В тот вечер он рассказал мне историю своего первого преступления.
Ни разу с того самого утра во время мартовских ид, когда он просто упомянул об этом как о случайности, которая произошла во время его выездного турне — крикетных матчей в Австралии, причем такой случайности, которая не попала ни в одну из газет, мне не удалось вытянуть из Раффлса ни единого словечка на сей счет, хотя я старался изо всех сил. А. Дж. Раффлс лишь качал в ответ головой и задумчиво рассматривал струйку сигаретного дыма. В его глазах сразу появлялось какое-то циничное и в то же время тоскливое выражение, словно те давние чистые дни, теперь безвозвратно миновавшие, все же имели свои достоинства. Всякий раз Раффлс готовил очередную гнусность или же упивался своим последним успехом с таким неомраченным энтузиазмом подлинного художника, что невозможно было даже представить себе, что к этим откровенно эгоистическим порывам чувств могла примешаться хоть капля угрызений совести. Тем не менее призрак похороненных сожалений, казалось, все еще навещал его при воспоминаниях о своем первом уголовном преступлении. И я сдался — задолго до того, как мы вернулись из Манчестера Эбби. В тот вечер, однако, мне все еще напоминало о крикете, и поэтому я задержался взглядом на сумке для клюшек, которую Раффлс иногда ставил рядом с каминной решеткой. Остатки старой дорожной наклейки восточного происхождения до сих пор сохранились на кожаном боку сумки. Я не сводил глаз с этой наклейки, и, должно быть перехватив направление моего взгляда, Раффлс внезапно спросил меня, не горю ли я прежним желанием услышать рассказ про его первое преступление.
— Думаю, бесполезно просить тебя об этом — ты ведь не расскажешь. Я должен сам попробовать мысленно воссоздать это событие.
— Любопытно, Кролик, как это тебе удастся?
— О-о-о, я уже начинаю постигать твои методы.
— Ты полагаешь, что я действовал идентично тому, как поступаю сейчас, — то есть в полном сознании и с широко открытыми глазами, да?
— Не могу представить, чтоб ты поступал как-либо иначе.
— Дорогой мой Кролик, клянусь, то было самое импульсивное деяние всей моей жизни, заранее никоим образом не подготовленное.
Он столь поспешно и энергично вскочил со своего кресла, что оно резко откатилось назад, уткнувшись в книжную полку. Глаза его негодующе блестели.
— Не могу в это поверить, — сказал я ему назло. — Я не способен так низко оценить тебя.
— В таком случае, Кролик, ты, должно быть, дурак… — он замолчал, пристально взглянул на меня и на мгновение застыл, невольно улыбнувшись, — или куда больший пройдоха, чем я полагал. Ей-Богу, то было мошенничество! Ты меня самого заинтриговал, и я угощу тебя всем лучшим, как это принято говорить. Если сказать честно, то два обстоятельства вчерашнего скандала напомнили мне о моем первом деле. Скажу тебе тем не менее, что событие то было немаловажное; и я намерен отметить его, нарушив хорошее правило, которым руководствуюсь в своей жизни: я собираюсь выпить вторую порцию!
Струйка виски ударилась о стекло, послышалось шипение сифона, и с глухим бульканьем упал в стакан лед. Сидя в пижаме, в своей собственной комнате, с непременной сигаретой в руке, Раффлс рассказал мне историю, которую я уже и не надеялся услышать. Окна были распахнуты настежь, и поначалу комнату наполнял шум с Пиккадилли, но еще задолго до окончания рассказа прогрохотал за окнами последний экипаж и с улицы был удален запоздалый любитель публичных скандалов. Тишину летней ночи нарушала только наша беседа.
— …нет-нет, к нам относились неплохо. Все было оплачено, и мы рассчитывались лишь, так сказать, за одно спиртное. Но боюсь, что мой характер был уж слишком безудержным. Я начал играть в каких-то дырах, хотя мне следовало сразу отвергать подобные предложения. Затем мы все собрались играть на кубок Мельбурна, и я, порядком рассчитывая на призовой фонд, ведь я был тогда в команде призеров, вдруг ничего не получил. А в ту пору я вовсе не был таким вот уравновешенным, бывалым мужчиной. Правда, я подчас удивлялся своим собственным аналитическим способностям. Я дал себе зарок, что никто не узнает о моем стесненном финансовом положении, и попытался обратиться к ростовщикам-евреям, но они там уж очень хитрые. Тогда я подумал о каком-нибудь родственнике, а именно троюродном брате моего отца, о котором никто из нашей семьи не имел ни малейшего представления, за исключением того, что он проживает в одной из австралийских колоний. Если он был богат, то это весьма неплохо, если же нет, то и это все равно никак не могло мне повредить. Я стал искать его, и благодаря некоторому везению я в этом преуспел, напал (или же я только думал, что напал) на его следы как раз в тот период, когда в течение нескольких дней был предоставлен самому себе: я порезал руку прямо перед важным новогодним матчем и не мог бы поймать ни единого брошенного мне мяча.
Так вот, хирург, обрабатывавший мне рану, спросил у меня, не являюсь ли я родственником тому Раффлсу, который служит в Национальном банке. Тут я чуть было не задохнулся от привалившей мне удачи. Приобрести родственника, занимающего солидную должность в одном из банков, родственника, который мог бы финансировать меня исключительно из-за моей фамилии, — что могло быть лучше? Я решил, что этот Раффлс — тот самый человек, который мне и нужен. Потом, правда, я ужасно расстроился, когда узнал, что он занимает в банке отнюдь не высокое положение. Доктор этот с ним даже никогда и не встречался, он просто прочитал о нем в газете в связи с небольшим происшествием, случившимся в пригородном отделении банка, которым и заведовал мой однофамилец. Какой-то вооруженный грабитель встретил в лице Раффлса весьма мужественный отпор и вынужден был ретироваться с пулей в своем теле. Подобного рода события случались у австралийцев столь часто, что никто об этом особо и не говорил! Одно из пригородных отделений банка. Мой крупный финансист сразу превратился в доброго малого, который может тотчас же лишиться своей должности, если позволит себе хоть каплю человеческих, родственных чувств. Но все же заведуюший, что ни говори, — это заведующий, и я сказал, что попытаюсь проверить, не тот ли это родственник, которого я ищу, если только доктор будет столь любезен и даст мне адрес этого отделения.
«Я дам больше, — сказал доктор, — я сообщу вам название того отделения банка, куда ваш однофамилец был переведен с повышением по служебной лестнице, ибо, мне кажется, я слышал, что его будто бы перевели».
На следующий день я уже знал название того местечка. Это был поселок Яа, расположенный милях в пятидесяти к северу от Мельбурна. Однако информация доктора не отличалась особой точностью, он не мог сказать наверняка, там ли мой родственник в данное время или нет.
«Он холост, и инициалы у него «У. Ф.». Несколько дней тому назад, — делился со мной наведенными справками доктор, — он покинул свое прежнее место работы, но, кажется, в назначенную должность обязан вступить не ранее Нового года. Нет сомнений, что он отправится туда заранее, чтобы принять дела и устроиться на жительство. Так что вы имеете шансы найти его там, но можете и не найти. На вашем месте я бы лучше написал ему».
«Да уж лучше я потеряю дня два, а может, и больше, если его там не окажется, мне все равно».
Я, весьма заинтересовавшись этим провинциальным заведующим, чувствовал, что если мне удастся добраться до него в эти предпраздничные дни, то праздничное настроение, охватывающее в такое время людей, значительно поможет моему делу.
«На вашем месте, — сказал доктор, — я достал бы спокойную лошадь и отправился бы верхом. Но вы не должны натруждать больную руку».
«А разве нельзя на поезде?»
«И можно, и нельзя. До места все равно придется добираться верхом. Вы, я полагаю, умеете держаться в седле?»
«Да».
«Тогда я поехал бы верхом прямо отсюда. Дорога чудесная. Вы увидите Уиттлси и Пленти-Рейнджис. Это даст вам некоторое представление о том, что такое буш, мистер Раффлс. Вы увидите, откуда берется вся вода, до капли, в чистом Ян Яане! И вы увидите истоки системы водоснабжения городка, сэр. Как бы мне хотелось иметь возможность отправиться с вами!»
«Но где же я достану лошадь?»
«У меня есть кобыла, которая ужасно разжирела от недостатка работы. — Доктор на мгновение задумался. — Я был бы вам очень признателен, если бы вы немного растрясли ее, просидев у нее на спине с сотню или около того миль. Тогда бы я был спокоен, зная, что у вас не появится никакого соблазна использовать больную руку».
«Вы слишком добры». — Я наклонил голову.
«Но ведь вы — А. Дж. Раффлс», — сказал он.
И если когда-нибудь можно было бы сказать мне более приятную вещь или же вспомнить пример большей — даже для колоний — любезности, то могу заверить тебя, Кролик, что я в дальнейшем ни разу с подобным не сталкивался.
