— Отложи свои бумаги, Дэвид. Ради Бога, оторвись от них хоть на одну минуту в наш общий с тобой день. — В голосе ее звучало напряжение, он был скорее нервным, чем агрессивным. Бесстрашные серые глаза были по-прежнему устремлены на стопку бумаг, от которой они не отрывались с того самого момента, как Дэвид Майкрофт сел завтракать. Единственной видимой реакцией было недовольное подергивание аккуратно подстриженных усов.
— Фиона, еще десять минут, я должен закончить это именно сегодня!
Он с усилием поднял глаза и увидел, что руки его жены трясутся так сильно, что кофе в ее чашке плещется через край.
— В чем, черт побери, дело?
— В тебе. И во мне. — Она отчаянно пыталась сохранить над собой контроль. — От нашего брака ничего не осталось, и я ухожу.
Пресс-секретарь короля и его главный представитель по связям с общественностью автоматически перешел на примирительный тон:
— Послушай, давай не будем ссориться, во всяком случае сейчас. У меня срочная работа…
— Как ты не понимаешь, что мы никогда не ссоримся, и в этом все дело!
Чашка шлепнулась о блюдце, опрокинулась, и по скатерти стало расползаться зловещее коричневое пятно. Впервые он опустил на стол злополучную пачку бумаг рассчитанным и точным движением, так, как он делал все.
— Ну хорошо, давай я возьму выходной. Не сегодня, конечно, но… Мы сходим куда-нибудь. Я понимаю, у нас уже давно не было случая поговорить как следует…
— Дело не во времени, Дэвид! Даже если бы у нас была вечность, это бы ничего не изменило. Дело в тебе и во мне. Мы никогда не ссоримся, потому что нам не о чем спорить. Абсолютно не о чем. Нет никаких страстей, ничего. Все, что у нас есть, это общая крыша. Я мечтала, что все изменится, когда дети вырастут, — она покачала головой, — но я обманывала себя. Ничего не изменится. Ты никогда не изменишься. И, боюсь, не изменюсь и я.
В ее голосе звучала настоящая боль. Она вытирала слезы, но держала себя в руках. Это не была вспышка гнева.
— Ты… ты хорошо себя чувствуешь, Фиона? Знаешь, женщины в твоем возрасте…
— У сорокалетних женщин, Дэвид, есть свои нужды, свои чувства. Но какое тебе до них дело? Когда ты последний раз посмотрел на меня, как на женщину?
Ее возмутил этот покровительственный тон, и она ответила обидой на обиду. Она знала: чтобы достучаться до него, нужно разрушить стену, которую он воздвиг вокруг себя. Мужчина миниатюрного телосложения, он всегда был замкнут, сдержан и свои физические недостатки стремился компенсировать предельной точностью и аккуратностью во всем, что он делал. Ни один волосок на его мальчишеской голове не выбивался из порядка, и даже седые прядки на темных висках выглядели скорее признаком элегантности, чем возраста. Завтракал он всегда в застегнутом на все пуговицы пиджаке.
— Послушай, разве нельзя отложить этот разговор? Ты же знаешь, с минуты на минуту меня могут вызвать во дворец…
— Опять твой проклятый дворец! Это твой дом, твоя жизнь, твоя любовница. Все твои мысли только об этой смехотворной работе и о твоем жалком короле.
— Фиона, это не тема для разговора! Оставь его в покое.
Рыжеватые усы возмущенно вздернулись.
— В покое? Ты ведь служишь ему, а не мне. Его нужды важнее моих. Разрушению нашего брака он способствовал лучше всякой любовницы, поэтому не жди, что я буду кланяться ему и вилять перед ним хвостом, как остальные.
Он бросил озабоченный взгляд на свои часы:
— Послушай, нельзя ли перенести этот разговор на вечер? Думаю, сегодня я смогу вернуться пораньше.
Не глядя на него, она промокала кофейное пятно своей салфеткой.
— Нет, Дэвид, сегодня вечером я буду с кем-нибудь другим.
— А есть этот кто-нибудь другой? — В горле у него возник комок, он явно не допускал такой возможности. — И давно?
Она оторвалась от беспорядка на столе, решительно подняла глаза, теперь не избегая его взгляда. Разговор назревал давно, больше она не хотела уклоняться от него.
— Кто-то другой, Дэвид, появился через два года после нашей свадьбы. Череда кого-то других. Ты никогда не удовлетворял меня — я не виню тебя в этом, ведь это как лотерея. О чем я горько жалею, так это о том, что ты никогда и не пытался ничего изменить. Я не была важна для тебя, во всяком случае, как женщина. Я не была для тебя чем-то большим, чем горничная, прачка, круглосуточная прислуга, предмет, который возят с приема на прием. Некто, придающий тебе респектабельность при дворе. Даже дети были только для показухи.
— Это неправда.
Но в его протесте не было настоящей страсти, во всяком случае, в нем ее было не больше, чем в их браке. Она всегда знала, что сексуально они несовместимы; он слишком охотно вкладывал все свои физические силы в работу, и сначала она находила утешение в общественном весе, который давала им его служба во дворце. Но этого хватило ненадолго. Сказать по правде, она не уверена, кто отец ее второго ребенка, а он, если у него и были сомнения на этот счет, никак не проявлял их. Он «выполнил свой долг», как он однажды это сформулировал, и на том счел свою миссию законченной. Даже теперь, когда она открыто называла его рогоносцем, это, похоже, не трогало его. Было, конечно, что-то вроде оскорбленного самолюбия, но не входило ли оно в его хваленый кодекс чести, оставляя его внутри пустым и равнодушным? Не был ли их брак крысиным лабиринтом, в котором каждый вел свою жизнь, лишь изредка встречаясь, чтобы снова разойтись? И вот теперь она добралась до выхода.
— Фиона, разве мы не можем…
— Нет, Дэвид, не можем.
Настойчиво, неумолимо зазвонил телефон, призывая его к выполнению долга, к делу, которому он посвятил всю свою жизнь и ради которого его просили теперь пожертвовать семьей. Он хотел сказать ей, что в их браке были прекрасные моменты, но смог припомнить только те, которые можно было назвать скорее хорошими, а не прекрасными, да и то были они очень, очень давно. Она действительно всегда стояла у него на втором месте. Он никогда не отдавал себе в этом отчет, но сейчас, в момент истины, он не мог отрицать этого. Он смотрел на Фиону глазами, на которые навертывались слезы и которые выражали сожаление и просьбу о прощении, но не злобу. В них был страх. Брак для него был огромным плавучим якорем в бурном море страстей, он не давал шквальным ветрам унести его на рифы безрассудства и несдержанности. Супружество действовало так безотказно именно потому, что было формой без содержания, как бесконечное распевание псалмов, к которому его вынуждали все злосчастные годы учебы в Эмплфорсе. Брак был бременем, но бременем для него неизбежным, своего, рода отвлечением, переменой. Самоотрицанием, но, и самозащитой. И вот теперь якорную цепь рубили.
Фиона неподвижно сидела за столом, заваленным хлебом, яичной скорлупой и дорогим фарфором, вещами и остатками пищи, словно олицетворяющими итог их совместной жизни. Телефон все еще звал его. Не говоря больше ни слова, он встал и направился к нему.
— Входи, Тим, и закрой за собой дверь.
Урхарт сидел в зале заседаний кабинета министров один, расположившись в кресле с подлокотниками, единственном из всех, что стояли вокруг стола в форме гроба. Перед ним была простая кожаная папка и телефон, а так стол был пуст.
— Не слишком много роскоши, да? Но мне это начинает нравиться, — хихикнул Урхарт.
Тим Стэмпер удивленно огляделся: кроме них в комнате никого не было. Он был — еще полчаса назад, когда Урхарт сменил роль «главного хлыста» на роль премьер-министра, — его верным заместителем. Функции «главного хлыста» загадочны, а его заместителя и вовсе непостижимы, но вместе они образуют неодолимую силу, на которой покоится дисциплина парламентской фракции партии, осуществляемая посредством составленной в разумных пропорциях смеси корпоративного духа, выкручивания рук и откровенного хватания за горло. Стэмпер идеально подходил для этой работы: худое узкое лицо, выступающий нос и исключительно живые темные глаза, придававшие ему вид хорька и словно предназначенные для высматривания в дальних уголках душ коллег по партии их частных и политических грешков. Эта работа была впрямую связана с уязвимостью — с охраной своей и одновременно с игрой на чужой. Моложе Урхарта на пятнадцать лет, он давно был его протеже. Когда-то он работал агентом по продаже недвижимости в Эссексе и был полной противоположностью Урхарту. Утонченный, элегантный, академичный Урхарт и Стэмпер, у которого не было ни одного из этих качеств и который был одет в готовый костюм из универмага. Но объединяло их то, что было ну да важнее: амбиции и высокомерие, у одного рассудочные, у другого — инстинктивные, а также понимание механизмов власти. Их сотрудничество доказало свою ошеломляющую эффективность в прокладывании дороги Урхарту к креслу премьер-министра. Теперь была очередь Стэмпера, таков был их негласный договор. И вот он пришел за тем, что ему причиталось.