ощупью нашел записную телефонную книжку. Нажимая на кнопки телефона, он словно давил на шляпки гвоздей вбитых в его душу. Ему стоило больших сил, чтобы во время короткого разговора у него не дрожал голос, но, повесив трубку, он снова заплакал.
Все были ошеломлены разнесшейся по Вестминстеру новостью — Ирл снял свою кандидатуру. Его отказ баллотироваться был столь неожиданным, что уже не оставалось времени на то, чтобы перепечатать заново избирательные бюллетени. Оставалось только одно — провести унизительную процедуру вычеркивания шариковой ручкой его фамилии во всех бюллетенях. Сэр Хамфри вовсе не был счастлив, когда сообразил, что все его приготовления в самый последний момент почти сведены на нет, и горел желанием рассказать о своих переживаниях в самых крепких выражениях любому, кто пожелал бы его послушать. Однако когда часы отбили десять ударов, открылись двери зала комитетских заседаний № 14, специально выделенного в палате общин для этой цели, и в них вошли первые из 335 членов парламента от правящей партии, которым предстояло выбрать себе нового лидера. Было, правда, известно, что в голосовании не примут участия два видных партийных деятеля — премьер-министр, который заранее объявил об этом, и Гарольд Ирл.
Матти собиралась провести весь день в здании палаты общин, беседуя с членами парламента и выведывая их настроения и симпатии. Многие склонялись к мнению, что решение Ирла поможет Самюэлю не больше, чем кому-либо другому. «Миротворцев обычно тянет к торговцам совестью», — объяснил один старикан, — так что сторонников Ирла скорее всего отнесет течением к молодому Дизраэли. У них не хватит мозгов на более позитивное решение. По шушуканиям за кулисами и участившимся разговорам с глазу на глаз с коллегами, которым можно доверять, было видно, что кампания приобретала все более неприятный характер борьбы личностей.
Матти была в кафетерии галереи для прессы, где пила кофе вместе с другими корреспондентами, когда по внутренней системе радиосвязи объявили, что ее просят подойти к телефону. Она схватила трубку ближайшего аппарата. Шок, который она испытала, заслышав голос в трубке, превзошел даже тот, который у нее вызвало сообщение об отказе Ирла баллотироваться.
— Алло, Матти! Как я понял, ты искала меня на прошлой неделе. Сожалею, что меня не застала. Тогда я не был в офисе. Небольшое желудочное расстройство. У тебя еще не пропало желание встретиться?
Голос О'Нейла был дружеским и энергичным. Может быть, это был вовсе и не О'Нейл, чье бредовое бормотание слышала она по телефону несколько дней назад? Правда, ей рассказывали о его возмутительном поведении на приеме у Урхарта в Борнмуте, так что, судя по всему, он переживал какой-то эмоциональный кризис, при котором настроение и состояние могут быстро меняться местами, прыгая вверх-вниз, как в умопомрачительной цирковой скачке.
— Если ты еще не потеряла интерес к встрече, может быть, подойдешь сюда, к Смит-сквер, немного попозже? — предложил он.
В его тоне не чувствовалось и следа той словесной выволочки, которую он получил от Урхарта и которая на этот раз была особенно безжалостной. Урхарт поручил О'Нейлу обеспечить присутствие Саймона на организованном Ирлом митинге и сделать так, чтобы редакция газеты «Миррор» получила анонимную информацию о связи между ними. Разговаривая с ним по телефону, Урхарт понял, что О'Нейл явно сползал в свое кокаиновое забытье, все больше теряя связь с событиями, происходившими вне этого сузившегося калейдоскопического мирка. Урхарт не мог позволить себе роскошь в такое время лишиться услуг О'Нейла. Он необходим был ему в штаб-квартире партии, и нужно было, чтобы именно сейчас он не наделал глупостей.
— Продержись одну неделю, Роджер, всего одну неделю, и тогда можешь расслабиться, если хочешь, забыть обо всем этом и вновь вернуться в то царство, в которое ты всегда стремился. Да, Роджер, у тебя будет вдоволь кокаина и плевать тебе на тех, кто воротит сегодня свой нос. Не сомневайся, я все устрою как нельзя лучше. Но если сегодня ты меня подведешь, если потеряешь над собой контроль, то уж я постараюсь, чтобы ты жалел об этом до конца своей жизни. Черт побери, возьми себя в руки! Тебе нечего бояться. Тебе надо продержаться еще каких-то несколько дней!
О'Нейл никак не мог взять в толк, почему Урхарт такой вздернутый — конечно, в последние дни он был немного нездоров, но не настолько же, чтобы думать, будто он не в состоянии решить любую проблему. И вообще, к чему усложнять жизнь сомнениями? Он все может. Он и с этим справится, особенно если еще немножко… Итак, всего несколько дней, и осуществятся его честолюбивые замыслы, его способности получат наконец заслуженное признание, с их лиц сойдут снисходительные ухмылки. Пожалуй, стоит еще немного поднапрячься.
В офисе ему доложили, что его разыскивала Матти и что она задавала вопросы относительно паддингтонского адреса.
— Не беспокойся, Пен. Я разберусь с этим. — Он был уверен в себе, так как многие годы его выручал опыт коммивояжера, умение проталкивать идеи и аргументы не потому, что уж очень они были хороши, а потому что аудиторию захватывали его энергия и энтузиазм. В мире, где господствует цинизм, людям невольно хочется довериться тому, кто, по всей видимости, глубоко и страстно верит в то, что предлагает им.
