Джузеппе Дженна - Во имя Ишмаэля

— У меня для вас послание от Ишмаэля.

Теперь Давид Монторси был оглушен. Будто выстрел эхом прогремел мимо. Разум казался широким, белым, однородным. В голосе Арле было что-то гипнотическое, холодное ядро, распространявшее опасный жар.

Доктор снова заговорил:

— Ишмаэль хочет побеседовать с вами. Не считайте, что вам слишком повезло. Это более частая практика, чем вы себе представляете. К сожалению, Ишмаэль должен создавать и препятствия, которые ему противостоят…

— Препятствия, которые ему противостоят…

— Да, да. Вы не можете понять. Никто не может понять, если только Ишмаэль не предстанет перед его взором. Его величие лучезарно. Ишмаэль является вам в формах, которых вы не понимаете…

— При помощи Символов, верно? При помощи убитых детей? Так он является…

— В том числе. Символ был необходим. Я вижу, что бедный Итало Фольезе действительно не принял нужных предосторожностей.

Он намекал на отчет Фольезе. Тот, который Монторси восстановил по ленте пишущей машинки. Символ. Труп ребенка на Джуриати. Возможно, он происходил из камер института Арле, этот ребенок.

Монторси:

— Неосторожное поведение, действительно. Поведение Фольезе было таково, что позволит отправить в тюрьму вас, Ишмаэля и всю вашу секту.

— Секту? В тюрьму? Но вы, право же, не понимаете. Вы так далеки от понимания… Ишмаэль слишком велик. Вы думаете, существует камера, способная вместить Ишмаэля и его грандиозность? Выдумаете, что секты может быть достаточно, чтобы принять его свет? Вы даже не чувствуете, какие силы действуют в этой игре. В этой игре действуют огромные силы. Огромные. Вы — ничто. Ничто. И я тоже. Они огромны. Вы не понимаете. Это старый закон, который противится новому закону. Закону Ишмаэля. Он здесь, он сейчас. Он работает, чтобы пребывать всегда. Ишмаэль. Здесь и сейчас, разворачивает свою мощь…

Арле был не просто одержимый. Он показался Монторси опасным одержимым. Некоторые пациенты-психопаты не теряют связи с миром. Их трудно распознать. А Арле все продолжал и продолжал говорить. Это было излияние жара.

— И то, что мы делаем здесь и не только здесь… это ничто. Это ничто в сравнении с могуществом Ишмаэля. Ишмаэль с сегодняшнего дня — повсюду. Но вы не можете этого понять. Вы научитесь чувствовать это — наверняка. Вот оно, послание, впрочем. Послание Ишмаэля…

— Послание Ишмаэля…

— Послание для вас. Для вас, Монторси. Понимаете? — И Арле немного подвинулся вперед, в сторону Монторси. У Монторси было окаменевшее лицо. Все краски теперь казались такими четкими, выраженными, чрезмерными… Все выглядело таким фальшивым… И слова — все они будто иссякли… Осталось лишь несколько слов, простых и четких, с помощью которых нужно изъясняться, как если бы язык испарился, как будто эти несколько оставшихся слов были грубыми развалинами исчезнувшей цивилизации, которая целиком оказалась подделкой… — Послание Ишмаэля таково, инспектор. Оно для вас. Я передаю его вам, не понимая полностью его содержания. Это предупреждение. Вот оно. Когда вы поймете, не пытайтесь нанести мне удар. Я исключен из этого вращающего потока. Я не знаю потоков могущества Ишмаэля. Когда вы поймете, вы не сможете меня достать. Я окажусь для вас недоступным. Я должен проинформировать вас, что Ишмаэль распорядился моим отбытием. Я оставался здесь на время, необходимое для того, чтобы вручить вам это послание согласно воле Ишмаэля. Послание, которое я должен передать, просто. Несколько слов.

Монторси хотел бы, чтобы за воротами института его ждала, его и Арле, вся команда отдела расследований. Вся. Но, впрочем, в чем можно было обвинить Арле?

— Вот вам послание, инспектор. Ишмаэль велит сказать вам, что вы — один из предназначенных для борьбы. Нанесенная рана не замедлит заразить вас. Вы будете простым инструментом Ишмаэля — настолько, насколько ненависть и разочарование будут все больше и больше расти в вас. Ишмаэль всегда наблюдает за вами издалека. Вам никогда не удастся достичь его.

Он был оглушен, оба были оглушены — два бледных лица в сумраке, — они выглядели одинаковыми, облако пустоты будто открылось между одним профилем и другим. Арле, казалось, постепенно молодел, в то время как второй, Монторси, старел — до тех пор, пока между ними не осталось различия, они казались двумя людьми, простыми, как понятие «человек», — и смотрели друг на друга в оцепенении, сотворенном из ничего.

Молчание нарушил Арле.

— Уходите. Теперь и я должен уйти. — Он улыбнулся в последний раз. — Мы больше не увидимся. Никогда больше.

Монторси подумал: убью его. Сжал рукоятку пистолета.

Арле почувствовал. Откинулся назад.

— Это ни к чему, Монторси. Это ни к чему не приведет.

Монторси поглядел на руку Арле, опиравшуюся на край стола: он сжимал в ней маленький револьвер.

В коридоре — снова приглушенный свет. Монторси шел медленно. Огни в комнатах были погашены, окна казались огромными черными ямами, из которых лезли на поверхность отходы, злокачественные образования, порченое мясо. Генетика. Новый закон. Закон Ишмаэля. Стекла были заплеваны, под преломляющимся отблеском света видны были следы высохшей слюны.

Проходя дворы, он думал. Думал над словами Ишмаэля для него. Думал о том, что будет затруднительно получить от нового руководства отдела расследований ордер на арест Ишмаэля. Это было расследование, начинавшееся с препятствия, даже двух: двумя первыми преступлениями Ишмаэля нельзя было заниматься. Нужно было найти резиденцию секты. Нужно было понять, какова связь между Ишмаэлем и американской разведкой. Нужно было внедряться осторожно, бог знает путем какой дипломатии, по каким высшим каналам, через туманную и далекую политику. Руководство отдела расследований, по словам шефа, вскоре будет отстранено, решение будет принято в Риме. Возможно, обсуждается и само дальнейшее существование отдела.

А послание? Послание Ишмаэля ему? Именно ему? Ишмаэль знает о нем. Отчет Фольезе, когда-то восстановленный с ленты пишущей машинки, оказался бесценным. Однако он указал ему на риск. Ишмаэль знает его. И сам Монторси, несмотря на то, что тараторил в своей одержимости Арле, знает достаточно об Ишмаэле. В нормальных условиях — без этой политической агрессии, без этого акта дестабилизации всей страны посредством покушения на Маттеи — это случится наверняка.

Это будет вопрос недель, месяцев.

Но он возьмет Ишмаэля. Это точно.

«Нанесенная рана не замедлит заразить вас». Что это значит? Кто кого ранит? Кто кого ранил? О каком заражении говорил Арле? От угроз Ишмаэля его охватывала дрожь. Он сжал руки в карманах. На ладонях проступал пот. Он пощупал пальцами истрепанные катышки пуха, изношенную фланель на внутренней стороне карманов. «Нанесенная рана не замедлит заразить вас». Он ощутил трепет, почувствовал, как дрожит, как дрожь проникает внутрь костей, как откликается запрятанное глубже внутри вещество костного мозга. Фольезе получил инструкции проинформировать его о существовании Ишмаэля. Он не понимал. Ишмаэль выбрал его — что это значит? Ему было страшно.

Он пытался дышать.

У коренастого сторожа было лицо, как тестом, обмазанное сном. Жир на животе стал теперь заметнее, он непропорционально выступал под черным халатом. Монторси придержал калитку за своей спиной.

На улице стояла роскошная машина, похожая на дипломатическую, номера были не итальянские. Широкая, черная, безмолвная. Там завели двигатель и остались ждать. Возможно, она принадлежит Арле. Эта та машина, что увезет его прочь?

Из машины, через боковые зеркала, Монторси вскоре стал казаться высоким силуэтом, с руками, плотно прижатыми к телу, кисти в карманах. Он уходил все дальше по Милану в озоновую ночь.

Дерьмовый день.

Дерьмовый день после дерьмовой ночи. За ним приехала служебная машина. Он по-быстрому выпил кофе в баре на углу. Все было так странно. Он хотел Лауру. Она не хотела. Он устал. Он чувствовал внутри черный вихрь. Черная дыра, о которой ему говорила Лаура, звала его изнутри. Он устал. Устал…

В машине. Мертвый ребенок, на Джуриати. Почему Джуриати? Это практически заброшенный спортивный стадион. Туда ходили люди из университета — бегать. Одно время это был стадион для игры в регби: одна трибуна, опоры ворот, дорожка для занятий атлетикой из темной прессованной земли. Он это помнил. Он занимался регби в молодости. Потом команды перевели на новый стадион, с тремя трибунами, рядом с железной дорогой, во время матчей видно было, как мимо проходят медленные поезда. А Джуриати пришел в упадок. Когда-то там был теннисный корт, сейчас — уже нет.