Завиша молчал, пил водку и молчал. Это начинало его забавлять.
— Письмо Юрыся ты, конечно, получил от полковника Яна, — сказал он наконец. Теперь его уже ничто не могло поразить, и он совершенно спокойно воспринимал каждый удар.
— Тебя это удивляет?
— Меня ничто не удивляет. Даже твоя уверенность, с которой ты дисквалифицируешь автора информации.
Наперала пожал плечами.
— Ты все представляешь слишком упрощенно. Каждая информация тщательно исследуется. Что же касается полковника, то ты показал свою прямо-таки детскую наивность, и поэтому Ян вынужден был отказаться от твоих услуг. Подумай: что ты знаешь о его многочисленных контактах? Я тоже когда-то работал под командованием полковника, и можно легко себе представить, что мы оба могли бы оказаться рядом с ним. Я это говорю для того, чтобы ты понял. Чтобы действовать, нужно рассматривать все возможные варианты развития событий. Я говорю с тобой как с другом… Соотношение сил в приближающейся войне, если она, конечно, будет, явно не в нашу пользу. Предположим, что немцы блефуют, что вполне вероятно, но мы должны принимать во внимание и другой вариант.
— И поэтому ты посматриваешь в сторону Вацлава Яна?
— Снова ты все упрощаешь. Я предвижу возможность тех или иных решений, в том числе и персональных.
— Понимаю, — сказал Завиша. — Ты создаешь себе систему гарантий. Но в твоей системе есть бреши. Хочешь не хочешь, но ты связан только с одной концепцией, и у тебя нет шансов удержаться, если концепция погорит. Вот почему ты отмахиваешься от информации Юрыся.
— Я выполняю свои обязанности, — буркнул Наперала. — А ты знаешь, к чему стремится Вацлав Ян?
Завиша засмеялся.
— Понятия не имею, дорогой. Так, значит, для того, чтобы это узнать, ты столько мне наговорил?
— Я тебя не допрашиваю.
— Конечно. Мне это даже в голову не приходило.
— Вацлав Ян оказал мне доверие, передав полученное от тебя письмо Юрыся.
— Вот и спроси Вацлава Яна.
Наперала снова наполнил рюмки; сейчас он казался грустным и озабоченным.
— Дело не в полковнике, — сказал он. — Ты неправильно меня понял. Дело в тебе. Видишь ли, пока ты действовал в каком-то смысле по его поручению, все было ясно. Конечно, это не значит, — оговорился Наперала, — что я одобрял твои действия, но понимал их смысл. А в определенных обстоятельствах мог бы даже их принять. Да что тут говорить! Мы могли спорить, даже довольно резко, но ты оставался в наших рядах. Если бы ты тогда пришел ко мне, разговор выглядел бы иначе. А теперь? Зачем, Завиша? Какая цель того, что ты сейчас делаешь?
— Ничего я уже не делаю.
— Неправда. Ты не должен так со мной говорить. Скажи — зачем?
— Представь себе, что я хотел спасти одного парня, которого несправедливо обвинили в убийстве.
Наперала довольно долго молчал.
— Выходит, ты издеваешься надо мной, — сказал он. — Я думал, что мы будем говорить серьезно.
— Тебе мало одной этой причины?
— Речь идет о Зденеке, правда? Это дело полиции и суда, уж доверься им хоть немного. В процессе, основанном только на косвенных уликах, хороший адвокат может много сделать.
— Теперь ты издеваешься надо мной.
— Послушай… мы поговорим и о смерти Юрыся. Но постарайся быть хоть немного искренним со мной, потом будет поздно.
— Ага, угрожаешь!
— Прости. Ведь дело же не в том, что обвиняют якобы невинного коммуниста. В чем дело, Завиша?
— Именно в этом.
— Хорошо. Возможно, я принял бы это объяснение, если бы ты действовал один. Но ведь ты не один. От кого ты получил письмо Юрыся? Кто прятал его бумаги?
Завиша поудобнее устроился в кресле. И даже улыбнулся.
— Я думал, что ты знаешь, — буркнул он.
— Может быть, и знаю. Может, просто хочу тебя проверить. Надеюсь, что ты нам поможешь. Это важно для нас обоих.
Завиша встал; сначала лениво, тяжело, потом как будто сжался в комок, напряг мышцы и стукнул кулаком по столу. Рюмки подскочили, водка брызнула ему на руку.
— Еще один такой номер, и ты получишь по морде.
Наперала даже не дрогнул.
— Ты снова неправильно меня понял. Садись. Давай выпьем еще. Это не я начал выкидывать номера, а ты. И с самого начала совершал ошибки, хотя тогда у меня к тебе не было претензий, ибо все оставалось среди своих. Ты даже не догадался, почему Фидзинский нашел записку Юрыся. Ту, первую, конечно. В редакции. Тогда я перестал принимать тебя в расчет.
Завиша молчал.
— Подумай: она могла попасть или к нам, или к Вацлаву Яну. Я решил, что лучше к Вацлаву Яну. И был прав. Подумай немного, братец… Полковник получил предостережение и сделал из этого выводы. А ты? Неужели ты не мог понять, что такие записки, как правило, не валяются в редакционных столах?
Завиша чувствовал себя как спортсмен во время матча, который медленно, но верно теряет форму.
— Потом ты послал Фидзинского к Круделю. Зачем? — продолжал Наперала. — Ты хотел мне дать знать, что продолжаешь игру, хотя Вацлава Яна все это уже перестало интересовать? Поэтому я и спросил тебя: «Кто?» Ибо сейчас тебе важно капитулировать самому, пока тебя не заставят капитулировать. Мы можем это разыграть, ты и я, Завиша и Наперала, и клянусь тебе, что все останется между нами.
— Не блефуй, на меня это не действует.
— Слушай, мы старые друзья, старые усталые кони, которые большую часть дороги прошли вместе, таща одну повозку. Когда-то ты говорил: «Дело молодое, надо его делать серьезно». Я, братец, делаю серьезно.
— Не убеждай меня, Владек. Я одно могу тебе сказать: я ничего не делаю вопреки своей совести и ничего, что может повредить Польше. И говорю я это на полном серьезе, без всякой игры. Тебе это должно быть достаточно. Я устал.
Воцарилось молчание. Наперала медленно разлил водку и закурил.
— Нет, — сказал он. — Недостаточно.
— Не думал я, что ты это скажешь. И скажешь мне.
— У меня нет выхода.
— Для тебя главное — вести игру. Ты только об этом и думаешь.
— А ты? Откуда ты взял векселя, которые выкупает Ольчак? Ведь не Юрысь же дал тебе их перед смертью?
— Ольчак, значит, доложил?
— Он был бы дураком, если бы этого не сделал. Выпьешь еще?
— Выпью. Но тебе я этого не скажу. Повторяю еще раз: это не имеет значения. Дело здесь чистое. — Он медленно поднял рюмку. — Еще шаг, Наперала, еще один шаг в этом направлении, и мы оба можем оказаться в такой ситуации, из которой не будет выхода.
— Что ты хочешь сказать?
— Ты заставишь меня сделать то, на что я до сих пор не мог решиться.
— Что сделать? — вздохнул Наперала. — Не строй иллюзий. Думаешь, мне не трудно? Было у меня уже несколько таких случаев: старый товарищ-легионер скатывается на дно, забывает о прошлом… Хоть работу меняй.
— Давай кончим этот разговор.
— Мы уже не можем его закончить. Он касается не только нас.
— Наконец-то ты об этом заговорил.
— Ты вынудил меня. И заставляешь вести с тобой разговор иначе. Ты говоришь, что не Зденек убил Юрыся. Так кто же? Может быть, Ратиган? У него не было для этого оснований. Представь себе, что доверенное лицо Ратигана, я это проверил, имеет алиби.
— Я тебе не верю, — прошептал Завиша.
— Как хочешь. Я понимаю, что ты можешь мне не верить. Машина Ратигана уехала раньше. На углу Беднарской и Краковского Предместья ее задержал полицейский.
— Полицейское алиби!
— Был, мой дорогой, еще один автомобиль.
— Почему же об этом не знает судебный следователь?
— Может, и узнает. Я не работаю на полицию. — Наперала улыбнулся. — Но более вероятной мне кажется следующая версия: у человека, который без труда после смерти Юрыся мог стать обладателем векселей, подписанных Ольчаком на сумму в тридцать тысяч злотых, а также письма или, скорее, политического завещания капитана, было больше оснований его убить. Впрочем, письмо важнее, чем векселя. Его можно было без труда продать. Как раз в это время в Варшаве появился некий Александр, наш старый знакомый, без сомнения, связанный с французской разведкой. Друзья тоже покупают, сотрудничество не исключает соперничества. Информация казалась интересной, можно было повторить берлинский маневр Юрыся.
— Это, скорее, подло, чем глупо, — сказал Завиша.
— Ты все же считайся с тем, что говоришь. Подумай, что мне остается делать: ты отказываешься давать какие-либо объяснения.
— Я умею защищаться. Меня испугать трудно. Ты промахнулся.
— Слова! Я хотел тебя избавить от неприятностей, но ты сам виноват. Не думаешь ли ты, что тебе удастся напечатать письмо Юрыся или еще что-нибудь? Ошибаешься.
— Ошибаюсь? Если был второй автомобиль, то ты хорошо знаешь, чей он. Очень будет интересно об этом узнать.
— Мы сейчас говорим о тебе. Бывший офицер, кавалерист, имеющий много наград, уходит из армии, когда жена убегает с его приятелем. А сейчас принимает этого приятеля с распростертыми объятиями, часами просиживает с ним. Почему? Потому что у него всегда нет денег, потому что он все пропивает.
