Светлана Гончаренко - Полторы минуты славы

Любовь легконога и предприимчива: уже в пятом часу утра Лика Горохова была на месте. Правда, никто ее не ждал, но на подобные пустяки она никогда не обращала внимания. Что ж делать, если дома, вдали от него, время остановилось? Ночь была бесконечна. Каждая секунда ползла со скоростью скучной сытой мухи. Шестьдесят секунд копились невыносимо медленно, а что из них получалось? Всего-навсего одна минута. Какими же тогда будут часы? Даже представить страшно!

Лика оставила машину у проходной, шмыгнула мимо сонных вахтерш и пересекла хоздвор.

Территория завода металлоизделий в этот ранний час была безлюдна. Стояла тишина, как в пригородной роще, куда издалека доносятся и гул, и гуд, но местная глухомань, как большая подушка, гасит все посторонние шумы. Последние пятнадцать лет завод хирел и чах. Теперь он почти мертв. Лишь в двух его цехах до сих пор еще чинили и переделывали какую-то металлическую рухлядь, да некоторые помещения сдавались в аренду под склады. Прочие цеха давно пустовали. В дебрях бурьяна и молодого заносного кленовника помещения потихоньку оседали и рушились. Крыши, с которых давно уже содрали железо и шифер, успели порасти не только травой, но и голенастыми кустами самых наглых и цепких пород. Кое-где даже смогли подняться деревца. «Висячие сады Семирамиды!» — сказал про них народный артист России Островский, впервые пробираясь к съемочному павильону.

Заводские руины Лика миновала бегом и свернула в яблоневую аллею. Деревья стояли в полном цвету. Некогда аллея внушала рабочему классу своей стриженой зеленью и бодрой прямизной одно желание: широко шагать к родному сборочному цеху. Сейчас аллею никто не стриг. Освободившись от постылых обрезаний, яблони прянули в рост, неимоверно сгустились и сомкнули кроны. По утрам этот древесный туннель был сумрачен, как подвал. Зато пахло тут сладко, и отцветшие лепестки сыпались при самом легком дуновении.

Лика приехала на машине, поэтому не удосужилась накинуть на себя что-нибудь теплое. На ней были лишь короткие штанишки да почти прозрачная кофточка бледно-голубого цвета, которая казалась серой из-за того, что не вполне рассвело (майские утра часто бывают бледными и морозными). Ветерок раздувал Ликину кофточку и обжигал кожу, разнежившуюся в тепле салона. Эти ледяные касания совсем не казались Лике неприятными. Скорее они походили на жестокую ласку — такую, от которой темнеет в глазах и мятными волнами озноб идет вдоль спины.

В то утро Лика не могла ни замерзнуть, ни отличить жару от холода — она была слишком влюблена. Думала только о любви. Она спешила, со всех ног бежала любить. Бетонный ящик сборочного цеха, маячивший в конце аллеи, она нашла невыразимо прекрасным. Там ждал ее любимый! Вернее, совсем не ждал. Любимый даже не подозревал, что сейчас она мчится к нему на всех парах. Но так даже лучше! Внезапные встречи слаще обещанных — она знала это по себе.

Ликин любимый никакого отношения к заводу и металлоизделиям не имел — давным-давно никто ничего не собирал в бывшем сборочном цехе. Зато там второй сезон снимался сериал «Единственная моя». Единственной была Лика.

Она теперь всегда говорила журналистам, что попала в сериал случайно. Это было вранье. Местный телеканал БНТ начинал авантюру с «Единственной» почти на пустом месте, без больших денег. Лика оказалась в нужном месте и в нужное время. Пусть она всего лишь студентка театрального института, и даже не из лучших, но она — дочка замдиректора завода металлоизделий. Как только Лика получила главную роль, съемочная группа автоматически и совершенно безвозмездно водворилась в бывшем сборочном цехе папиного завода, великолепно просторном и бесконечно пустом. Теперь этот цех назывался павильоном номер 1.

Режиссер Карасевич не сразу согласился на такой размен. Сначала, несмотря на финансовую шаткость проекта, он даже заикаться о Лике не позволял. Он упирался и кричал, что продажен, но не настолько же. Он доказывал, что никто не смеет навязывать ему бездарей с улицы. Он хлопал дверью и грозился уйти из режиссуры насовсем. Ему никто не верил. Часа через два он действительно угомонился, и Лику утвердили на главную роль.

Долго потом Карасевич ходил мрачный. Сценарист Леша Кайк отпаивал его дареным спонсорским бальзамом на маральей крови и убеждал, что условность в искусстве — высший пилотаж. А уж лучшего примера условности, чем Лика, и придумать нельзя! Она абсолютная дурнушка, тогда как ее героиня в сценарии заявлена красавицей. На худой конец сгодилась бы просто сексапильная куколка. Нужную девочку уже нашли в каком-то модельном агентстве — очень бойкую, белобрысенькую, отлично сложенную. Но объявилась Лика со своим сборочным цехом, и о белобрысенькой пришлось забыть.

Когда начались съемки, Карасевич, при взгляде на Лику, всякий раз вздрагивал, будто укушенный блохой. Он боялся и не любил некрасивых женщин. Конечно, розовые прыщики и бородавка над Ликиной губой легко замазывались тоном. Но Лика вдобавок была невозможно худа, большенога и зубаста. Ей едва исполнилось восемнадцать, актерского опыта не было ни малейшего.

Ликина же роль, как на грех, была не из легких — не лирика, а что ни на есть горькая житейская драма. По сюжету ее героиня упорно овладевала профессией модели — самой массовой среди добродетельных сериальных девиц. Туго, на протяжении ста с чем-то серий, она продвигалась к триумфу на парижском — а каком же еще? — подиуме. Это давалось нелегко: под тяжестью своей большой и чистой души бедная девушка едва дышала. Она поминутно бросалась кому-то на помощь, жертвуя своим счастьем. На ее пути, усердно двигая сюжет, то и дело попадались тернии в виде коварных похотливых олигархов, распутных банкиров и сластолюбивых криминальных авторитетов. Подруги, в основном зловредные и завистливые, тоже попили у нее немало кровушки.

Зато у Ликиной героини был верный возлюбленный. Он тоже был чист душой, то есть на редкость туп, ревнив, непонятлив, слепо верил всем без разбору плохим людям и ни в какую не доверял хорошим. Таковы уж законы жанра: сообразительный герой сильно портит сюжет. В сценарии Ликин избранник числился удачливым бизнесменом. Однако с теми умственными способностями, какими наделили его авторы, в обычной, несериальной жизни он не сумел бы втюхать кому-нибудь ни стакана семечек.

Прошлой осенью первые серии отсняли и запустили в эфир. Их успех превзошел все ожидания. Несмотря на неопытность местных кадров и скудость средств, все получилось как у людей. Даже звезды собственные засияли! Например, эпизод с парижским модельным магнатом, скупающим русских красавиц на вес и по дешевке, получился настолько удачным, что сценарий доработали и француз вылез на первый план. Он очень полюбился зрителям и стал теснить законного лирического героя. А все потому, что играл его народный артист России Олег Островский! Это был старый пьяница и мастер тонкого психологического рисунка. Вдобавок, несмотря на мутный кровавый взгляд, множество мешков под глазами и всегдашнее пребывание под мухой, он с поразительной профессиональной цепкостью запоминал тексты. А ведь во французском был ни в зуб ногой! Свои реплики Островский отбарабанивал глубоко в нос, с сочной, чисто парижской гнусавостью, и от подлинного француза был неотличим. Это признавали все в Нетске. К тому же он так густо заливал экран своим обаянием, что от него невозможно было глаз отвести.

Да что там Островский! Даже совсем бросовые исполнители понравились: и Надежда Кутузова, и пришедший в кино из бодибилдинга Саша Рябов, и особенно Лика. Конечно, замазывание тоном бородавки не в силах было сделать ее длинную физиономию хорошенькой. Зато у Лики обнаружилась бешеная энергия и то полное отсутствие скованности и фальши в лице, голосе и движениях, которое на актерском языке именуется органикой. Так, Лика очень убедительно — до икоты, до насморка — рыдала прямо в камеру. В ту же камеру она могла пристально глядеть хоть четверть часа подряд, и зрителю все время казалось, что она думает. Без всякого стеснения Лика набрасывалась на партнеров, изображая то нежность, то страсть, то секс по принуждению. Даже от постельных сцен не отказывалась. Так как «Единственная моя» шла по Нетскому телевидению в самый прайм-тайм, откровенные сцены снимались корректно — перед широким зрителем влюбленные представали либо еще не снявшими трусов и маек, либо уже глубоко под одеялом. Как вариант применялись огромные банные полотенца. В самых лирических эпизодах сериала Лика показывалась и без полотенец, но только сзади.

Живая игра, ребрышки на спине и вызывающе трогательные юные ягодицы подарили ей первую славу. Ее стали узнавать на улицах. В часы, когда очередная серия появлялась на экране, все нетские деды-пенсионеры спешно покидали дачные грядки и скамейки у подъездов — они надеялись, что сегодня Лика снова на глазах у них будет принимать душ. Женщин больше трогали сцены в больницах. Там Лика под капельницей, с трубочкой в ноздре, в очередной раз прощалась с любимым, и совершенно живая слеза росла и наливалась под ее веком, чтоб, окончательно созрев на реснице, медленно сползти по щеке.