– Пока вы не ответите так, как нам нужно, на все вопросы, вы больше не выпьете ни глотка воды. А сейчас поднимайтесь, да поживее. Вы заполнили анкету?
Анкета. Куда она подевалась? Должна быть где-то здесь, и ты видишь валяющийся на цементном полу серый листок бумаги. Нет, этому чиновнику совсем не нравится, что ты могла забыть об анкете: он тут для того, чтобы ты ответила на все ее вопросы. Он прошел программу подготовки молодых офицеров и шесть или девять месяцев изучал каталоги всех мыслимых врагов Америки и западной цивилизации; потом – год военной подготовки, затем – Вашингтон, начальная подготовка в области разведывательной деятельности других стран. И только потом, доказав, что может работать, он стал разведчиком за рубежом или чиновником, который ни за что не расстанется со своим кабинетом и заваленным бумагами столом. Программа ПМО, на Потомаке. Ты можешь сказать ему все это, чтобы он понял: ты знаешь о нем больше, чем он о тебе. Ты знаешь, что он прошел испытание на полиграфе. И тут ты хватаешься за это слово, как за спасительную соломинку.
– Почему вы не протестируете меня на полиграфе? Вы же знаете об этом аппарате. Я готова, хоть сейчас.
– Не учите нас, что мы должны делать. Лучше бы заполнили анкету. Я подчеркиваю, пока еще не поздно.
Ты берешь у него анкету с таким видом, как будто это любезная благожелательная просьба, а не приказ, и просишь ручку. Пробегая глазами вопросник, чувствуешь, как начинает кружиться голова, но берешь себя в руки; вопросы обычные, словно ты просишь о выдаче паспорта, а не жизни.
Имя, фамилия, постоянное место жительства, дата рождения, социальное положение, вероисповедание, национальность. Жили ли когда-нибудь под другим именем или фамилией? Входили ли в какую-либо подрывную организацию, значащуюся в списке Министерства юстиции? Были членом Коммунистической партии либо иной коммунистической организации? Выезжали ли за границу? Выезжали ли в коммунистическую страну? Общались ли с членами правительств других стран? Общались ли с членами правительств коммунистических стран? Оплачивалась ли когда-нибудь ваша работа правительством какой-либо другой страны? Оплачивалась ли когда-нибудь ваша работа спецслужбами других стран? Оплачивалась ли когда-нибудь ваша работа спецслужбами коммунистических стран? Практиковали ли однополый секс? Принимали ли наркотики? Транквилизаторы?
– Какое отношение ко всему этому имеет гомосексуализм?
Он вырывает анкету у тебя из рук и раздраженно пробегает ее глазами, пока не натыкается на вопрос о гомосексуализме.
– На вопрос о гомосексуализме можете не отвечать, если не хотите: это просто устоявшаяся формула.
Все, готово. Ты протягиваешь ему анкету, где проставлены сплошные «нет», но твои «нет» ему не нравятся. Он раздраженно цокает языком и смотрит на остальных, призывая их в свидетели твоего упрямства. «Значит, не хочешь образумиться?» Ты не желаешь пойти даже на минимальные уступки. Ты собираешься сказать: «Продиктуйте мне, что я должна написать». Разве такая бумажка будет иметь законную силу? Зачем она им? Но тут же отгоняешь эту мысль, ибо тогда им станет очевидна бессмысленность происходящего, а тебе – тот единственный смысл, который может быть у него: живой тебе из этой комнаты не выйти. Сколько времени прошло с тех пор, как тебя похитили в парке Майами? Как только они впихнули тебя в машину, на лицо твое тут же лег вонючий платок, и, хотя ты и мотала отчаянно головой, запах этот проникал в твое сознание, окутывая его тошнотворным облаком. Так продолжалось, пока ты не очнулась сегодня утром, но слово «сегодня» здесь не очень-то подходит. Когда кончилось «вчера»? Сколько времени прошло с тех пор? Был ли у меня свой доктор Ривера? Или Мёрфи? А де ла Маса? Неужели мне тоже «завяжут бантик»? Рядом – твои соотечественники; эти чиновники тянут время и дарят тебе это время, вместо того чтобы вытащить из кобуры пистолет и пристрелить тебя на месте. Акулы, которым скормили Галиндеса, еще не нажрались; а может, тебя бросят в негашеную известь или в море, привязав к ногам тяжелый груз и пропоров тебе живот ножом, чтобы тело не всплыло, и акулы могли устроить себе пир. Кто сделает контрольный выстрел? Непохоже, чтобы они: эти люди – просто чиновники, раздраженные тем, как ты ответила на вопросы анкеты. Если бы ты ответила как нужно, они могли бы спокойно разойтись по домам, поесть, выпить банку пива, хлопнуть Нэнси по заду, поиграть с малышом, подстричь газон, посмотреть по телевизору бейсбол. Ты готова попросить у них чистую анкету и заполнить ее так, как им нужно. Жили ли когда-нибудь под другим именем и фамилией? Да. Входили ли в какую-либо подрывную организацию, значащуюся в списке Министерства юстиции? Да, в Армию освобождения, а также в такие организации, как «Руки прочь от Никарагуа». Были членом Коммунистической партии либо иной коммунистической организации? Да. Выезжали ли за границу? Да, а в детстве была в Диснейленде. Выезжали ли в коммунистическую страну? Да, в Албанию, по поддельному паспорту. Общались ли с членами правительств других стран? Да, была любовницей советского посла в Вене. Общались ли с членами правительств коммунистических стран? Уже ответила. Оплачивалась ли когда-нибудь ваша работа правительством какой-либо другой страны? Оплачивалась ли когда-нибудь ваша работа спецслужбами других стран? Да, самыми специальными, какие только есть. Оплачивалаись ли когда-нибудь ваша работа спецслужбами коммунистических стран? Конечно, само собой разумеется. Практиковали ли однополый секс? Да, сама с собой. Принимали ли наркотики? Да, самые дешевые. Транквилизаторы? Прочитав книгу подрывного содержания, я всегда испытывала острую потребность тут же прочесть книгу антиподрывного содержания. Как можно еще ответить на такие идиотские вопросы? Но пока они считают, что ты должна отвечать на них, вы будете сидеть здесь, ты будешь сидеть здесь, а ты больше всего боишься, что они решат положить конец этой абсурдной ситуации. Но пока у них – у тебя – нет альтернативы. И все четверо уставились на тебя, и вид у них, как у квартета, который вот-вот исполнит что-нибудь из репертуара «Плэттерс» или «Дельта Ритм Бойз» – старые песни, но сами они молоды и спортивны, хотя и одеты так, словно все куплено на распродаже. Ты говоришь, что тебе нужно в туалет, и в глазах главного зажигается любопытство. Один из них выходит из комнаты и скоро возвращается с большой консервной банкой из-под масла, на дно которой насыпаны опилки. Он ставит ее рядом с тобой и возвращается к остальным участникам квартета.
– Прямо тут? В это? Зачем вам нужно это унижение?
Оно им нужно. Они почти улыбаются и усаживаются поудобнее.
– Вы принесете мне воды помыться? И я надеюсь, вы выйдете.
Они словно не слышат твоих вопросов. Двум из них надоедает сидеть в позе участников квартета, и они прислоняются к стене, третий начинает расхаживать по комнате, как заключенный по камере, и только главный нефит сидит и не сводит с тебя глаз – таксидермист так смотрит на зверька. И тут он начинает говорить – это самый длинный монолог из всего, что он произносил до сих пор. После того, что он скажет, уже нельзя повернуть все вспять, нельзя забыть этих грязных слов, которыми он перепачкал и себя, и тебя; кажется, что даже в жестяной банке полно дерьма.
– Да обосрись ты, стерва. Мы привыкли к дерьму, и раз ты отказалась нам помогать, мы будем смотреть, как ты срешь, ссышь и на твои месячные заодно. А если тебе мужика приспичит, то мужиков мы тебе обеспечим, будут идти и идти, целый день. И мы еще делаем тебе одолжение, не отдаем тебя в руки других, потому что они не будут, как мы, церемониться с вонючей русской.
Один из тех, что стоял, прислонившись к стене, хихикает, подтверждая слова шефа, а у тебя в голове – ты стала вся пунцовая – крутится только одно: ничего не может быть ужаснее, чем менструация, тут на этом цементном полу. И взглядом ты говоришь этому человеку: «Сволочь! Какая же ты сволочь!» Ты мысленно повторяешь это несколько раз, по-испански, с тем выражением, с каким произносил это Рикардо, если возмущался. Но губы твои издают лишь какой-то звук, напоминающий рыдание, которое ты тут же подавляешь, боясь, что они заметят твое состояние и ожесточатся еще больше. Ты пытаешься прочитать хоть какое-то сострадание в глазах смуглого человека, давшего тебе воду, но тот ковыряет стену ногтем. Но тут же, спиной почувствовав твой взгляд, оборачивается:
– Ты играешь с огнем, сидя на пороховой бочке. Мы оказываем тебе услугу: если мы передадим тебя в руки других, тех, кто ждет за дверью, они церемониться с тобой не станут. И хотя ты красная, враг всего, что есть святого для нашей страны, ты все-таки наша соотечественница, и мы тебя щадим. Разве мы тебя не щадили? Знаешь, что бы вытворяли другие, окажись они сейчас в этой комнате? Они бы тебя раздели догола – посмотреть, как устроены красные девки, – и им достаточно пальцем пошевельнуть, ты вся в дерьме будешь, сверху донизу. Мы выполняем нашу работу, и отчасти она состоит в том, чтобы защитить тебя от них. На тебя потрачены бюджетные деньги, и немалые. Ты здесь не просто так оказалась и должна помочь нам, если хочешь, чтобы все кончилось хорошо.
