Инспектор Гвидо Лопес
ГАМБУРГ
25 МАРТА 2001 ГОДА
14:50
Причина, по которой Господь создал женщин, заключается в том, что мужчина не способен узнать добро, даже когда оно находится у него перед носом.
Уильям Фолкнер. «Когда я умер»
Ратхаусмаркт. Галерея, тянущаяся по направлению к Домштрассе, за Муниципалитетом. За столиком в кафе «Ганцфельд», под лучами искусственного света, Лопес мусолил огромный кусок шоколадного торта. У северного края галереи ему видна была «ауди», которая привезла его из аэропорта. Он ждал двух коллег из отдела расследований Гамбурга, Стефана Вунцама и Лукаса Хохенфельдера. Они решили встретиться здесь — это лучше, чем в управлении. Лопес сразу же понял: они старались избежать того, что произошло между ним и Сантовито. Они затронули политический уровень — с этим расследованием торговли детьми. Был риск, что дело прикроют. Следовательно — за пределами управления. Они пытались завершить партию, помешав обмену, который состоится в доке 11 в десять вечера. И арестовать Ребекку для итальянского коллеги. И все так, чтобы Ишмаэлю не удалось пустить в ход свою сеть, как это произошло в Милане.
Лопес зевнул. Торт вызывал у него отвращение. Поток людей шел по Ратхаусмаркт в обе стороны. Он думал о Лауре. Они говорили час, а ему казалось, что она продолжает разговаривать с ним без конца. То, что она сказала ему, потрясло его. Она говорила и говорила, и он не возражал. Она говорила, а он оторопело слушал. Она сказала ему, что в конечном счете из них двоих именно он нездоров. Что он хотел увидеть грязь — и не имел мужества смотреть на нее. Что его глаза выдали всю неудовлетворенность непознанного желания. Что он не отваживается спросить о том, о чем действительно хочет спросить, и что то, о чем он спрашивает, не имеет никакого отношения к причине, по которой он здесь, перед ней. Что ребенок ничего не значит. Что Ишмаэль ничего не значит. Что расследование не имеет никакого значения. Что он хочет узнать и не знает, как узнать. Он хочет узнать, что это за род удовольствия, которое он только что испытал накануне ночью, когда видел, как она «играет». Она использовала слово «играет». Она сказала ему, что он — «вялый хрен». Что он думает, будто это она извращенка, а на самом деле «извращенка — это ты». Она улыбнулась, покачав головой. Он молча смотрел на нее. Не отвечал, позволил ей затопить себя словами. Он отчетливо чувствовал последнюю понюшку кокаина, который употреблял на рассвете. Он не думал. Она пристально смотрела на него, зрачки ее голубых глаз расширялись перед молчанием Лопеса. Он мог уйти и не ушел. Он мог ответить ей и не ответил. Он остался в отупении слушать ужасные слова, не имевшие никакого отношения к тому, что он должен был сделать для управления. Ишмаэль казался ему туманным воспоминанием. Смутная, расплывчатая фигура — после ответа, который дала ему Лаура, когда он попытался возразить и спросил, что ищет она.
— Ты не понимаешь. Возвращайся к своему делу. Ты не способен понять, а?
И она начала снимать с себя все, чтобы надеть свою одежду и уйти из больницы, а он, оглушенный, вышел из палаты, и в последний момент ему удалось только лишь обернуться и сказать ей, что, вероятно, она должна будет сказать ему все это еще раз, а она улыбнулась презрительно и ответила:
— Тебе даже не хватает мужества спросить меня, можешь ли ты мне позвонить.
Он ушел очень уставший, внутренне оголенный, не способный говорить какие-либо слова. Он чувствовал себя опустошенным. Даже сейчас, пока он сидел в ожидании двоих коллег в Ратхаусе, его мучил шип стыда, у него получалось думать только о той жидкой, грязной сладости, которая разлилась по его телу, когда она назвала его «извращенкой». Назвать его «извращенкой»…
Он попытался съесть ложку торта. Ему почти не удавалось глотать. Он сделал над собой усилие, все-таки проглотил сладость. Он почти задыхался. Он вспомнил склад ночью. Вспомнил о Лауре, которая кружилась без сознания. Вспомнил кожаные маски, запах секса. Вспомнил о пропавшем ребенке, о человеке, который унес его. Возможно, это отец ребенка. Возможно, это какая-то важная персона. Возможно, это Ишмаэль.
Задвигались стулья, кто-то сел рядом с ним — это были те двое коллег. Представились друг другу. Объяснялись на дерганом английском. Оба немца жестикулировали, вполголоса произнося имена, ссылаясь на бумаги, которые принесли с собой. Стефан Вунцам был симпатичным. Блондин, ясный, безобидный взгляд, гораздо выше Лопеса, одного с ним возраста, и из них всех он лучше всего справлялся с английским. Второй, Лукас Хохенфельдер, произвел на Лопеса отталкивающее впечатление. Коренастый, моложе Вунцама, молчун, взгляд психопата или кого-то вроде. Лопес разговаривал только с Вунцамом. Ему принесли записи входящих и исходящих звонков сотового телефона Ребекки Нёрстром за последние 48 часов. Была также фотография женщины, черно-белая, — они задействовали протоколы ближней слежки. Длинные гладкие волосы, худое лицо, как будто угрюмое. Вунцам сказал, что они приготовились увидеть эдакую шлюху: шведка, 34 года, вхожа в финансовые круги. Вунцам смеялся, его коллега хранил молчание; Лопес улыбнулся, и ему вспомнилась бледность и презрительная улыбка Лауры Пенсанти. Они вместе изучили эти звонки.
Их было пятнадцать. Четыре звонка, сделанные Ребеккой, одиннадцать входящих. Вунцам объяснил, что они засекли все номера, кроме одного; над ним еще нужно поработать. Стало холоднее, Ратхаусмаркт наполнялся туристами и гамбуржцами. Вунцам перечислил исходящие звонки: Стив Пьяцевик, американец, служащий посольства в Берлине, — чтобы организовать встречу американских и немецких финансистов, работающих в области новых технологий; Францискус Кламм, торговец кокаином, в Гамбурге; еще раз Стив Пьяцевик — чтобы удостовериться в присутствии менеждера «Сиско Сист». Четвертый звонок — стержень операции в доке 11: Марио Льюба, славянин, посредник между судовладельцами и заказчиками, в порту. Ребекка поручила ему доставку «маленьких посылок» тем же вечером, в десять. Льюба спросил ее, прежде чем заговорить, надежен ли телефон, она принялась смеяться. Значит, она назначила мероприятие на десять. Лопес и Вунцам перешли к входящим звонкам. Три звонка от Францискуса Кламма, наркоторговца, — хотел убедиться, что Ребекка нашла кокаин в «Палл», клубе в ста метрах от гостиницы, где живет шведка (Вунцам сказал Лопесу, что речь идет об отеле «Форбах» в рыночной зоне, далеко от центра; он распорядился проверить журналы регистрации «Форбаха»; там были зафиксированы длительные визиты с промежутком в один месяц, по три недели каждый раз; Ребекка работала оттуда). Звонок от Клауса Баума: 28 лет, живет в южной части Гамбурга, жиголо, привлекавшийся раньше за наркотики и еще по одному интересному обвинению, которое закончилось ничем: дети в одном частном доме для обмена парами. Обвинение было выдвинуто год назад, Вунцам не был уверен, что Ребекка была в этом замешана. Но Баума освободили благодаря вмешательству немецкого чиновника в Европейском Союзе, Карла М., Лопес прочел его имя ниже, под списком людей, звонивших Ребекке. Разговор с Баумом: Баум спрашивает у Ребекки, не хочет ли она «поиграть» той же ночью, в его доме, там будет пара «интересных» подруг, говорит, что «они играют так, как тебе нравится». Лопес: Лаура, которая говорила об «игре». Догадка: круг Ишмаэля. Ребекка ответила, что нет, у нее есть дела этой ночью. Вунцам: эта дерьмовка называет делами свои «маленькие посылки», она «работает» с детьми, шведское дерьмо.
Следующий звонок был от Пьяцевика: он подтверждал прибытие менеджера «Сиско». В следующей строке списка: Карл М., прихлебатель Европарламента. Вунцам сказал, что им пришлось засекретить текст разговора. Это была настоящая взрывчатка. Концы уходили за пределы политического уровня: прямо в Брюссель. Вунцам пересказал этот разговор Лопесу. По сути, Карл М. спрашивал, как идут дела, занялась ли Ребекка своими друзьями — помощниками секретаря, ответили ли люди, которых он ей указал, положительно. Потом — бомба: Карл М. спрашивал у Ребекки, когда ожидается доставка «оборудования» в Брюссель, и она ответила, что операция будет проведена в течение дня или двух, что она готова приготовить все в тот же вечер. «Маленькие посылки» стали «оборудованием». Для Вунцама не было сомнений, Хохенфельдер кивнул в знак согласия, не говоря ни слова.
Дети переправлялись в Брюссель.
Лопес был взбудоражен. Вунцам — вне себя: побледнел от волнения. Они попытались закончить со списком звонков на телефон Ребекки. Четыре звонка из шведского посольства в Берлине: чиновник, Карл Кнудссон, — по поводу организации приема в посольстве. Имена, номера телефонов — ничего интересного. Звонок, на который Ребекка не ответила: снова Баум, она не перезвонила. Последний входящий звонок на сотовый Ребекки представлял собой проблему. Он пришел с телефона, который не удалось засечь. Возможно, из-за границы. Ребекка не знала собеседника. Решающий момент для Лопеса: этот тип сказал Ребекке, что получил ее номер от Боба. Боб — выходец из «Сайнс Релижн». Боб — человек Ишмаэля, который фигурировал в отчете американцев. Боб — тот, кто руководил Клемансо и Терцани. Боб: благодаря его мейлам они выследили Ребекку. Естественно, в Гамбурге не было его следов, Вунцам и Хохенфельдер пытались засечь его с того самого момента, когда Лопес выслал им доклад американцев об Ишмаэле. Когда звонивший заговорил о Бобе, Ребекка изменила тон. Спросила, действует ли он по инструкции, — и он ответил, что да, у него есть инструкции. Он попросил подтверждения: место и время — те же, что в инструкции? Ребекка подтвердила. И прекратила разговор.
