этом! Для нас сейчас это контрпродуктивно. — Человек в роговых очках внимательно посмотрел на Оболенцева. — Стоило Андропову заболеть, как все они подняли головы… И Липатов, если хотите, тоже. Ими движет одна из самых могущественных сил — инстинкт самосохранения. Придет время, и воздастся каждому. А сейчас нужно учитывать существующие реалии. Главное, что проведенное вами расследование многим раскроет глаза. А со временем и до «интересной перспективы» докопаемся… Следы ко многим преступлениям ведут в будущее…
— Но зло не уничтоженное, а загнанное в угол, становится не только опаснее, но и еще более изощренным…
— Давайте не будем пудрить друг другу мозги. В этом драмокипящем мире никто власть просто так не отдает. Вы все-таки следователь по особо важным делам. Можно сказать, фигура политическая!
Поправив пальцем левой руки очки на переносице, он не спеша направился к берегу Москвы-реки.
— А как же закон… неотвратимость ответственности перед ним за совершенное преступление?..
— Закон… Смотрите глубже в историю. Вы, по-моему, ее неплохо знаете… Вспомните Горация: «Какую пользу могут принести законы в обществе, в котором нет нравственности?..» Так вроде бы свидетельствовал он? А многие из тех, кто опередил свое время, вынуждены были ждать его наступления не в самых удобных местах!
— Значит, уступить должен я! — констатировал Оболенцев, больше думая уже о перспективах расследования по делу, чем о политической стороне разговора.
Человек в роговых очках поднял воротник плаща, поежился и, глядя на сверкающую поверхность Москвы-реки, совсем уже другим тоном заметил:
— Жизнь — это выбор! Надо определиться и ждать! Надо определиться!.. Осень!.. Сыростью тянет…
Оболенцев повернул голову и тоже посмотрел вдаль, туда же, куда и его визави, — на поблескивающую в холодных лучах осеннего солнца ленту реки. «Натянута, как струна, — подумал он, — и спокойна, как смерть».
Нью-Йорк. Еще теплый, но уже осенний ветер гнал по улице обрывки бумаги, пластиковые стаканчики, пустые алюминиевые банки, ворошил страницы валяющихся на асфальте газет.
Темно-вишневый «форд», за рулем которого сидел Майер, медленно двигался вдоль края дороги, заставленной автомашинами, в поисках места для парковки. И так же медленно двигался за ним голубой «бьюик». За его затемненными окнами угадывались два человеческих силуэта.
Наконец, найдя свободное место, Майер припарковал машину и, по привычке закрыв дверь на ключ, направился в сторону небольшого кафе, где за одним из столиков сидели, потягивая пиво из высоких стаканов, трое пожилых мужчин.
Майер подсел к ним. Тотчас около столика возник официант. Получив заказ, он быстро удалился и уже через несколько минут вернулся с небольшим круглым подносом, на котором стоял высокий стакан с пивом и блюдечко с поджаренными и подсоленными орешками.
Некоторое время Майер молча наслаждался пивом и орешками, затем спросил у мужчин, сидевших с ним за столом:
— Решились?
Один из них, с седой шевелюрой, вынул из кейса и протянул Майеру исписанные листки бумаги со словами:
— Если бы просили не вы, Рудольф Дмитриевич… Врачи в последнее время мне запретили волноваться…
Другой, полный, вальяжный, достал конверт из кармана пиджака и отдал его Майеру.
— У нотариуса заверил, на всякий случай… Но, Рудольф, в Совдепии ведь подотрутся нашими показаниями!..
— Возможно! — пожал плечами Майер. — Но зато будут знать, кто есть кто… И где искать…
Третий, с заметным шрамом на лице, открыл папку, лежащую перед ним на столе, и, протягивая Майеру сложенные вдвое листки, заметил:
— Они и так знают… Только ручонки распустить им никто не дает!..
Старик спрятал бумаги в свой кейс и, заметно волнуясь, сказал:
— Спасибо, друзья!
Крепко пожав всем руки, Майер попрощался и поспешил к машине.
Едва его темно-вишневый «форд» отъехал от тротуара, как к нему в хвост снова пристроился голубой «бьюик».
«Форд» притормозил у перекрестка, чтобы пропустить переходящих улицу пешеходов, а затем быстро набрал скорость и направился к набережной Гудзона.
Голубой «бьюик» неотступно держался за «фордом», сохраняя дистанцию.
Он мог не делать этого, потому что Майер находился в таком приподнятом настроении, что совершенно не смотрел по сторонам.
«Форд» Майера остановился на набережной. Прихватив пакет с хлебом, Майер оставил машину и спустился к воде, чтобы покормить птиц.
При его появлении заметались над водой большие белые чайки, бросаясь вниз с пронзительным криком.
Майер стал отламывать от батона куски и бросать чайкам в воду. Птицы клевали хлеб, а он стоял и с просветленной улыбкой смотрел вдаль.
Майер не заметил, как медленно и бесшумно к стоящему «форду» подполз голубой «бьюик». Боковое стекло у заднего сиденья машины опустилось, и находившийся в глубине автомобиля мужчина в черной кожаной куртке с поднятым воротником и в черных солнцезащитных очках припал к прикладу снайперской винтовки с глушителем.
И в ту минуту, когда над Гудзоном прогрохотал очередной поезд подземки, раздался глухой выстрел.
Судорожно пытаясь ухватиться за воздух, Майер упал лицом вниз, в воду. Распахнувшиеся полы белого плаща некоторое время удерживали его на поверхности, затем тело медленно поглотили воды Гудзона.
Падая, он уронил оставшийся хлеб, и чайки бросились за ним на берег и стали драться, вырывая друг у друга куски.
Мужчина из голубого «бьюика» быстро подошел к автомобилю Майера, открыл дверь «форда» и, схватив лежащий на переднем сиденье кейс, бросился к своему автомобилю.
Нырнув в «бьюик», он с силой захлопнул дверцу. В ту же секунду, взревев, машина сорвалась с места и исчезла…
На следующий день после встречи с человеком в роговых очках Оболенцев пришел на работу пораньше. Пока никого не было, он решил спокойно разобраться с документами, с тем чтобы подготовить окончательную формулу обвинения Борзова, а затем и других лиц, проходящих по делу. Доказательств для обвинения у Оболенцева имелось предостаточно. Однако полной ясности по ряду эпизодов так и не было. Многие звенья цепочки, соединенные с Борзовым, выпадали. Особенно это касалось контрабанды икры и связей Борзова с таможней.
Кроме майеровских признаний и показаний еще ряда лиц, прямых выходов на Борзова не было. Все замыкалось на Штукатурове.
Оболенцев в глубине души все же надеялся, что скоро Майер даст о себе знать. Он понимал, что старик
