Жан-Пьер Гаттеньо - Месье, сделайте мне больно

– Что вы хотите, я не могу сопротивляться насилию, это в моей природе. С мужчинами я способна зайти очень далеко, но в высшем облегчении всегда им отказываю. Это мое личное насилие. Вместе с желанием я пробуждаю жестокость. По мне этого и не скажешь. Выгляжу прилично, как порядочная, просто святая невинность. И вы тоже попались. Поверили в покорную пациентку, страдающую обычным неврозом, помешанную на повышении благосостояния, как и все те, кто посещают вашу кушетку. Ваша проклятая кушетка! Когда вы обнаружили, что я другая, вы не отослали меня к другому специалисту, не оказали мне это насилие. Большинство мужчин – как вы, не осмеливаются идти до конца. Их принимают за волков, тогда как они ягнята. Вас это удивляет? Но это правда. Мужчин, которые действительно умеют заставить женщину страдать, можно сосчитать по пальцам. Они мечтают об этом, но не более того. Макс был другим, когда я его встретила. Вот почему я вышла за него. За худшее в нем. Все в нем дышало жестокостью. Подавляемое, неумолимое неистовство. Как только я его увидела почувствовала что он обладает незаурядной способностью заставлять страдать. Мне это было нужно. Я об этом никогда не сожалела, я вас уверяю. Ни одному человеку не удавалось так истязать меня. И при этом всегда иметь пристойный вид. Приличия – это главное, все его состояние построено на этом. Свидетельства его жестокости, они только на моем теле. Если бы я разделась, вы бы поняли, о чем я говорю.

Я сделал над собой усилие, чтобы выпрямиться в кресле.

Стоило Ольге Монтиньяк коснуться темы оскорблений и побоев, и уже ничто не могло ее остановить. Был почти вечер, на улице стемнело, снег продолжал идти, давящая тишина наполняла мой кабинет, и рассказ девственницы-мазохистки неудержимо навевал на меня сон. Такое иногда происходило со мной во время сеансов с одержимыми, маньяками подробностей, без конца мусолившими одни и те же истории. Но обычно речь шла о мимолетной дремоте, тогда как с Ольгой, как только она принималась перечислять любовные грубости Макса, давящее оцепенение, более стойкое, чем с другими пациентами, овладевало мной.

Она медленно повернулась лицом к стене. Со своего кресла мне казалось, что ее волосы, подстриженные в стиле Жана Себера, образовывали золотистый ореол над ее английским костюмом из зеленого шелка; руки, прижатые ко рту, создавали впечатление, что она сосала свой большой палец.

Ее взгляд остановился на картине «Двадцать четвертый день», висящей над моим письменным столом. Это, несомненно, была одна из лучших работ Дора. Она изображала бетонированный туннель, загибающийся вправо. Несмотря на внушительную бетонную глыбу, картина дышала динамизмом и легкостью, происходящими от резкого изгиба туннеля и от света, лившегося из провалов в форме арок по правую сторону. Все вместе создавало атмосферу суровости и обнаженности, подобных тем, что в психоанализе. Казалось, туннель огибал источник света, чтобы затем устремиться в бушующие глубины.

Вероятно, в ту волнующую странность, о которой говорил Фрейд и где Ольга по своим причинам, должно быть, встречала свое отражение.

– Только, – продолжила она, – Макс в конце концов тоже оказался припертым к стенке. Он вбил себе в голову заняться со мной любовью. Я допускаю, что это должно было произойти. Но я отказываю другим не для того, чтобы уступить ему. Я не для этого вышла за него замуж. С досады он бьет все сильнее и сильнее, как если бы хотел покончить со мной. Его удары стали опасными. Любой повод хорош, чтобы меня поколотить. Он обвиняет меня в том, что я снова ворую у Бернштейна. Я не знаю, откуда он это взял, но отрицать бесполезно, он ничего не хочет слушать. С тех пор как у него проблемы с законом, он ведет себя как буйнопомешаный. Сегодня утром первый раз в жизни я испугалась. Я побежала, а он гнался за мной по главной лестнице дома, прислуга в ужасе смотрела на нас, но ему было плевать, он кричал, что я шлюха и только и делаю, что доставляю ему неприятности, смерти его хочу…

– Вы действительно этого хотите?

Ответ последовал незамедлительно.

– Давайте и вы тоже назовите меня шлюхой! – воскликнула она с видом победительницы. – Ударьте мена, раз уж на то пошло! Чего вы ждете? Вы умираете от желания это сделать, но не осмеливаетесь. Все, что вы умеете делать, – оставаться приклеенным к этому креслу. После того дела в комиссариате вы меня ненавидите, убеждены, что я навлеку на вас неприятности. Не отрицайте, вы знаете, что я права.

Она была права.

Причинять неприятности – у нее это хорошо получается. Я почувствовал это на собственной шкуре в прошлом месяце. Я возвращался с сеанса у Рауля Злибовика. Возможно, из-за того, что там я находился в том же положении, что и мои пациенты, мне в свой черед нужно было выдержать молчание, которому прежде их подвергал. Я испытывал что-то вроде превращения, перемещаясь с кресла, на кушетку, и потому эти сеансы всегда были чем-то мучительным. Вот почему в тот вечер я стремился поскорее вернуться под защиту своей квартиры. Но едва я вошел к себе, как зазвонил телефон.

Звонил Шапиро. Мы виделись накануне, я был удивлен, что он появился так скоро.

– Ты можешь приехать в комиссариат?

– Сейчас? Что происходит?

– Нет времени объяснять, – сказал он и повесил трубку.

С тех пор как мы знакомы – наша дружба началась в лицее – никогда он не обращался ко мне в таком тоне. Мне также не очень понравилась эта манера вызывать. Но любопытство пересилило, и я тут лее поехал узнать, в чем дело.

Его комиссариат находился в двух шагах от моего кабинета. Мы пользовались этим соседством, чтобы время от времени сходить вместе в ресторан пообедать. Там мы вспоминали молодость, размолвки с бывшими супругами (он тоже был разведен и имел ребенка), обсуждали последний модный фильм или политическую обстановку. Кроме него, у меня не было знакомых в полиции. Что касается его, то психоанализ возбуждал его любопытство, хотя он не позволял себе допрашивать меня, когда мои ответы приводили его в замешательство или раздражали. Этот интерес, иногда наивный, давал мне отдых от лакановских афоризмов, которыми пробавлялись некоторые из моих коллег на протяжении всего семинара, как если бы речь шла о магических формулах, которые давали им ключ к загадкам мира. Это, вероятно, была одна из причин, по которым я ценил его компанию, но на этот раз мне показалось, что наша встреча поневоле не будет дружеской.

Как только я пришел, он принял меня в своем кабинете.

– Я собираюсь задать тебе щекотливый вопрос, – сказал он смущенно.

Подняв телефонную трубку, он вызвал одного из подчиненных.

И минутами позже в дверном проеме появилась в сопровождении полицейского молодая женщина с коротко подстриженными белокурыми волосами, одетая в пальто из оцелота.

Я не смог сдержать жест удивления, узнав Ольгу Монтиньяк.

– Это одна из твоих пациенток, не так ли? – спросил Шапиро, после того как полицейский ее увел. И прибавил:

– Она воровка.

Я озадаченно смотрел на него:

– Как это, воровка?

– Воровка, это ясно? Мастер по краже с витрины. Она промышляет в универмаге Бернштейна. Знаешь, ювелирный магазин, вроде супермаркета, торгующего бриллиантами. Она знает это место как свои пять пальцев, должно быть, потратила уйму времени, изучая его. Кроме того, но это трудно доказать, у нее, несомненно, есть сообщницы среди продавщиц. Шум, музыка толпа заведующие отделами, капризные клиенты – к концу рабочего дня они уже не в себе. Ольга Монтиньяк пользуется этим, чтобы красть все, что попадает ей под руку. И никак не удается схватить ее! Если бы она не была буйной сумасшедшей, я назвал бы ее профессионалкой. Никакой грабитель не возвращается в магазин, где он был замечен. Только не она. Можно подумать, что ее возбуждает, что за ней по пятам гонится армия охранников. Она таскает их за собой через все отделы, и они совершенно теряются. Однажды она украла жемчужное ожерелье стоимостью двадцать тысяч франков, перекинув его через кассу и подобрав с другой стороны. Нужно было осмелиться. Когда это заметили, было слишком поздно. Ее слабость – часы. Преимущественно из золота или платины. Она их, вероятно, коллекционирует или сбывает по знакомым:

Он сделал паузу, чтобы зажечь сигарету, затем добавил:

– Изворотливая клептоманка, если хочешь. Но я думаю, что для тебя это не новость, она уже рассказывала тебе о своих подвигах.

Он ошибался, она никогда мне об этом не говорила. Я не мог опомниться. На сеансах Ольга говорила о грубости мужа, и никогда – о краже с витрины. Ничего, ни одного намека, оговорки, или колебания, которые бы меня насторожили. Что представляло собой некий подвиг, если верно, что кушетка – это опасное место, проситель правды, которому трудно не уступить. Если верить Шапиро, ей удалось обмануть бдительность не только охранников ювелирного магазина, но и мою собственную.