– Это вам не удастся. Спасибо за попытку, но из этого ничего не получится: это все равно что уговаривать ученого прекратить эксперимент лишь потому, что он может быть опасен.
– Я боюсь. Боюсь за Галиндеса, за вас. Может, дело просто в том, что я состарился и задыхаюсь в этом городе. Я чувствую себя как загнанный зверь, но даже теперь, если я закрою глаза, то могу рассказать о всех тайных интригах этого города, квартал за кварталом. Но я открываю их и вижу только боевой город, где торговцев оружием называют «борцами против коммунизма», где превозносят террористов, взрывающих кубинские пассажирские самолеты. Ваша работа может обернуться трагедией, дочь моя.
– Меня ничто не остановит.
– Выпейте, выпейте пунша. Посмотрите, какой он аппетитный. А я, чтобы избежать соблазна, пойду позвоню.
Вставая, старик ласково гладит непокорные рыжие волосы, которые Мюриэл то и дело поправляла. Старик устало направляется к телефонной кабине и исчезает за дверцей. Оказавшись внутри, он прислоняется к деревянной стенке, чтобы держать Мюриэл в поле зрения, и вытаскивает из кармана бумажку с номером. Уверенной рукой трижды набирает номер, и на третий раз Робардс снимает трубку.
– Мы беседуем уже два часа. Это не женщина, а скала, ее ничем не прошибешь, ее ничто не остановит. А ведь я разговаривал с ней в машине, заставил ее париться в этой духоте, в замкнутом пространстве. Этому старому фокусу меня научили в… Не надо торопиться, сейчас скажу. Да, я перехожу к главному. Все, что я рассказал, ей уже было известно; то, что я придумал или могу придумать, ей уже приходило в голову. Я ее не понимаю. Для нее это не просто научная работа. Это что-то другое, не знаю, что. Конечно, она может быть подставной фигурой, а потом скандал разразится. Но мне не удалось вытащить из нее ни одного имени тех, кто за ней стоит. А за ней может стоять кто-то. Такие люди обычно знают свое дело и разгуливают по миру с самым невинным видом, и у них это получается лучше, чем у других. – На том конце провода молчат, и это молчание тревожит Вольтера. – Робардс, вы меня слышите?
– Слышу. Слушайте внимательно, что я вам скажу. Поговорите с ней еще, а потом выводите ее из парка, будто направляетесь к тому месту, где оставили машину. Постарайтесь идти слева от нее, так, чтобы она шла по шоссе.
– Так и положено, Робардс: мужчина всегда должен идти слева от женщины.
– Оставьте ваши сказки и выполняйте мои приказания. Сделайте это примерно через час. Чтобы ни случилось, вы идете дальше.
– …Мои кошки, мои бедные кошки! Я всегда потешался над родителями, которые оставили детей дома, а потом им мерещатся всякие ужасы, угрожающие их бесценным сокровищам. Но с тех пор, как у меня поселились кошки, я себе не принадлежу: я только о том и думаю, как они там, не обидел ли их кто – люди в этом городе хуже зверей. Слава богу, там все в порядке. Белая Дама просит вас поцеловать. Она мне этого не говорила, но я ее и так понял. Она бы в вас влюбилась: ей нравятся рыжие, как и мне, Мюриэл. А теперь скажите мне по секрету – с нашими делами это не связано, – какое отношение все имеет к вам, мормонке. Я был так поражен, когда узнал, что вы принадлежите к мормонской Церкви, что сказал себе: «Как только мы встретимся, обязательно спрошу». Сколько сейчас мормонов в Соединенных Штатах? Тысяча? Две?
– Около четырех. То, что вас поражает, меня интригует: как вы узнали о письме Нормана, о котором я нигде не писала?
– И вы еще удивляетесь! И это после всего, что узнали в ходе своего расследования! Ну кем могу быть я, загадочный человек, который назначает вам встречу, достает поддельный паспорт, билет на самолет, организует эту встречу?
– Мне приходит в голову только одно объяснение, такое очевидное, что я не могу ему поверить: вы – сотрудник правительственных спецслужб, как и те люди, которые встречались с Норманом. Но мне кажется глупым, что они заставили меня приехать сюда. Непродуманным. Точно так же мы могли встретиться в Санто-Доминго.
– Я не могу приехать в Санто-Доминго по причинам, которые не имею права вам объяснять.
– Ну, любой другой.
– Любой другой не знал Галиндеса так, как знал его я. Не надо меня недооценивать. Почему вы принимаете только очевидную версию? Разве за то время, что вы занимаетесь этой работой, с вами не случалось чего-то странного, загадочного? Ну, например, вам неожиданно предлагали помощь; вы получали откуда-то книги, брошюры, фотографии Галиндеса. А встреча с Куэльо не кажется вам странной?
– Да, это верно.
– В мире еще существует и действует интернационал, который нигде не значится, о котором не упоминается в книгах. Он объединяет тех, у кого позади остались поражение и рухнувшие мечты о светлом завтра. И мы поддерживаем себя и друг друга, по мере возможностей. Почти все мы – старые люди, люди того времени, когда счеты сводились просто пулей, но теперь нам приходится пользоваться другими методами. Мы даже простили друг другу то, что раньше сражались в противоположных лагерях, потому что нам больно видеть, как мир утрачивает память о прошлом: он живет сегодня так, как будто вчера не было. Если бы бедняга Галиндес не погиб, он был бы сильно разочарован. Я не могу сказать вам, с кем я связан, но это не те связи, о которых вы думаете.
– Не имеет значения. Эта встреча – просто научный эксперимент.
– Вы напишете о ней в своей работе?
– Нет, не думаю.
– Простите, но я что-то вдруг проголодался и хочу перекусить. Если вы составите мне компанию, я отвезу вас потом в аэропорт. Майкл, наверное, уже вернулся. Он мой секретарь и телохранитель.
Женщина заказала себе еще один пунш и пьет его медленными глотками, пока старик сидит над тарелкой, где разложены все существующие в мире овощи. Он ест без аппетита, но жадно, как старый человек, который боится, что может остаться без еды.
– Я себя чувствую как дома. Вместо Белой Дамы – вы. Она всегда сидит с той же стороны от меня, что и вы сейчас, а я и дома питаюсь в основном овощами. Мяса я почти не ем; рыба, очень много овощей, фрукты редко – от них поднимается уровень сахара в крови. Пить почти ничего не пью из-за давления. Я придерживаюсь диеты Кэри Гранта. Вот перед кем я преклоняюсь! Думали вы когда-нибудь о том, в какое интересное время мы живем? Мы вели себя, как отчаянные революционеры, а кумиром нашим был киноактер Кэри Грант, который ничего не принимал всерьез. – Старик съедает все, до последней травки. Еще один кофе без кофеина. Старик смотрит на часы. Женщина тоже, машинально, но вдруг понимает, что может опоздать на свой рейс в Санто-Доминго. – Не волнуйтесь: Майкл довезет нас быстро, мы успеем. Ах, черт побери! Я – самый забывчивый агент ЦРУ в мире! Я оставил бумажник, а в нем кредитные карточки.
Женщина поспешно вытаскивает кредитную карточку.
– Нет-нет, расплатитесь наличными, пожалуйста. Никто не должен знать, что вы были в Майами. Запомните это! Иначе вы подведете многих людей.
Они выходят на воздух и оказываются под тенью авокадо; взяв женщину под руку и оказавшись справа, Вольтер говорит, что ей будет удобнее идти по шоссе, после чего начинает восхвалять день, который принес уже столько чудес и принесет еще.
– Да, вы правы. Шагайте, не останавливайтесь и не обращайте на меня внимания. Трусость – удел стариков, а не молодежи.
Дорога теперь идет вниз, и в эту минуту сзади появляется черный «шевроле». Машина едет медленно, словно стараясь не касаться шинами травы на обочине. Подъехав вплотную к Вольтеру и Мюриэл, «шевроле» замедляет ход, но женщина, услышав машину, тут же оборачивается и отступает на траву, пропуская ее. Вольтер по-прежнему держит ее под руку. Но машина, вместо того чтобы проехать, останавливается, и из нее вылезают двое улыбающихся мужчин – по-видимому, хотят что-то спросить. Но Мюриэл не слышит их: ее внимание отвлекает то, с какой силой сжимает теперь Вольтер ее руку, и повернувшись к нему, чтобы спросить, в чем, собственно, дело, она видит перед собой лицо, до дрожи искаженное рвущимися наружу чувствами, и губы, что выдавливают какие-то звуки, не складывающиеся в слова. Силясь понять, что именно хочет сказать старик, женщина чувствует, как четыре руки крепко обхватывают ее сзади и тащат к машине, не давая времени опомниться или возмутиться. Несмотря на свое изумление, она хочет закричать, но кто ее услышит, да и что крикнуть?
– Вольтер!
Кричит она, уже задыхаясь, и видит – крупным планом, как в кино, – что губы старика шевелятся, отчетливо произнося только одну фразу: «Как они решились?» Но лицо его остается бесстрастным, и он не делает ни одного движения, словно он – просто столб, от которого женщину оторвала неведомая сила, что неудержимо затягивает ее в трясину. Когда Мюриэл оказывается внутри, машина резко срывается с места, набирая скорость. Вольтер постепенно обретает способность двигаться, ощупывает себя, словно это к нему применили насилие, потом внимательно оглядывает безлюдный парк. «Она сама на это нарвалась, идиотка. Разгуливает по свету с самоуверенным видом, презирая всех и вся. Я сыграл гениально, и в любом театре мира бы сорвал бурю аплодисментов. Но у нее своя точка зрения, как у туриста, который прочитал что-то об основных достопримечательностях, а полагает, что ему все известно. Какие у нее омерзительные веснушки! Теперь ты запоешь! По мне, хоть бы скорее вся эта история с Галиндесом превратилась в Историю! Всю жизнь я живу или с его тенью за спиной, или преследуя его тень». Выйдя из парка, старик направляется к тому месту, где оставалась машина, в которой они разговаривали, но ее там нет, и он удивленно оглядывается. «Может, они ждут меня возле канала. Белая Дама, мои дорогие, я возвращаюсь домой, к вам, и больше никуда не пойду. Наше будущее теперь обеспечено. Когда-то я смеялся над этим – пока не понял, что будущего у меня осталось совсем немного, и оно совсем непрочно». Теперь Вольтер видит стоящую вдалеке машину и машет ей рукой. Машина трогается к старику, ждущему ее на перекрестке. «Галиндес рисовал кроликов, силуэты басков с типично национальными чертами, силуэты танцоров; чаще всего – танец со шпагами, в конце которого все поднимают убитого воина на руках, чтобы он был ближе к небу». Машина вдруг резко набирает скорость, заполняя собой весь горизонт. Вольтер едва успевает издать предупреждающий крик, но она уже на полной скорости сбила его, и тело старика, взлетев метра на четыре, грохается на землю, распластавшись, как тряпичная кукла. Грохается с громким дребезгом разбивающихся об асфальт костей, раскалывающегося на две половины, как кокосовый орех, черепа. «Этот тип убил меня, – успевает подумать дон Вольтер, не в силах сбросить с глаз леденящую черную пелену. – Кто вас покормит? Когда вы поймете, что заперты и что я никогда не вернусь?»
