— Нас Вихров задержал, — пробормотал он. — Я пытался к тебе в приемную дозвониться, предупредить, что опаздываем, не получилось.
Про Вихрова он, конечно, упомянул специально. И, по-моему, зря. Ни одному начальнику не нравится, когда им пренебрегают ради другого. К тому же, судя по тем характеристикам, которые давал Либерману Иван, отношения между «Газпромом» и «Русской нефтью» были отнюдь не идиллические.
Либерман сморщил нос.
— Ну, раз сам Вихров задержал, то какие могут быть извинения! — он развел руками. — Кстати, как у него дела? Говорят, его после президентских выборов в отставку отправляют?
— То есть как в отставку? — всполошился Храповицкий. — Я ничего об этом не слышал.
— Да нам-то с тобой какая разница?! — невинно заметил Либерман. — Детей нам с ним не крестить, денег он нам не должен.
Храповицкий помрачнел и нахмурился. Либерман улыбался и говорил небрежно, как будто просто болтал, не вкладывая в свои слова никакого особого значения. Но я почему-то готов был спорить, что и про водку, и про деньги он упомянул не случайно. Мне показалось, что он был отлично осведомлен не только о взятке, которую давал Храповицкий за свое назначение, но и о том, где и как мы провели последний час. И хотя я понятия не имел, откуда он мог это знать, я был уверен, что он нарочно поддразнивал Храповицкого.
Храповицкий этого, кажется, не замечал. Присущая ему природная осторожность притупилась. Он был слишком окрылен нарисованными ему Иваном перспективами и к тому же не совсем трезв.
— У вас-то что с выборами? — продолжал свои расспросы Либерман. — Победит наш Егорушка?
— Конечно, победит, — без тени сомнения отозвался Храповицкий. — С нашей поддержкой — сто процентов.
— Там, говорят, еще мэр ваш собирается баллотироваться?
— Забудь про него, — коротко ответил Храповицкий.
— Уже забыл, — кивнул Либерман, словно только и ждал, когда Храповицкий развеет его сомнения.
Его готовность соглашаться с категоричными суждениями Храповицкого меня еще больше насторожила. А его подчеркнутый демократизм мне и вовсе не нравился. В современной России демократы выражают свое возмущение в очередях за зарплатами, а не возглавляют огромные нефтяные компании. По-моему, Храповицкий его недооценивал.
— Кстати, у меня к тебе дело, — важно начал Храповицкий, закидывая ногу на ногу.
Либерман сделал серьезное лицо и подался вперед, показывая, что он весь обратился во внимание.
— Вопрос заключается в следующем, — продолжал Храповицкий. — Наша губерния не входит в сферу ваших насущных интересов...
Либерман вопросительно поднял брови, и Храповицкий поправился:
— Я имею в виду, что для вашего бизнеса — это сущий пустяк. У вас там нефтеперерабатывающий завод и пара мелких производств.
— И еще кое-что, — негромко вставил Либерман. Храповицкий пропустил его реплику между ушей.
— А у меня почти весь бизнес сосредоточен в нашей губернии, — гнул он свое. — Получается, что мы с вами конкурируем.
— Что вовсе не мешает нам быть союзниками, — снопа вставил Либерман.
— Мне хотелось бы, чтобы мы стали друзьями, — возразил Храповицкий. — Почему бы вам не продать мне ваш завод? Миллионов, скажем, за семь?
О намерении приобрести завод я слышал впервые. Он был крупным, но со всем своим изношенным оборудованием он вряд ли стоил больше шести. Это было не Деловое предложение, а политическое. Храповицкий в бизнесе обычно торговался с предельной жесткостью и отжимал все, что только можно.
Сейчас, резко завышая цену, Храповицкий, по сути, ввинчивал «Русской нефти» взятку в надежде выключить ее из своей игры с Гозданкером. Это была недурная попытка. При том условии, что «Русская нефть» была готова удовольствоваться одним миллионом.
Либерман задумчиво почесал переносицу.
— Интересное предложение, — произнес он. — Очень интересное.
И вновь в его словах мне послышалась скрытая ирония. Возможно, я становился слишком подозрительным.
— Так ты предлагаешь нам свернуть свой бизнес в Уральске? — уточнил Либерман. — Признаюсь, мы не думали об этом. Более того, политика холдинга заключается в расширении своего присутствия в регионах. Но, учитывая все обстоятельства нашей дружбы с Лисецким и наших с тобой взаимоотношений... Да, тут есть над чем подумать...
А вот это уже была точно издевка. У них пока еще не было никаких взаимоотношений с Храповицким, кроме скрыто-враждебных. И его дружба с Лисецким основывалась на холодном расчете, а не на нежных чувствах.
— Это хорошая цена, — нажимал Храповицкий. — И я готов...
Мы не узнали, к чему он готов. У него зазвонил мобильник. Помня о предостерегающей табличке в приемной Вихрова, я покосился на шефа в надежде, что он просто отключит телефон, но Храповицкий уже ответил.
С минуту он слушал то, что ему говорили. Вдруг его лицо вытянулось.
— Что? — севшим голосом спросил он. — Я не понял. Пока его собеседник повторял ему сказанное, рука
Храповицкого бесцельно шарила по столу, словно в поисках точки опоры.
— Ясно, — хрипло сказал он. — Спасибо. Я сейчас на переговорах, перезвоню позже.
Он положил трубку и посмотрел на Либермана стеклянным невидящим взглядом.
— Какие-то проблемы? — участливо спросил Либерман.
— Да, — ответил Храповицкий. — То есть нет. Прошу прошения...
— За что? — удивился Либерман. — Я надеюсь, ничего серьезного? Если нужно помочь, то я могу попробовать...
— Нет, — твердо возразил Храповицкий. — Не надо. Я сам справлюсь.
Но по его лицу было видно, что он уже не справился.
— Так вот о заводе... — рассеянно проговорил Храповицкий, пытаясь сосредоточиться.
Либерман взглянул на него как-то странно. Не то с любопытством, не то с сочувствием. Наверное, так любознательный ученый смотрит на своего более молодого увлекающегося коллегу после демонстрации провалившегося эксперимента.
— Очень интересное предложение, — повторил он. — Дай мне пару недель, чтобы его обсудить с шефом. Я сам тебя найду.
— Спасибо, — сказал Храповицкий, поднимаясь. — Нам нужно ехать. То есть лететь. У нас самолет...
Он был не похож сам на себя.
— Что произошло? — накинулся я на него, едва мы вышли из кабинета Либермана.
— Пахом Пахомыча арестовали, — сдавленно произнес Храповицкий. — Виктор звонил. Жена Пахомыча в истерике. Похоже, там все в истерике.
У меня сжалось сердце. Все эти дни, с того момента, как мы начали войну с Гозданкером, я непрерывно жил ожиданием чего-то подобного. Я вдруг вспомнил слова Либермана о двух неделях, необходимых ему для принятия решения. И неожиданно они приобрели для меня новый смысл. В две недели он собирался с нами покончить. Больше ему не требовалось.
Я не стал говорить об этом Храповицкому. Он все равно бы мне не поверил.
Всю дорогу в аэропорт, сидя на заднем сиденье «мерседеса», Храповицкий и я обрывали телефоны нашим друзьям в Уральске, пытаясь выяснить, что же именно произошло, пока нас не было. Но получаемые сведения были на редкость противоречивыми и лишь еще более запутывали.
— Пистолет?! — кричал в трубку Храповицкий. — Какой пистолет?! Откуда у этого дурня пистолет? Кто ему выдал? Как незарегистрированный? А Савицкий знал? При чем тут дело об убийстве?
— Виктор говорит, что у Пахом Пахомыча нашли какой-то левый пистолет, проходящий по делу об убийстве! — недоуменно выдохнул Храповицкий, глядя на меня враз ввалившимися глазами. — На нем отпечатки его пальцев.
— Бред какой-то! — обескураженно пробормотал я. — Зачем Пахомычу пистолет? Он и с ружьем-то еле управляется.
Между тем история с пистолетом и впрямь получилась совершенно нелепая, вполне в духе Пахом Пахомыча. Правда, финал у нее был отнюдь не фарсовый.
В то самое время, когда мы приземлялись в Москве, у Пахом Пахомыча начался очередной допрос в налоговой полиции. Однако допрос на сей раз продолжался всего несколько минут и ограничился уточнением его паспортных данных, которые Пахомыч прежде ухитрился напутать.
Потом ему был предъявлен ордер на проведение следственных действий, или, проще говоря, на обыск. В сопровождении заранее припасенных понятых и трех сотрудников налоговой полиции, одна из которых была женщиной, его повезли в его собственную квартиру.
Сын Пахом Пахомыча, двенадцатилетний подросток, по счастью, был в это время в школе. Зато его жена, толстая, самоуверенная, крикливая дама по имени Соня, была в наличии и зачем-то мыла голову. Узнав о цели визита, она схватилась за сердце, обозвала незваных гостей «фашистами», обвинила в нарушении частной жизни, призвала на их головы проклятье и бросилась звонить Храповицкому. Но его телефон не отвечал, и тогда Соня подняла на ноги Виктора и Васю.
