Диана Кирсанова - Созвездие Весов, или Рыцарь падшей королевы

Ознакомительная версия.

«…Я пытаюсь. Я честно пытаюсь забыть.

Полгода я живу в этой тупой, гулкой пустоте. Полгода.

С тех пор, как она бросила меня.

– Нет милый, нет. Это решено. Нам надо наконец расстаться, – сказала она тогда. И это был приговор.

До сих пор помню этот вечер до мельчайших подробностей. Она сидела на моем диване, бледная, очень уставшая, с опущенными плечами. Под тонкой кожей виска билась голубая жилка. Такая знакомая. Я мог смотреть на эту пульсирующую жилку часами и в те редкие минуты, когда она мне это позволяла, ласково касаться губами ее виска.

– Нам надо расстаться, милый мой! Мы только мучаем друг друга. Пойми меня, пожалуйста. Постарайся понять.

Я опустился на пол возле нее и положил голову ей на колени. Родная рука неспешно ерошила мне волосы. Это была прощальная ласка. Она говорила еще что-то, негромко, почти неслышно, как будто баюкала. А я вздыхал ее запах, прижимался лицом к коленям, вжимался в них, словно пытался отпечатать, оттиснуть себя на ее теле.

И плакал. Я рыдал так, как в последний раз рыдал очень давно. В детстве.

Потом она ушла.

…Полгода вокруг меня ничего не происходит. Совсем ничего. Иногда только мне кажется, что я снова оживаю – в те редкие ночные часы, когда она снова приходит ко мне, стоит на пороге спальни.

Я вижу ее так ясно.

Я приподнимаюсь на кровати. На этой кровати рядом со мной лежит другое тело – ненужное, отталкивающее, чужое тело моей жены. Оно храпит, высвистывает носом рулады, тяжело стонет во сне. Я с гадливостью смотрю на это влажное от пота лицо с налипшими на него волосами, этот рот, который бормочет что-то, донося до меня несвежее со сна дыхание женщины, давно и глубоко мне отвратительной.

Я приподнимаюсь на кровати. И смотрю не на жену, а на Нее.

Теперь мы одни, потому что я знаю, что жена не увидит Ее, даже если проснется, – и мы можем поговорить.

– Почему ты бросила меня? – спрашиваю я. – Разве тебе было плохо со мной?

Она молчит. Смотрит на меня. В любимых глазах – грусть.

– Неужели тебе было так плохо со мной?

– Я не хотела, чтобы ты был одинок.

– Мне плохо без тебя.

– Нет-нет… Все пройдет. Все будет хорошо.

– Не уходи…

Но она уходит. Уходит легко, так же легко, как ее дыхание, – даже штора, перекрывающая вход в супружескую спальню, не шелохнется.

И возвращается темнота. Тоска. Духота и шепот ночи. И невнятное бормотание женщины, которая ворочается рядом…»

«…Предчувствовал ли я что-нибудь, когда проснулся в тот день в смурном настроении, или просто не выспался – сейчас уже не скажешь. Ясно, что последующие события накладывают на воспоминания свой отпечаток, вот и начинаешь придумывать: «В то утро я сразу понял, что что-то не так», «первая же увиденная женщина посмотрела на меня как-то странно», и так далее. А на самом деле все это ерунда.

Я уже давно каждое утро понимаю, что что-то не так – и с миром вообще, и со мной в частности. А в том, что женщины смотрят на меня странно, – и вовсе ничего удивительного. Удивительно то, что они еще не крестятся при этом и не тычут в меня пальцем с загнутым багровым маникюром:

– Вот он! Вот источник наших бед!

Я всем что-то должен. Не оправдал надежд. И стало быть, во всем виноват.

Раньше я только смутно об этом догадывался, а сейчас уверен на двести пятьдесят шесть процентов, а потому и не расстраиваюсь особо.

Словом, то, что тогда я проснулся в смурном настроении и женщина посмотрела на меня как-то странно, никак не натолкнуло меня на мысль о будущих неприятностях. Смурное настроение объяснялось обычной алкогольной абстиненцией, а то, что женщина смотрела на меня привычно осуждающе – так просто она умела это делать лучше, чем я.

Я рывком поставил свой корпус вертикально. Ну, просто сел.

Тамара стояла прямо надо мной – полностью одетая, элегантная, свежая – и смотрела презрительно-сочувствующе: явно желала закрепить уже одержанную моральную победу какой-нибудь своей очередной красивой фразой – или моей нелепой. Я тут же ринулся ей на помощь и предложил такой вариант:

– Ты уже проснулась?

Она торжествующе покачала тщательно уложенной головой:

– Господи, тебя даже нельзя нормально бросить! Ты же опустишься окончательно! Ну что мне – няньку для тебя специальную нанимать?

– Ага, филиппинку. Или тайку. Хотя по правилам их должно быть хотя бы две. Тайки, я имею в виду. 90–60 – 90…

Теперь она покачала головой. Безнадежно.

– Некогда мне с тобой нянчиться, – наконец-то искренне сказала она. – Устала. Да и не хочется уже.

– Что-то мне подсказывает, что теперь ты позвонишь уже не скоро, – усмехнулся я.

– Между прочим, ты сам мне всегда звонил первым, вспомни. И вчера тоже.

– Да, разумеется, – сказал я. – Прости. И прощай.

В таких случаях трудно не воспользоваться наработанным опытом – банальностью и штампами.

Она вздохнула и вышла.

В общем, расстались мы вполне цивилизованно. Примерно раз в четвертый, но, по-моему, уже серьезно.

Ссора началась из-за пустяка – собственно, они только так и начинаются, потому что по принципиальным моментам нормальный человек всегда готов к диалогу, а вот по мелочам – ни за что. Просто вчера мы договорились встретиться, а я, пока ждал ее, успел выпить. Причем по уважительной причине.

Я вообще в этот день каждый год основательно напиваюсь. А тут всего полторы бутылки бурбона – а столько разговоров…

Вчера, 13 октября, была годовщина моего Освобождения. Ровно семнадцать лет назад меня бросила жена.

Впрочем, тогда ни она, ни я даже не догадывались, что она меня бросила. Просто Мария удачно уехала за границу. Настолько удачно, что возвращаться было уже просто глупо, особенно когда у нее там родились близнецы от очень достойного и уважаемого человека. Можно было бы сказать – шишки и богача, но это как-то снизило бы ее образ, придало бы ему несправедливый оттенок меркантильности. А этого, конечно, не было. Нельзя же считать меркантильностью то, что человек устал жить от своей получки до моей халтурки и стоять в очередях за детским питанием и дегтярным мылом.

Нет, проблема была не в этом. Проблема была в том, что жена моя была Красавицей – в истинном, русском понимании этого слова. Не холеной, не породистой, а именно русской Красавицей – спокойной, нездешней и с отчетливым отблеском трагичности на фантастически красивом лице.

Настоящим красавицам живется непросто: у них преувеличенное представление о некоем своем Предназначении – не зря же на этом несовершенном свете они появились ВОТ ТАКИЕ. Жизнь со мной, а потом с маленькой Арькой в тесной квартирке и без особых перспектив на исполнение Предназначения походила мало. Поэтому она и уехала – а точнее, осталась, когда представилась возможность не возвращаться из турпоездки. Не последнюю роль тут сыграл порабощенный ее красотой француз.

– Максим… – сказала она, позвонив из-за бугра по телефону.

И замолчала. И я тоже молчал.

Конечно, было тяжело и противно, зато сейчас я вспоминаю то время с благодарностью. Теперь мне уже ничего не страшно. Я понял, что человек способен выдержать многое, что всякий труд почетен, что с голоду я уже никогда не умру и что друзья действительно познаются в беде.

Не знаю, какой из меня был отец, но, по-моему, дочь выросла вполне здоровой и толковой.

Главное, она не переняла худших черт своих родителей. Не стала красавицей в маму (по той линии Ариадне, как ни странно, передалась разве что склонность к вольнолюбию и даже некоторому диссидентству) и не превратилась – того хуже – в витающую в облаках «творческую натуру», как я.

В общем, она не похожа ни на Марию, ни на меня, и с точки зрения психоанализа (или как там еще называются эти всезнающие науки) такая «непохожесть» выглядит, наверное, несколько странной.

Свои дни рождения мы с Ариадной празднуем вместе – она родилась, как и я, 23 октября. Кажется, это должно подразумевать, что и характеры наши похожи?

Ничуть, ничуть. Веселая, нагловатая девица с четкими ориентирами и планами на жизнь – современная до мозга костей. Иногда я чувствую, что она старше меня или, по крайней мере, мудрее…

В эту минуту этот мудрый человек как раз и вышел из своей комнаты – спасибо, что не раньше! Не в разгар разборок с Тамарой. И боже меня упаси объяснить это деликатностью! Просто Арька не слишком жаловала моих женщин (да и меня, как я подозреваю, в последнее время тоже). Нахмурив гладкие, как усики бабочки, бровки, встала у двери в мою студию – маленькая, она едва доставала головой до середины дверного косяка – и надулась, заложив руки за спину. Сейчас скажет какую-нибудь колкость.

Ознакомительная версия.