Солодовников Владимир
В месяц август, на Медовый Спас
Солодовников Владимир
В месяц август, на Медовый Спас
Август, на Медовый Спас. Деревенька Выселки, что близ села Ильинского.
***
Легкий туман расстилается над нескошенным лугом, нетронутым, словно первозданным. Тяжелые от росы травы и цветы луговые озарены светом восходящего солнца, его косые лучи падают-ласкают травы, и не исчезает ощущение легкого звона от соприкосновения лучей с капельками росы, лучики солнца отражаются в росе мириадами бликов. Туман подымается все выше и выше и скоро исчезает вовсе. Вот уж и нет от него следа. И во всей своей красе является недальный лес, все ели да ели с тяжелыми мохнатыми лапами, с темной и свежей зеленью хвои, а среди елей нет-нет да и промелькнет красавица-березка, как невестушка не на своей свадьбе. Этот лес прекрасен в любое время года, но сейчас, в августовское утро, он красив фантастически и вызывает чувство немого восторга. Лес вздымается на некрутой косогор, а под ним открывается, словно блюдце, озеро, обрамленное склоненными плакучими ивами. Берег озера чист, гладь темной голубоватой воды озера неподвижна. Туман над озером сохраняется дольше, чем над лугом, но и здесь он на глазах тает, и из плотного белесого одеяла туман становится невесомой и прозрачной пелериной , еще миг - и он совсем растает. Но вот гладь озера нарушается всплеском проснувшейся рыбины. И вновь тишина на озере. Из озера вытекает неспешно ручей, течение его незаметно глазу, он вьется змейкой и угадывается вдали лишь по редким пышным кустикам смородины да черемухи, теряясь средь елей леса. Выдаются же такие минуты: ни щебета птиц, ни стрекотанья кузнечиков. Тишина и ощущение вечности и неподвижности бытия. У озера, слегка возвышаясь над ним, стоит деревенька. Когда-то небольшая, но ухоженная, оживленная с утра разноголосьем жителей, она представляет нынче убогое зрелище: с десяток домишек с покосившимися срубами, с пустыми глазницами от окон, впрочем, кое-где схваченных-заколоченных досками (видать, хозяева надеялись сохранить домишки да приехать пожить в этом земном раю, но все не получалось). Лишь одна крайняя изба, тоже покосившаяся, стоявшая в десятке метров от озера, и с тропинкой, сбегавшей к его берегу, со старыми почерневшими бревнами в срубе, с крытой дранкою крышей, была обитаема. Завалинка у избы пуста, но по кое-какой одежде, висевшей для просушки перед чистеньким двориком и невысоким крылечком, здесь чувствовались хозяева. В домишке том жили две старушки: баба Настя да баба Марья. Вот старенькая входная дверь скрипнула, и на крылечко вышла одна из них... Бабушка Настя (а это была она), сухонькая, но сохранившая стройность старушка около восьмидесяти лет, в чистом опрятном ситцевом платье, повязанная белым платком с узелком спереди, приложила согнутую ладошку козырьком к своим глазам и посмотрела вдоль деревенской улицы на ровную, но давно неезженную дорогу, убегавшую за околицу к большому селу Ильинскому, что пылилось по обочинам широкой асфальтированной трассы. Но дорога была пустынна, никто одиноких старушек навестить не торопился. И баба Настя, неспешно перекрестив зевнувший беззубый рот, спустилась по полусгнившим ступенькам во двор, чтобы открыть курятник, где жили две их курицы-несушки да петух. Этот их петух только и назывался что петухом, но уж второй год как не кукарекал. После драки с приблудным облезлым котом, завершившейся боевой ничьей, кот ушел восвояси обиженным, а петух напрочь потерял голос. После некоторых попыток прокукарекать ничего у него не вышло, и затею эту он забросил, так и ходил по двору, молчаливо важничая. Куры его, впрочем, уважали и безголосого. Выпустив кур во двор, баба Настя проверила, нет ли яиц в гнездах, а найдя яичко, тихо порадовалась, сощурив в щелочки серые свои глаза, отчего от глаз сетью залучились морщинки. Придя в избу, она похвасталась своим прибытком перед Марьей:
- Гляди-тко, курочка принесла нам прибыточек, так и проживем, Марьюшка.
- Нынче Нюрка-то из Ильинского аль не придет? Не баяла, чай, она тебе?
- Дак к Спасу как не прийти, чай, медку какого принесет. Если б не Нюра, так плохо бы нам тута куковать-то вдвоем былоча.
- Да, хорошо, что не забывают, на том спасибо людям добрым. А уехать в Ильинское нам с тобой, Настя, видно, придется, вдвоем здеся по нашей по старости, пожалуй, не прожить. Вона как зимой прошлой тебя прихватил рематизьм.
- Ладно тебе, Марья, кудахтать, вставай-ка с постели-то да мойся, и к столу садися. Поедим, чего Бог послал.
Грядущий вынужденный переезд в соседнее село, к людям, вот уже неделю как был главной темой в старушечьих разговорах, а ехать, ох как не хотелось. Здесь, в этой их родной деревеньке, прошла незаметно вся их жизнь...Старушек давно уж звали в Ильинское, можно бы жить у бывшей, еще крепкой, их соседки Нюрки, хоть и не родня, а вроде бы и не чужая, столько лет бок о бок прожили. А то и в областном городе можно пожить, там племянница у бабы Марьи с сыном живет, зовет и их к себе жить. Но как же тяжело расставаться с родным-то гнездом!
В 41 -м было Настюхе и Мане по семнадцать , и были они соперницами, влюбленными горячо и безмолвно в одного и того же красавца-парня с синими глазами, с русым чубом, застенчивого скромного работягу Ивана. Промеж себя, понятно, у Мани и Насти разговоры всякие были про Ивана, споры были, чуть ли не потасовки, но Ивану про свою любовь никто из них так и не сказал ни слова. А Иван вроде бы их и не замечал. Как войну объявили, прислали и Ивану повестку, в августе 41-го и пришла повестка, аккурат в эти дни, что нынче разгулялись легкими утренними туманами да полуденным зноем. А как провожали Ивана в соседнем Ильинском, так все и открылось промеж ними. И откуда слова взялись, Настя и Маня взахлеб говорили о своей любви к парню и о том , что ждать его будут, и о том, что он сам выберет из них свою суженую. Иван только краснел, а слова у него были какие-то неопределенные, что вроде бы как и он их любит, а кого из них, так никто из девушек и не понял. Было прощание тяжким: все плакали, будто навсегда расставались. А так оно и вышло. Одно письмецо треугольничком и пришло от Ивана родителям его, а в конце письма он скромно так и Насте с Маней приветы передал, ждите, мол, девчата, вернусь скоро, победим вот супостата, а там разберемся. А как уж его любили Настя да Марья, словами и не скажешь, все о нем думали. Только соперничества меж ними никакого вроде бы и не осталось, стали они самыми близкими подругами, не разлей вода. Писем же от Ивана больше не было, но не было и похоронки. Так всю войну и ждали Ивана девушки, но не дождались, уж все, кто жив остался, с войны возвернулись. Не было только Ивана, али погиб где, али пропал без весточки, али живой где. Неизвестно им. Толь любовь была у девчушек такая крепкая, толь еще какая причина, то неведомо, но замуж так никто из них ни за кого и не вышел, а звали не раз. По старости осталась Настя в доме своем одна, одиноко жила и Марья. Как-то Настя Марьюшке и присоветовала у нее жить, вроде бы как вместе легче и веселее. Так и дожили до восьмого-то десятка, да так дожили, что с этими перестройками одни в деревеньке и остались, а болезни на старости, да и слабость старческая не ждали, все чаще посещали двух подруг-старушек, ставших из красавиц-девиц седыми сухонькими, похожими друг на дружку , старушками-близнецами. И впрямь они стали похожими друг на дружку, жизнь с одной и той же тайною страстью и одними мыслями сделала их похожими и внешне: седины уравняли дерзкую красоту черноволосой Насти и нежность русоголовой Марьюшки. Днем в жару ли на завалинке перед домом и зимой ли на печи, они проводили время за неспешными своими незлыми разговорами, и текла их жизнь незаметно. Боль их душевная с годами притупилась, но, сидя порой на завалинке , они и в старости своей нет-нет да и взглянут из-под ладошки на торную, сейчас почти не езженную дорогу, уходящую за околицу и дальше - к селу Ильинскому: а нейдет ли там кто, хоть болезный какой, хоть калека, похожий на их Ивана. Но не было Ивана, а жизнь их так почти и прошла...А и в жизни их не все ведь были одни разговоры: трудились в колхозе не покладая рук за скудные трудодни, а пришло время уйти из колхоза по старости, так и опять дело нашлось: то с детьми соседскими посидеть, то по хозяйству кому подсобить, не в обиде на них были соседи в деревне, а на праздниках каких, либо на свадьбах, так не было певучее их голосов, а не видя их, так по голосам-то и не определить: не девки ли какие молодые поют?
Поутру еще баба Настя и баба Марья вышли во двор, Настя сняла просохшую одежонку с веревки, занесла ее в дом. И уселись старушки на заветную свою завалинку перед домом: и не жарко еще, и воздух свежий да чистый и настоянный ароматами недалекой луговины. По привычке глянув на дорогу, баба Настя проговорила этак раздумчиво все о той же навязчивой за последнее время теме о переезде:
