Дмитрий Вересов - Тихий Дон Кихот

Вересов Д.

Тихий Дон Кихот: Роман. – СПб.: Издательский Дом «Нева», 2005. – 448 с.

ISBN 5-7654-4474-1

«Подними камень, и там найдешь Меня, рассеки дерево – и там…». Там-тарам! Высокое березовое полено не раскололось, а раскрылось, как книга в черно-белом переплете. На узких белых страницах не было ни слова, только след от сучка, словно смазанная печать или отпечаток пальца.

– Где же Ты? – спросил Корнилов. – В последнем полене, что ли, прячешься?

Он размахнулся уже вполсилы, переходя к березовым дробям, деревянным долям. Стоячий воротничок пуховика тер при замахе уши, шумел ощипанными гагачьими стаями, шептал громким шепотом его имя. А может, его и вправду кто-то кличет?

Михаил сильнее, чем требовалось, послал колун в четвертинку полена, чтобы тот так и остался в колоде, заломил назад вязаную шапочку каким-то былинным жестом и с удовольствием осмотрелся.

Был самый конец февраля, но казалось, что зима только настоялась, обжилась, подоткнула снежное одеяло поудобнее, взбила глубокие сугробы. Белые монастырские стены сейчас напоминали огромную снежную крепость, ярко сверкавшую непримятым снегом снизу, у основания, и будто подтаявшую поверху, выщербленную ветром, солнцем и потешными боями. Настоятель монастыря отец Макарий, глядя в эти дни на обнажившийся местами кирпич, темные дыры и открытые переломы в несущих конструкциях, вздыхал и молился о будущем православном спонсоре, которого почему-то ждал по весне, как перелетную птицу.

Особенно волновала протоиерея западная стена монастыря, которая минувшей осенью сползла в реку, образовав что-то вроде грубовато одетой в камень набережной.

– Завались южная стена или любая другая, я бы только перекрестился, – говорил отец Макарий Корнилову. – А тут такая сторона света, можно сказать, политическая! Запад! Строго по азимуту, ни градусом влево, ни градусом вправо… Ведь патриархия сразу обратит внимание, усмотрит, как пить дать, усмотрит тенденцию…

– Случайность, – кратко утешал его Михаил, внутренне посмеиваясь над чудачеством не от мира сего. – Берег подмыло, и кирпич упал.

– Кирпич ни с того ни с сего не падает, – совсем по-булгаковски отвечал настоятель, видимо, репетируя претензии своего церковного начальства…

Никто вроде Корнилова не звал. Никому на всем белом свете в это мгновение он, Михаил, не был надобен, прислушивайся – не прислушивайся. А может, он просто устал, вот и останавливается, вслушивается, прикидывается? Вон уже приличная дровяная горка образовалась, а щепок-то сколько! Или это на морозе дышится тяжело, кислорода не хватает?

– Небо было ясное, голубое, вымороженное. Снег громко хрустел даже от движения рук, даже когда Корнилов только запрокидывал голову. Все двадцать градусов здесь, не меньше! А в двух шагах – оттепель, с разогретой солнцем шиферной крыши течет, растут прямо на глазах сосульки, от ударов солнца и колуна съезжают вниз цилиндрики снега. Скоро крыша совсем очистится, останется немного снега только на деревянном крестике.

– Даже на дровяном сарае здесь был свой крест. Может, поэтому обычная колка дров казалась Михаилу полной некого тайного смысла, почти поиском Бога. А как же иначе? «Подними камень и там найдешь Меня, рассеки дерево – и там…» Вот он и рассекал березовые поленья, по-детски веря в каждое новое, еще не расколотое…

– Ой, Миша, что вы наделали! – услышал он женский голос через гусиное шипение пуховика в самые уши.

– Что можно было наделать с поленьями? Расколоть их не с того конца? – Корнилов обернулся.

Акулина, стряпуха с монастырской кухни, качала головой, глядя на его деяния. Ее свернутый в сторону нос придавал ей вид детского портрета. Будто ребенок долго мучился над этой деталью лица, а потом взял да и нарисовал его чуть в профиль. То ли стесняясь, то ли от мороза, Акулина спрятала свое увечье под платок и только тогда позволила себе более или менее открытый взгляд на статного мужчину.

– Кто же поверит, что я одна столько наколола, Миша? Будет мне опять от отца Макария на пряники. Скажет: «Вот как ты епитимию мою исполняешь! Мягкосердных гостей наших соблазняешь…»

Она вдруг зарделась, фыркнула в платок, как деревенская девчонка, оступилась, черпнула в валенок снега и совсем уж потерялась.

– За что это отец Макарий вас наказал дровами? – спросил Корнилов, хотя спрашивал уже это пару часов назад, когда почти силой забирал из женских рук тяжелый колун. Надо же было что-то сейчас сказать.

– Да все за язык мой, – повторила свой прошлый ответ Акулина.

– Начальство ругаете? – уточнил Михаил.

– Что вы! – замахала на него руками женщина. – Разве ж я такое могу позволить? Так просто, набрешу всякого, что сама потом не рада. Язык болтает, а голова не знает. На кухне все одна, да молчком. Так могу и год промолчать. А тут увидела Аннушку, то есть супругу вашу, обрадовалась, понесло меня, как с горы на санках. Она вон как похорошела, повзрослела, многого повидала, в Японию, говорит, съездила, с новым мужем теперь… А я тут все на кухне. Все меж святых мощей. Щи, каша, пряники вот наши знаменитые, монастырские. От поста до поста, от Святок до Троицы… Что это я про песьеголовых вспомнила? Грех-то какой! Удивить я Аннушку, что ли, хотела, напугать? Будто и говорить не о чем было. Мне бы самой ее послушать … А отец Макарий тут как тут. Ходит тихохонько, как кошечка, все прислушивается. «Бойся Вышнего, не говори лишнего!» Вот и наказал меня за греховные разговоры…

– Это же тридцать седьмой год какой-то! – посочувствовал ей Корнилов. – За бабьи разговоры на лесоповал отправляют! Суров ваш отец Макарий…

– Неправда, – покачала головой Акулина неодобрительно. – Добрый он, сердцем отзывчивый, отходчивый такой. Какой же это лесоповал, тридцать седьмой год? На свежем воздухе дрова-то поколоть! Это мне только в охотку…

Она опять смутилась.

– Только мне бы столько в три дня не наколоть. Да и от кухни меня никто не освобождал. Спаси вас Господь, Миша. Вот что отцу Макарию я скажу?

– Много ли это-о-о? Много ли это-о-о? – пропел басом Корнилов, пародируя «Многие лета!» и показывая на кучу дров.

Такой юмор был, видимо, близок Акулине. Она прыснула в платок и тут же испуганно оглянулась по сторонам.

– Сейчас мы спрячем в сарай вашу епт…

– …епитимию, – продолжила Акулина и побежала от греховного смеха с подхваченными наскоро поленьями.

Вдвоем они управлялись быстро. Даже принятая в монастыре манера укладки дров крест-накрест не особенно мешала работе.

Корнилов заметил, что Акулина избегает оказаться в сарае одновременно с ним. Это его позабавило и он, как мальчишка, стал добиваться как раз этих секундных встреч в полумраке сарая. Дошло до того, что Акулина бросила свою охапку на землю и выбежала из сарая, все так же прикрывая платком изуродованное лицо.

«Элементарная операция, и эта еще нестарая женщина вышла бы замуж, родила здоровых деревенских ребятишек, – думал Михаил, подбирая оброненные Акулиной дрова, – потом дождалась бы внуков, в долгие зимние вечера рассказывала бы им байки, за которые ей сейчас достается от отца Макария. Ее бы любили обычной земной любовью. Зачем она здесь? Что это еще за Гоголь со своим „Носом“? Судьбоносное значение носа в русской истории… Неужели это так серьезно?»

– Я вам лучше буду бросать поленья, а вы складывайте, – послышался с улицы голос стряпухи.

Михаил остался один в полутемном сарае. Из яркого, слепящего мира сюда, в холодный полумрак, прилетали поленья. Словно мстя за свое заточение, они норовили задеть поспешно протянутую руку или неубранную вовремя ногу Корнилова. Один раз получилось довольно больно – по косточке.

– Извиняюсь, – в дверном проеме показалась голова Акулины. – Я охапками потаскаю…

– Вы бы лучше рассказали, за что терпите наказание, – попросил Корнилов, все еще чувствуя косточкой крепость березового полена и детскую обиду. – О чем вы там Ане рассказывали? Что за песьеголовые такие? Из древнего Египта мифы?

– Почему из Египта? Никакие не мифы, – отозвалась Акулина. – Вы, Миша, в оборотней верите?

Корнилов посмотрел на нее удивленно. Прошлогодний шрам на руке потянуло, кожу кольнуло, будто кто-то принялся зашивать давно затянувшуюся рану. Жена рассказывала, что Акулина предостерегла ее когда-то, предсказала грозящую опасность. Теперь она хочет открыть его недавнее прошлое? Или Аня рассказала ей про полковника Кудинова, собачью стаю, полную луну?

– В оборотней в погонах верю, – сказал Михаил.

– В погонах? – не поняла Акулина. – В каких погонах?

Нет, она ничего не знала и газет не читала. Даже этот словесный штамп ей был незнаком. Тут было что-то другое…