Возвращение Беркаса
Беркас Сергеевич Каленин прибыл на остров к вечеру, за сутки до той памятной ночи, когда во дворе дома Полины Святкиной был тяжело ранен Степан Морозов. Этого короткого времени хватило, чтобы баба Поля вымучилась до основания от нелегких мыслей.
Она не видела внучатого племянника больше двадцати лет. Тот всего раз и приезжал-то, когда было ему лет восемнадцать – еще дед его был жив, Георгий. Тогда Беркас погостил совсем недолго. Как водится, сходил с рыбаками на Каспий, на весеннюю белугу, повстречался с родней…
После этого особых вестей о нем не было: присылал к праздникам поздравительные открытки, пару раз помогал бабе Поле с лекарствами, которые передавал с оказией.
Она знала, что тот живет в Москве, что жизнь у него складывается в целом удачно: выучился, стал доктором каких-то наук, профессором, потом пошел в политику… Вроде был женат, даже несколько раз. Семейная жизнь, слышала, не заладилась, есть взрослый сын от первого студенческого брака…
Деревенские судачили, что немногие отсюда, с острова, так далеко пошли, как внук Жорки Каленина. Он какой-то важный начальник в Государственной Думе, ездит на черной служебной иномарке, по заграницам мотается. Зарплата, поди, тысяч пятьдесят, а может, и поболе того… Такие бы деньжищи, да здесь на острове…
Месяца два тому вдруг сказали Полине, что по телевизору передали, будто в Подмосковье погиб Беркас Сергеевич Каленин, помощник председателя Государственной Думы. Мол, был несчастный случай, взрыв газа в загородном доме и пожар. Всем было понятно, что речь шла именно о Полинином племяннике. Больше некому! Имя-то редкое… Ясно же, что одно такое на всю Россию. Да и фамилия тоже особая, самодельная… Какие уж тут сомнения…
Эта новость островитян сильно взбудоражила. И хотя Каленин в строгом смысле слова не был их земляком, так как родился в Москве, его гибель многих всерьез опечалила. Полина, впрочем, непонятно почему, горем не убивалась – как будто и не слыхала ничего…
А после выяснилось, что он, к счастью, не погиб, что была какая-то мутная история, когда его хотели убить, да не вышло… И все это как-то связано с нашумевшей попыткой покушения на бывшего президента России Фадина по кличке Шарпей, причем Беркас сыграл чуть ли не решающую роль в спасении президента…
В конце июля Полина получила от Беркаса телеграмму – еду, мол, а на другой день он объявился на острове.
Уже через час вся деревня знала, что к Святкиной приехал московский гость, что шел он по берегу в заморском серебристом костюме, необычном уже тем, что рукава у пиджака были закатаны почти по локоть, как во время стирки. И пиджак тот был одет не на рубашку, как положено, а на обычную футболку с коротким рукавом.
Деревенская общественность с напряженным интересом обсуждала также тот факт, что Родька, сопровождавший гостя, вез приспособленную к велосипедному багажнику огромную сумку.
"Не иначе, подарки!" – решили в деревне и не ошиблись. Беркас Сергеевич привез кучу подарков: слепнущей бабе Поле подарил, к примеру, диковинные очки с толстыми стеклами для сильной дальнозоркости, которые темнели на солнце, а в вечернюю пору опять светлели. Еще привез старухе невесомое пальто, длинное, до самых пят, причем внутри пух, а сверху будто плащ. Такое теплое, что даже в лютый ветер с Волги, в пургу, которая по зиме была здесь обычным делом, не замерзнешь.
Родьке подарил настоящий барометр и еще невиданный прибор: ставишь на лодку, и можно видеть на экране всю жизнь местного рыбьего царства…
А дальше пошло-поехало! В общем, московский гость своим поведением расшатал до основания размеренную жизнь острова, вследствие чего и мучилась горькими мыслями старуха Святкина.
Началось с того, что к ночи племянничка приволокли в дом бездыханного. Бабе Поле мужики разъяснили, что на них, мол, вины нет никакой, так как стойкость к выпивке заезжего москвича им была неведома, а наливали ему по законам гостеприимства, как всегда – на каждый мах по полстакана.
– Ироды! – только и сказала баба Поля. – Он же помрет! Где ж ему такое выдержать…
А к вечеру следующего дня по деревне, подобно тропическому урагану, пронесся нелепый слух, будто Беркас закрутил роман с Верой Шебекиной.
По первости в это никто не поверил. Многие восприняли эту новость как нелепую шутку, не достойную даже мимолетного внимания. Каленин по всем меркам не годился в ухажеры первой "сердечной" красавицы.
А была бы Вера вовсе и не красавица, пусть даже девка самая обычная, все одно ее роман с пожилым сорокалетним москвичом выглядел в глазах деревенской общественности как нечто выходящее за рамки допустимого. Тем более, что Верка приходилась Каленину дальней родственницей. Впрочем, все жители острова, покопавшись в своих родословных, легко могли доказать, что каждый каждому какая-нибудь, да родня…
Недоверие к нелепому слуху шло еще и от того, что в Веркиных женихах вроде как значился Степан Морозов, которого боялась вся округа. Бросать вызов Степке было равносильно самоубийству, а Беркас Сергеевич Каленин был мужчиной солидным и на сумасшедшего явно не походил.
Но вышло так, что к вечеру второго дня на острове почти не осталось взрослого люда, который не обсуждал бы горячо новость про этот очевидный мезальянс, удивляясь Веркиной хватке и вызывающему поведению московского гостя.
Поведения, на самом-то деле, никакого такого и не было, а было прямо-таки роковое стечение обстоятельств.
…Веру представили Каленину в доме Родьки Степнова, жена которого доводилась ей теткой. До недавнего времени считалась она девицей нескладной, поскольку вымахала выше многих парней, но при этом была худющей, с выпирающими, как у чахоточной, ключицами, а грудь имела такую скромную, что сразу и не поймешь, есть ли она в положенном месте.
Правда, ноги были хороши: стройные и по-деревенски крепкие. Когда она, подоткнув юбку и качая бедрами, шла к родительскому дому с коромыслом через плечо, не было мужика, который не проводил бы восхищенным взглядом ее ладную фигуру.
Пока Вера училась в школе, за ней числилось только то достоинство, что была она круглой отличницей и тихоней. Она стеснялась своей худобы, сутулила спину и принципиально не пользовалась косметикой.
Одноклассники ее привечали не столько за внешность, сколько за готовность терпеливо объяснять любому троечнику, почему Печорина принято считать "лишним человеком". Причем, если подопечный искренне интересовался, а кто, собственно говоря, такой этот Печорин, Вера, вздохнув, бралась пересказывать беспутную жизнь лермонтовского героя.
Кто бы мог тогда подумать, что эта тихоня скрывает в глубине своей натуры смелый и неукротимый нрав, да еще и с артистической жилкой, что деревенская скромница пробьется на московский конкурс красоты, а в описываемый нами день придумает и сыграет феерический спектакль, который многое предопределит в жизни Каленина, да и самой Верки!
Сказать, что Беркаса в день их знакомства мучило похмелье – значит не сказать ничего!
Непьющий Каленин, которому и сто граммов водки казались дозой чрезмерной, просто медленно умирал после страшной попойки, случившейся накануне. Он не мог понять, как вышло, что не смог отказать деревенским мужикам, затащившим его с вечера в местную забегаловку, носящую название "У Шуры" – по имени владелицы этого злачного места, тети Шуры Поливановой.
Заведение представляло собой переделанный под пивнушку заброшенный маяк. Когда-то это было очень красивое место, да и маяк использовался по назначению.
Потом за ненадобностью его закрыли и пристроили к башне уродливый ангар, выполнявший роль склада.
Грянула перестройка, и предприимчивый люд сразу принялся прибирать все, что не привязано. Вот семейство Поливановых маяк и приватизировало по случаю, а потом устроило там единственную на весь остров забегаловку. Место это пользовалось спросом как среди местных мужиков, так и среди приезжих. Особым шиком считалось, приняв на грудь, самостоятельно спуститься с крутой винтовой лестницы, которая соединяла находящийся под крышей пивной зал с единственным выходом.
Беркас с этой задачей, увы, не справился. Наутро он даже не мог вспомнить, как закончился вечер.
А начался он с того, что Каленин наотрез отказался пить, сославшись на то, что не пьет в принципе. Мужики в ответ на это вопиющее заявление осуждающе переглянулись и доверили последующие переговоры с московским гостем дяде Коле Живописцеву – известному на всю деревню полемисту, занимавшему также официальную должность главы сельского поселения.
Тот долго молчал, потом медленно поставил наполненный до краев стакан на стол и веско произнес:
– Ну, так тому и быть! Раз гость не пьет, то и нам это баловство ни к чему. А то ведь как оно получится? Получится, что мы тут других дел не знаем, как с Беркас Сергеичем водку злоупотреблять. А он нам, понимаешь, вроде как укоризну строит. Я, мол, не пью… Так, мужики?
