Сьюзан Конант - Пес, который говорил правду

Я писала рассказ о женщине, которая после смерти воплотилась в свою собственную собаку. Сюжет родился из сна, а сон был навеян сообщением в «Бостон Глоб», как один сумасшедший из Монреаля впал в неистовство и застрелил тринадцать женщин, потому что, видите ли, проклятые феминистки сломали ему жизнь.

Рассказ как-то не клеился: главным действующим лицом была женщина, а не пес, а он интересовал меня гораздо больше, чем она. Вот, например, такой вопрос: куда делась собака, когда «вернулась» женщина? Или они каким-то образом сосуществовали? Такой вариант мне нравился больше. Но если бывшая хозяйка умерла, ну хотя бы в физическом, поверхностном смысле, то кто же тогда стал хозяином их обоих? Ведь кто-то должен был! Не могла же я оставить их скитаться по улицам, защищаться от псов-хулиганов, то и дело нападающих на мирных собак, рыться в мусорных бачках в поисках засиженных мухами остатков костлявой рыбы и острых осколков куриных костей, спасаться от холода, спрятав свой общий черный нос под общий белый, похожий на плюмаж хвост, — они ведь аляскинская лайка-маламут. И никто не ободрит их, не сделает своевременно, так сказать, «укол радости». Даже когда я просто пишу о собаке, я все равно чувствую свою ответственность за нее. Эта собака — порождение моего сознания, так как же я могу оставить ее наедине с живущей у нее внутри, невидимой, еще не оправившейся от собственной болезни хозяйкой, занятой только собой и потому совершенно безответственной?

Предположим, все это случилось со мной и моей собакой: то есть я умерла и вернулась к жизни в шкуре моего Рауди, — кто стал бы тогда о нас заботиться? Кто вообще умеет это лучше меня? Я, в общем и целом, идеальная хозяйка для собаки, и, если бы я поселилась в утепленной шкуре моего упрямого Рауди, мы вместе составили бы одного совершенного пса. Уже сама принадлежность к маламутам — первый шаг к совершенству. А уж после моего перевоплощения и добавки меня к Рауди, мы непременно достигли бы его. Мы сразу же добились бы значительных успехов: перестали бы таскать с кухонного стола сахарницу, чтобы, чисто ее вылизав, спрятать потом под радиатор в спальне. Улучшилась бы дисциплина. С нами можно было бы гулять без поводка, не боясь, что мы вдруг вильнем хвостом и кинемся на какой-нибудь заманчивый запах. Мы бы преданно смотрели в глаза, как будто мы какой-нибудь кроткий и добропорядочный золотистый ретривер, а не гордая и независимая ездовая собака. Да, мы втроем составили бы прекрасную команду: Рауди и обе меня.

Правда, Рауди и мне и вдвоем было неплохо, или вчетвером — все зависит от того, как считать. Рауди. Я. Часть меня, которая живет в нем. Часть его, которая живет во мне. Вот как оно бывает, когда держишь собаку. Постоянно рискуешь умереть: отдаешь собаке душу — и немножко умираешь. А потом в своей собаке и возрождаешься. Причем это процесс обратимый. Вот почему можно сказать, что я человек лишь наполовину. Я раздала частицы своей души десяткам собак, и они все тоже частично воплотились во мне. Так случилось, и я этого не выбирала, хотя, если бы у меня был выбор, безусловно, выбрала бы именно такую жизнь. Я никогда не чувствую себя «перенаселенной», меня не раздражает такое внутреннее многолюдие, вернее, многособачие. Я привыкла. В конце концов, это началось еще в утробе матери, а может, раньше, если учесть, что задолго до моего зачатия мои родители занимались выращиванием и воспитанием золотистых ретриверов. В конце концов их посетила мысль о щенках, которых нельзя было бы зарегистрировать в Американском клубе собаководства. Единственным таким щенком и оказалась я. А может, они думали, что и меня можно там зарегистрировать, подсунув, например, мое свидетельство о рождении вместе с карточками щенков золотистого ретривера, родившихся почти одновременно со мной. Я бы не удивилась, если бы им это удалось.

Я, правда, не справлялась в племенной книге. Возможно, там и есть запись о моей регистрации: Холли Винтер, от Бака и Марисы Винтер, сука.

Если вы новичок в собаководстве, вы можете подумать, что, называя меня сукой, Бак, Мариса и Клуб собаководства намекали на какие-то неприятные черты моего характера, но это совсем не так. Просто в мире породистых собак и собаководов сука — добротный, профессиональный термин, обозначающий собаку женского пола. Кроме того, единственное нехорошее имя, которым когда-либо называли меня мои родители, это то, которое я получила от них же после рождения и которое ношу до сих пор. У Американского клуба собаководства тоже никогда не было причин обзывать меня. Мои собаки больше не участвуют в плановых вязках — все это суета, имеющая отношение только к внешнему облику собаки, а не к характеру, — но я всегда была послушна всем установлениям Клуба. Я и сейчас соблюдаю пиетет. Во всяком случае, когда я держала голденов, мы ладили с Клубом. А Рауди? Что ж, поскольку ожидать беспрекословного послушания от маламутов могут только совершенно несведущие люди, я горжусь присвоением Рауди титула СТ не меньше, чем гордилась присвоением СП золотистому ретриверу. Конечно, СТ и СП касаются послушания. СТ — это Собака-Товарищ. Это как диплом высшей школы. ОСТ — Отличная Собака-Товарищ — равносильно колледжу. Собака-Помощник — СП — это все равно что кандидат наук, разве что требует гораздо больше труда, времени и мозгов. Например, в Кембридже, Массачусетс, где я живу, тысячи кандидатов и практически ни одной СП. Вот почему этот Кембридж такое странное место. Здесь избыток слишком образованных людей и собак-недоучек.

Но я отвлеклась. Как я уже сказала, вместо того чтобы заканчивать свои обычные несколько столбцов для журнала «Собачья жизнь», я писала рассказ о женщине, которая умерла и возродилась в своей собаке. Я была в некотором затруднении, потому что не знала, как ввести в дом вторую собаку. А беспокоилась я главным образом потому, что побаивалась, что Рауди, который спал у моих ног, под кухонным столом, прочтет либо мои записи, либо непосредственно мои мысли. Если бы он уловил мою мысль о том, что я могла бы умереть, а потом воскреснуть в его шкуре, возможно, он не имел бы ничего против. Но перспектива делить с другой собакой свои любимые места в доме, внимание хозяйки и, Боже сохрани, еду и питье заставила бы его ощетиниться. А он, уж конечно, понял бы, что я имею в виду не просто другую собаку, а именно другую лайку.

Я вернулась к работе над рассказом. Как раз в тот момент, когда женщина у меня испустила дух, зазвонил телефон. Это был Стив Делани, лечащий ветеринар Рауди и мой любовник.

— Холли, ты занята?

— Работаю, — ответила я.

— Мне нужна твоя помощь. Дело не терпит отлагательств, как выразилась бы ты. — Он хихикнул. — Я бы сам поехал, но не могу. Я и так уже на час выбился из графика, а в приемной полно народу. И потом, ты все равно справишься лучше — это касается послушания. Женщина не может слезть с кухонного стола. Оттуда она мне и звонила. У нее маламут, сука, и она, представь себе, не дает хозяйке слезть со стола! Эта женщина просто не знала, кому позвонить, кроме меня.

— Это ведь ее первая лайка?

— Первая.

— Щенок?

— Не совсем. Но молодая. Во всяком случае, у нее собака недавно. Это вообще ее первая собака.

Заводить первую собаку — маламута — все равно что впервые в жизни играть в баскетбол и сразу против команды «Селтик». Если знать, на что идешь, на это никогда не решишься. Но уж если вы на это пошли, ваша задача не победить, а уцелеть.

— Ладно. Где она живет?

— Апленд-роуд. — Стив продиктовал адрес. — Это ближе к твоему концу Апленд, а не к Масс-авеню.

Апленд-роуд действительно недалеко от моего дома — «трехпалубного корабля» на углу Эпплтон-стрит и Конкорд-авеню. Конкорд отделяет Апленд-роуд от Обсерватори-хилл — холма, на котором Гарвард выстроил домики загородного типа. Их сдают по умеренным ценам: от ста восьмидесяти пяти тысяч до трехсот тысяч долларов. Справка: преподаватель-ассистент зарабатывает в год примерно тридцать тысяч. Вот так Гарвард соотносится с реальностью.

— Ну и как же я войду, если она не может слезть со стола? — спросила я Стива.

— Она говорит, что в ящике для молока, перед домом, есть запасной ключ. Под пустыми бутылками. Нашла где ключи хранить!

Вообще-то я тоже держала ключ в ящике для молока, пока у меня не появился свой постоянный разносчик. Я как раз тогда открыла для себя, что одна из существенных привилегий жизни в Кембридже — снабжение молоком в настоящих стеклянных бутылках, в которых якобы приносили молоко вашей бабушке. Хотя на самом деле она получала их в вечно протекавших картонных пакетах. Обычно спрашивают, есть ли сверху пенка. Отвечаю: нет. Нормальное, старое, доброе, однородное молоко. А вот яйца действительно всегда свежие, и мороженое бывает неплохое.