Повесть-расследование Авторское вступление
Я ознакомился с существующими версиями трагедии. Их много. У каждой есть свои сторонники, которые весьма убедительно критикуют конкурирующие гипотезы и не очень убедительно отстаивают свою собственную. При этом на первый план выдвигаются факты и детали, которые вписываются в предлагаемую концепцию, а всё противоречащее ей дезавуируется или игнорируется. Так оно, впрочем, обычно и бывает в подобных дискуссиях.
Сам я, пожалуй, готов присоединиться к одной из существующих версий и потом обязательно расскажу, к какой именно. Только сначала предлагаю устроить совместное расследование. Давайте пройдем по канве событий и посмотрим, какой сюжет психологически устраивает большинство из вас.
Слово «сюжет» я употребил не случайно.
В предыдущем посте я вскользь упомянул о сложности, с которой столкнулся, когда стал копаться в этой таинственной истории. Сложность эта этического свойства.
Понимаете, девять погибших лыжников – реальные люди. У них наверняка остались родственники, знакомые. Не хочется никого обижать и травмировать слишком вольной игрой ума. Да, прошло больше полувека, но для кого-то дятловцы – живая память, а не персонажи квеста. Для меня теперь, когда я прочитал про каждого, они тоже не фигуры на шахматной доске.
Все симпатичные. Всех жалко. Это Игорь Дятлов, Зина Колмогорова, Семен Золотарев
В конце концов я решил, что поступлю естественным для писателя образом: беллетризую повествование.
Я изменил имена. Кто захочет искать сходство с прототипами – ради бога. Но это не те, жившие когда-то люди. Из двух девушек, Зины Колмогоровой и Люды Дубининой я даже сделал микс и поделил его надвое так, что определить кто есть кто невозможно.
При этом все фактические обстоятельства драмы, разыгравшейся февральской ночью 1959 года, я сохраняю в точности. За исключением финала, конечно. Но его ведь все равно никто не знает, верно?
Наши следственные действия будут разделены на три этапа. Я даю старт и излагаю ход событий, но направление и итог зависят только от вас. Предлагается девять версий. Две из них я сочинил сам, разгулялось воображение. Остальные – традиционные. Восемь версий вы отсеете - коллегиально. Останется одна, консенсусная.
В самом конце я объясню, как была устроена внутренняя механика выбора алгоритмов, а также расскажу, сторонником какой из гипотез являюсь я.
Ну что, готовы?
Сосредоточились…
Вперед!
То, что вы видите это не картина Малевича. Это фотография, сделанная над Северным Уралом американским самолетом-разведчиком U-2 первого февраля 1959 года в 21.52 c высоты 20.000 метров. На сотни километров – ни одного населенного пункта, ни единого огонька.
Выше – с пятисоткратным увеличением – крошечный фрагмент центральной части того же снимка. Серый фон – это голый заснеженный склон горы. Маленькое прямоугольное пятнышко – палатка, поставленная на плоской площадке. Из-под брезента сочится слабый свет.
Там, на четырехметровом пространстве, в тесноте да не в обиде, сидят девять молодых людей: семь мужчин, две девушки. Никто не ждет беды, но через восемь минут произойдет страшное.
***
- Не верите – не надо, - проворчал Юрка Донченко. – Честное слово, видел! Прямо у вершины горы. Небольшой такой огненный шар. Пока вы вылезали, он исчез.
В ответ раздался смех. У Юрки была репутация трепача и выдумщика. Только добрая Люда Коломийцева сказала:
- Это наверно кто-нибудь костер жег.
Но Донченко заступничества не принял.
- Ага, костер. Шар был круглый и двигался!
- Я знаю. Это были огни святого Эльма! – с серьезным видом изрек Саша Копцов, посасывая трубку. Она была незажжена, курить в палатке не разрешалось, но Саше нравилось держать в зубах мундштук вишневого дерева. В походе он перестал бриться и надеялся, что за две недели обрастет бородой.
Все опять засмеялись. Насмешить эту компанию было нетрудно.
- Нечистая сила! – подхватил другой Юрка, Криворученко. Он был редактором походной стенгазеты. Выводил на тетрадном листе лозунг: «Встретим 21 съезд увеличением туристорождаемости!», подсвечивая себе электрическим фонариком. Для творческого труда слабого света от двух спиртовых ламп было маловато.
- Лучше нечистая сила, чем костер, - веско сказал Максим Зайцев. - Хорошие люди в такой глуши бродить не станут.
Все посмотрели на него, а Зайцев с непроницаемым видом подкрутил мушкетерский ус. Это был мужчина под сорок, намного старше остальных. Сидел он в одной рубашке, холод ему был нипочем. Сквозь расстегнутый ворот виднелась крепкая волосатая грудь и верх синей татуировки: то ли богатырский шлем, то ли купол церкви.
Максим Зайцев с самого первого дня похода поставил себя наособицу. То ли из-за разницы в возрасте. То ли из-за того, что чувствовал себя чужим в сплоченной компании студентов и выпускников Уральского политеха. Зайцев работал на Усть-Лобзинской турбазе инструктором и в походе участвовал – как шутил сам – «не от безделья, а за зарплату». Ребята про него знали немногое. Фронтовик, четыре ордена. А еще Юрка Донченко, у которого батя раньше служил охранником в лагере, рассказал остальным, когда инструктора не было рядом, что тот, наверное, сидел. Такие татуировки абы кому не делают. Однако Юрка, как уже говорилось, слыл фантазером, и большой веры ему не было.
Подержав паузу, Зайцев подмигнул:
- Спокойно, ботва. Дедушка с вами.
Ему нравилось пугать туристов, но молодежь не испугалась, а заинтересовалась.
- Кто в этих местах может жечь костры? – с любопытством спросил Марат Лебедев. – Охотники? Беркены?
В безлюдных лесах и горах с незапамятных времен обитал скуластый, низкорослый народец. В энциклопедиях его причисляли к малым народностям Севера, хотя точной численности этого охотничьего племени никто не знал. Новорожденных и умерших они не регистрировали, детей от школы прятали, в армии не служили, в больницах не лечились. Жили при советской власти так же, как при царях - били зверя да пили водку. Ни с русскими, ни с манси не роднились, всё сами по себе: никто им не нужен, и они тоже никому ни за чем не сдались.
Туристы на пути ни одного беркена не встретили. Только на деревьях кое-где попадались непонятные письмена, вырезанные ножом – переписка лесных обитателей.
- Я слыхал, - оживился Донченко, - будто где-то в горах есть капище Беркен-Чага, ихнего бога. И будто беркены таскают к нему в подношение золотой песок и самоцветы.
- Брехня, - отрезал Зайцев. - Если б беркены умели мыть золото, продавали бы. Никогда такого не бывало. А самоцветов в этих краях нету.
Но Юрке хотелось интересного.
- А еще говорят, здесь по речкам и ручьям добывают золото черные старатели. Из кавказских выселенцев. Кого встретят в лесу - режут.
- Черные артельщики есть, это правда, - солидно кивнул Максим. – Мужики лихие, живут по своим законам. Но зимой какое золото? Все ручьи промерзли. Гуляют старатели в городах, по ресторанам.
В палатке был не такой мороз, как на улице, но всё же минус. Все сидели в свитерах, в шерстяных носках. Обувь была сложена в углу, у железной печки. Перед тем как лечь спать, все надевали валенки или войлочные тапки, но сначала как следует их нагревали. Только печка-самоделка сегодня что-то капризничала. Дежурный по лагерю Коля Шмит провозился с ней битый час и плюнул. Сходил в ближний лесок, сложил у входа в палатку кучу хвороста для завтрашнего костра. По вечерам лыжники питались всухомятку, только разогревали на спиртовке чайник. Зато утром обязательно ели горячее: кашу с тушенкой, бульон из кубиков.
Пока остальные болтали, Шмит трудился. Разложил на клеенке сухари, стал резать корейку. Торопился - по распорядку ужин начинался в десять.
Режим в походе соблюдался строго. С Игорем Долотовым, старшим группы, шутки плохи. Так-то он был парень свойский, веселый, но малость ушибленный общественной работой. Говорил: «Это не просто турпоход, это идеологическое мероприятие. Никаких карт, никаких блатных песен. И железно сухой закон».
Пока разбивали палатку, Долотов один поднялся на утес – установил памятный вымпел в честь XXI съезда КПСС. Звал с собой, но добровольцев зябнуть на ледяном ветру не сыскалось.
