Никольская Элла
Мелодия для сопрано и баритона (Русский десант на Майорку - 1)
ЭЛЛА НИКОЛЬСКАЯ
Русский десант на Майорку
криминальная мелодрама в трех повестях
Повесть первая.
МЕЛОДИЯ ДЛЯ СОПРАНО И БАРИТОНА
От автора. Я не открою ничего нового, если скажу, что одно и то же событие может выглядеть по-разному в зависимости от того, кто о нем рассказывает. Предложив слово двум главным героям этой истории - пусть сами, на два голоса, по очереди изложат свои версии, - я и не ждала полного совпадения; уж очень не "совпадают" сами они, их характеры и взгляды, воспитание, возраст, наконец. Лучше бы им и вовсе не встречаться - но, как известно, у жизни свои причуды. Зачем-то она свела этих двух неподходящих людей, соединила семейными узами, протащила недолгое время по ухабистой дороге - и бросила, будто уронила невзначай, развалив нескладную упряжку и предоставив каждому выпутываться, как умеет.
Это случилось давно, четверть века назад, пора бы и забыть - да вот беда: прошлое не исчезает насовсем, прорастает сквозь годы, дотягивается до нас, ходит рядом...
ГЛАВА 1. ФАМИЛЬНЫЙ ПОРТРЕТ НЕИЗВЕСТНОЙ
Сегодня днем посадил я их в сухумский поезд, на работу уже не вернулся, смысла не было - конец рабочего дня, - подумал, подумал, куда бы это пойти, и пошел домой, в пустую квартиру. Если бы кто-нибудь пару лет назад сказал мне, что я стану домоседом - не поверил бы. А теперь вот извольте полюбоваться - явился домой, съел в кухне ужин, заботливо приготовленный для меня ещё с утра и оставленный на плите, и даже чуть не включил телевизор. Но во время заглянул в программу: футбол, старый фильм спасибо, не надо. Тут читать не успеваешь...
Взял я последний номер "Нового мира" и расположился в кресле. И тут же мысленно оказался в купе сухумского поезда. Где они сейчас? Тулу проехали... А что делают? Хорошо, что удалось взять СВ, они вдвоем, никто не мешает. За окном темнеет уже, наверно и спать легли, что ещё делать в поезде?
Может, стоило все же снять дачу под Москвой? Хлопотно, конечно, ездить с работы и обратно в электричке, возить продукты. Нудные дачные дожди, комары, сырые простыни... Но зато близко, вместе...
Портрет со стены напротив перехватил мой взгляд и подмигнул насмешливо: вот, значит, как! Скучаешь, а они ещё утром тут были! Кем же ты стал, убежденный холостяк, обаятельный молодой человек средних лет, эдакий плейбой отечественного разлива?
Как нередко бывало, я вступил с портретом в перепалку: ну и что такого, так всегда и происходит. Но тут же перестал оправдываться: женщину, особенно изображенную на холсте, не переубедишь.
У меня с ней давние и сложные отношения. Хранится портрет в нашей семье с незапамятных времен. Мама рассказывала со слов бабушки, что дама нам родственница и через неё мы состоим в родстве с весьма известным поэтом прошлого века. Лестное, конечно, обстоятельство, однако я полюбопытствовал, порылся в архивах и убедился, что дама эта действительно была известной петербургской красавицей, но к поэту имела отношение отдаленное. Числился среди её предполагаемых любовников не он сам, а его брат, прославившийся разве что мотовством и беспутством. Самое забавное, что и нам она оказалась не родней: воспитывалась в доме моей прапрабабки и удачно потом была выдана замуж за богатого старика. Ну а дальнейшие поиски привели и вовсе к неожиданному открытию: портрет никак не мог изображать ту особу, которую называла бабушка, поскольку год, стоявший под неразборчивой подписью художника в самом углу холста, был как раз следующим после того, в который она умерла. Словом, фамильный портрет неизвестной - вот это что такое. И тем не менее я его очень люблю.
Что уж точно - мои представления о женской красоте сформировались под его влиянием. Лицо на полотне не похоже на те, что смотрят со старинных музейных портретов. Нет в нем ни нежности, ни неприступности, не окутано оно и романтическим флером. Ни взбитых напудренных волос, ни тонкой любезной улыбки. Просто из темноты, скопившейся в углах рамы, выглянуло вдруг живое лицо, странно современное, с широким лбом, к которому прилипла рыжеватая прядка, с энергичным подбородком. Взгляд желтовато-карих глаз - в детстве я не раз влезал на стул, чтобы разобрать как следует их цвет пристален, настойчив и будто ищет ответного взгляда, а к тому же имеет свойство менять выражение. Мне случалось видеть его и насмешливым, и сердитым, и веселым, но никогда грустным. Должно быть, красавица не склонна была к меланхолии.
Когда-то давно, так давно, что кажется, не со мной это произошло, я привел домой одну девушку: только что познакомились в подъезде, забежали туда, спасаясь от весеннего ливня. Помню изумление на мамином лице и то, как она перевела взгляд с гостьи на стену, на портрет. Тут только и я заметил сходство, но почему-то ей мы ничего не сказали. Время было скорое, самый-самый конец войны. Через неделю я был уже женат на этой девушке, ещё через неделю ушел воевать, но до фронта не доехал: война кончилась.
Путь домой оказался однако длиннее, вернулся я только поздней осенью и узнал, что накануне моего возвращения жену мою сбил на улице возле самого дома грузовик. Так и оборвалась коротенькая жизнь, и ничего не осталось: ни письма, ни фотографии, даже родных её не удалось разыскать. Была она из Эстонии, в свои девятнадцать лет уже вдова - приехала к мужу в госпиталь, да не застала его в живых. Было у неё непривычное красивое имя и не умела она грустить. Вот и все, что запомнилось.
Тосковал я по ней сильно. Тогда и просиживал вечера в архивах: все казалось, будто между погибшей и её двойником на холсте есть какая-то связь, и если удастся обнаружить эту связь, то вновь я её обрету. Я-то как раз, как вы, вероятно, уже заметили, к меланхолии и разного рода туманным размышлениям весьма склонен. О чем, надеюсь, не подозревают коллеги и особенно подчиненные.
Итак, смотрел я, смотрел на бесконечно знакомое и все же незнакомое лицо, сидя один вечером в пустой квартире, а потом встал да и снял портрет со стены, где он провисел не знаю уж сколько лет. Дело в том, что мне пришла в голову одна мысль. Вот что я подумал: если бы мне надо было что-нибудь небольшое спрятать в квартире, то не найти лучшего места, чем резная деревянная рама, если она полая. И я решил это проверить. Неспроста: случилась у нас недавно одна пропажа и как-то надоедливо беспокоила меня, хотя я даже не очень о ней и задумывался. Просто в тот момент, когда я хватился маминых колец и золотых часов, на меня свалилось столько всяких событий, что не до поисков стало. А теперь вот я вспомнил и подумал: а что, если...
Я ещё немного посидел, размышляя и прикидывая: что же будет, если я найду то, что ищу? И кто-то внутри опасливо сказал: не надо, не буди спящую собаку. Все наладилось, разъяснилось, все хорошо, и разве обязательно искать два тоненьких стершихся колечка и поломанные часы? Память о матери да разве ты без них её не помнишь?
Но тут же поднялся, уронив с колен так и не раскрытый журнал, и шагнул к стене. Если даже я не сделаю этого сегодня, то завтра тоже будет вечер...
Прости, - сказал я женщине, смотревшей на меня со стены с напряженным ожиданием, - Придется тебя побеспокоить.
И, сняв тяжелый портрет, стараясь не стряхнуть пыль с верхней части рамы, я отнес его в кухню и положил вниз лицом на кухонный стол.
И тут как раз в дверь позвонили. Собственно говоря, ничего таинственного в этом не было: я так и предполагал, что он вечером забежит, разведав, что я один. И, направляясь к двери, подумал только: надо же, вот интуиция, которая помогает ему появиться всегда в момент, самый неудобный для других, но зато чрезвычайно интересный для него самого. Впрочем, подумал я, звонок раздался бы и в том случае, если бы мне вздумалось, скажем, выпить и я налил бы себе рюмку. Тут бы и звонок, уж непременно.
Я не ошибся - за дверью стоял он, мой бывший одноклассник Коньков. Сказал бы - школьный приятель, но в том-то и дело, что вовсе он мне не был приятелем. Наоборот, в те давние дни мы враждовали. Как теперь я понимаю, мы занимали две крайние точки в классной иерархии, и нас, пожалуй, одинаково не любили и даже презирали те контактные, общительные, хорошо понимавшие друг друга мальчики и девочки, которые составляли "коллектив". Я же, очкастый отличник, зануда-эрудит, вечно первым тянувший руку, прямо душа горела поделиться своими знаниями с учителем, и Митька-балбес, хвастун и трепач, в девятом классе прочитавший про Шерлока Холмса и заболевший идиотской сыщицкой лихорадкой, когда сверстников поумнее мучат проблемы бытия, - оба мы не пользовались, как принято было говорить, авторитетом среди товарищей. Меня, правда, любили некоторые учителя, но я их не понимаю. Будь я на их месте, я бы такого праведника и зубрилу просто терпеть бы не мог.
- Здорово, Фауст, - выкрикнул он с порога и шагнул в квартиру. Все это - и глупая школьная кличка, и манера ставить ногу за порог, как только дверь открылась (а вдруг не впустят? Посмотрят и не впустят.), вызвало во мне привычное раздражение. Но - делать нечего - я пошел за ним, потому что он сразу направился в кухню - учуял, где интересно, по-собачьи сделал стойку: замер.
