Обработать его не так уж и сложно… А потом, после «побега» из плена, Гия расскажет, что похитителей он не знает, лиц их никогда не видел, но по некоторым обрывкам разговоров (соответствующие «обрывки» придумать легко) понял, что это люди из СБУ. И что по отдельным фразам он понял: они выполняют чей-то заказ. Какого-то очень-очень высокопоставленного лица… И вот представь себе: Гия выползает на свет Божий — голодный, истощенный, избитый, и рассказывает свою историю. А через неделю-другую Стужа представляет общественности кассеты Мельника! Соболев сказал:
— Да, если бы у них это получилось, то, пожалуй, дело окончилось бы импичментом.
Андрей пожал плечами, ответил:
— Если бы Леонид Данилович Бунчук был более осторожен в своих высказываниях…
— Его провоцировали, Андрей. Сознательно натравливали на Горделадзе.
— Я согласен: его провоцировали. Но если бы Леонид Данилович был более осторожен в своих высказываниях, то у его противников не было бы никаких серьезных козырей. У блатных это называется «фильтровать базар». А Бунчук базар совсем не фильтрует.
— Ладно, Андрей, оставим это… Скажи мне, пожалуйста, вот что: на основе собранной информации можно привлечь Матецкого к уголовной ответственности? За убийство Горделадзе?
— Нет, — твердо сказал Обнорский.
— Почему?
— В юридическом смысле очень слабенькие доказательства. Даже и не доказательства вовсе. У нас есть только показания Гвоздарского. Сделанные на диктофон. Без свидетелей. Кроме того, адвокаты могут поставить вопрос о вменяемости Гвоздя — он был после тяжелой травмы головы… Да и самой кассеты нет.
— Почему? — удивился Соболев. Андрей объяснил.
— Худо, Андрей Викторыч.
— Собственно говоря, есть еще кое-что, — сказал Обнорский.
— Что же?
— Горделадзе оставил надпись на стене инструментального склада. Там он обвиняет в убийстве и пытках Отца…
— Так это же… — произнес премьер, но Обнорский поднял руку:
— Это то же ничего не значит, Сергей Васильевич. Сначала необходимо заключение почерковедческой экспертизы… Я не специалист, не знаю, возможно ли провести идентификацию почерка, если текст нацарапан на кирпиче обломком напильника, да еще печатными буквами. Боюсь, что экспертиза невозможна. Я, конечно, сообщил о «предсмертной записке» полковнику Перемежко. Теперь слово за милицией…
— М-да… а Затула?
— А что Затула? Во-первых, она сильно замазана и будет молчать. Во-вторых, что, собственно, она может показать? Как Отец стрелял в Георгия, она не видела… Нет, Затула нам не помощник.
— Жаль. Чертовски жаль, что эта мразь по-прежнему будет оставаться на свободе и даже останется депутатом Рады… А что было дальше, Андрей?
— Остальные события, в общем-то, известны. Тело Георгия — запаянное в полиэтилен, безголовое — так и лежало в помещении склада. Голову куда-то увез Слепой. Тем временем вокруг исчезновения Георгия раздувалась шумиха… это все известно, говорить особенно не о чем. Мельник вышел на Стужу, всучил ему кассеты и благополучно покинул Украину. После этого люди Отца провели захоронение тела. Захоронение провели так, чтобы оно было быстро обнаружено…
А поскольку опознание безголового трупа весьма затруднительно, подбросили украшения Георгия… Первоначально планировалось, что тело будут прятать люди Зайца, но они отказались. Тогда Заец позвонил Отцу: «Нагадил? Убирай». Слепой слетал в Симферополь, взял Грека, и они вдвоем сделали эту работу. Позже, когда Грек стал трепать языком, его убили… Ну а потом громыхнул «кассетный скандал». Вот, собственно, и все…
***Часы показывали половину второго. Глубокая ночь. Глубокая темная зимняя ночь над Украиной, над Крымом, над Симферополем. В домашнем кабинете премьер-министра республики Крым Сергея Соболева горел свет.
— Вот, собственно, и все, — сказал Обнорский. — В общих чертах.
— В общих чертах, — повторил Соболев. — Чаю хочешь?
— Пожалуй, нет.
— А коньяку?
— Глоток можно.
Премьер встал, пересек кабинет и открыл бар. Принес бутылку «мартеля» и два коньячных бокала.
— Это нас взбодрит, — сказал он. Выпили молча, без тостов.
— Хороший коньяк, — оценил напиток Обнорский. — Возвращаясь к теме возможности уголовного преследования, Сергей Васильевич, я тебе так скажу: нереально. Часть ключевых фигур бесповоротно выведена из игры… Другая часть ни при каких условиях не станет давать признательных показаний, да и защищена весьма надежно своим служебным положением. Затула вообще получила полную индульгенцию от государства. У меня и моих коллег нет никаких сомнений, что если бы с первых часов после исчезновения Георгия за нее плотно взялись, события могли развиваться по-другому.
— Я думаю, — сказал Соболев, — что здесь приложил руку Эстер.
— Я тоже… теперь, впрочем, это не имеет значения. Время упущено, свидетели, а правильнее сказать — соучастники, мертвы, улики утрачены. Вы, наверно, обратили внимание, что мой рассказ изобиловал словами «вероятно», «возможно», «скорее всего»? — Соболев кивнул. — Это потому, что мы не обладаем информацией в полном объеме. Мы реконструировали события, исходя из известных нам фактов и логики… В нашем расследовании полно белых пятен…
— Например? — спросил Соболев.
— Например, мы так и не разобрались, кто и в какой момент подбросил украшения Горделадзе к его «могиле»… Мы понятия не имеем, как «состарили» тело. Мы так и не знаем, где голова Георгия. И еще десяток что? где? когда? Разумеется, можно продолжить работу и осветить некоторые моменты, но…
— Но в этом, Андрей, уже нет необходимости, — сказал Соболев.
— То есть?
— В принципе, ситуация стала прозрачна, — ответил премьер, и Обнорский добавил про себя: как вода в аквариуме с пираньями, — а детали вы изложите в отчете. После знакомства с вашим первым отчетом я понял, что вы делаете это в высшей степени профессионально.
— Спасибо.
— Не за что. Это не комплимент, Андрей Викторович, это констатация факта… Кстати, сколько времени вам понадобится на составление отчета?
— Это срочно? — спросил Андрей. Соболев посмотрел на него очень внимательно, сделал глоток коньяку и сказал:
— Теперь уже нет.
— Что это значит, Сергей Васильевич?
— Это значит, что президент принял решение. Кризис приобрел настолько острую форму, что Бунчук готов пойти на компромисс ради спасения мира на Украине. Ему дали понять, что если он устранит силовых министров, оппозиция прекратит нагнетание обстановки… Мы в пяти шагах от гражданской войны, Андрей. Президент принял решение об отставке председателя СБУ и министра МВД.
— А Эстер? — спросил Обнорский. — Эстер остается?
— Эстер настолько хитер и изворотлив, что, кажется, даже укрепил свои позиции. Я подам твой отчет президенту, но, думаю, Хозяин сумеет вывернуться. Он всегда это делал виртуозно… Если бы мы начали расследование недели на две пораньше! Мы опоздали, Андрей. Компромисс найден, и теперь никто — ни Бунчук, ни оппозиция — не захочет осложнять отношения. Свиньи остаются у своих кормушек, и в этом смысле я согласен с Латвиным: «На Украине были времена и хуже, но не было подлее». Но я все равно покажу твой отчет президенту… даже если это будет стоить мне отставки.
Соболев замолчал, улыбнулся и спросил:
— Выпьем?
— Давай. За что?
— За Украину!
Они чокнулись и выпили.
— Когда ты улетаешь? — спросил премьер.
— Завтра… вернее, уже сегодня.
— В Москву?
— Нет, в Киев.
— А что так?
— Есть у меня, Сергей Васильевич, одно дело в Киеве. Личное.
***В Борисполе было солнечно и ветрено. Андрей сидел в кресле, ожидая, когда подадут трап… Он сидел и вспоминал, как прилетел в Киев в самом начале расследования. Он даже не предполагал тогда, с чем столкнется. Он вспомнил, как навалилась на него мелодия «Реве и стогне» в чудовищной аранжировке Куки.
Неожиданно до Андрея дошло, что он давно уже не слышал Куку ни во сне, ни наяву. И не видел его мерзкой улыбки.
Он попытался вспомнить, когда Кука оставил его в покое… напрягал память, прокручивал в уме все события последних дней, но вспомнить не мог.
Подали трап.
***— Андрей, — удивленно и чуть встревоженно спросила Галина. — Андрей, как я… рада тебя слышать… Ты знаешь — когда ты улетел, у меня было такое чувство… что ты уже не позвонишь… никогда.
— Почему?
— Не знаю… Не знаю, почему-то мне так казалось.
— Ты ошиблась. Я не только позвонил, я приехал.
— Приехал? Ты приехал? — удивленно спросила она. — Ты откуда звонишь?
— Если ты посмотришь в глазок, то поймешь, — ответил он.
Через несколько секунд светлая линза «глазка» потемнела. А еще через две секунды дверь распахнулась. Обнорский положил телефон в карман. Галина — босиком, в легком халатике — смотрела на него широко раскрытыми глазами.
