На заваленной мартовскими сугробами Варварке раззванивался церковный колокол. Озорной, непривычный в этих местах гул раздражал покоящиеся на соседнем холме подле Кремля гранитные здания, отгороженные от суетного мира знаками «Движение запрещено».
Подле веселящейся церковки, по преданиям, поднимавшей Русь на Куликовскую битву, возвышались два разделенных переулочком здания. Дети одного отца-архитектора, но с разной судьбой. Слева от церкви выходило на площадь обильно потрепанное московскими снегопадами и наледью, в неопрятных желтоватых подтеках, хотя не схваченное еще необратимой разрухой, здание Минтяжмаша. А чуть в глубине, прямо над церквушкой, нависло отдраенное, с золоченой лепниной здание, крышу которого венчала корона из витых букв – "Банк «Светоч». Оно стояло здесь разбогатевшим купцом, неохотно допущенным в высшее общество, выпятив разукрашенную грудь и с вызовом косясь своими тонированными стеклами в сторону недоброжелательного холма.
– От души звонит. – В парке напротив прогуливались два человека. Слова эти принадлежали крупному седеющему мужчине в длинном кожаном пальто.
– Совсем от матушки-земли отвык. Сплошной асфальт да машины. – Он с удовольствием втаптывал микропорами похрустывающий снег. Поднял голову выше, неодобрительно разглядывая витую вывеску. – А Второв наглец. Высоко взлетел. Аж Старой площади язык показывает.
– Знакомы? – больше из вежливости поинтересовался приноравливающийся к широкому его шагу невысокий собеседник в огромных очках, заслоняющих исхудавшее лицо.
– Раньше здоровались, – уклонился от ответа седоволосый и, не желая продолжать неприятную ему тему, требовательно вернулся к прежнему разговору: – Так что? Договоры зарегистрировали наконец?
– Не получилось пока. Но работаем.
– А не темнишь? Иль и впрямь не можешь заставить? Может, помочь?
– Нет, нет! Это моя проблема. Как договаривались.
– Твоя, конечно. Но и моя… Векселя подготовил?
– Векселя есть. Нужны встречные. Временно.
– Это еще зачем?
– Для страховки. Если шеф заметит, я смогу объяснить, что, мол, обычная финансовая махинация, чтоб уйти от налогов.
– И он это заглотит? Простак он у тебя.
– И тем не менее.
– Хорошо, сделаю. Но как только соберемся вас банкротить, по моей отмашке их уничтожишь.
– Будем надеяться, что все это не пригодится. Как аукцион выиграете, так мы к вам сами в ноги ляжем… Что с ним, кстати?
– Здесь все по плану. Сказано – сделано. Вышел через своих людишек на Госкомимущество. Короче, решение о продаже принято. Так-то, партнер… Партнер ведь?
– Да чего уж теперь-то? Назад пути нет.
– Это верно. Ну, держи. – Седоволосый вынул из запасного кармана и протянул конверт. – Подписку не беру. Здесь номер счета в нашем банке, куда деньги твои скирдовать станем. Так что считай, подписанный.
Он засмеялся снисходительно, заметил, что собеседник собирается разразиться речью, и, прерывая, взглянул на часы:
– Опять опаздываю. Проводи к машине.
Возле самой мостовой вновь посмотрел вверх:
– Нет, не кончит Второв добром. Больно нагло прет. А нашему банкирскому брату высовываться заказано… А, черт. – И он с неожиданной в тучном теле реакцией отскочил в сторону, уворачиваясь от пролетевшего на бешеной скорости «БМВ». Присмотрелся к удаляющемуся номеру: – И шоферюги у него такие же лихачи!
…"БМВ", обогнув Славянскую площадь, свернул в узенькие переулочки, затерявшиеся, будто ручейки в ущельях, меж могучими сталинскими домами. Привычно славировав, проскочил он под поднятый перед ним шлагбаум и остановился за церковным двором возле парадного входа в банк, точнехонько вписавшись меж двумя пятисотыми «мерседесами». Курившие у крыльца перед началом рабочего дня сотрудники банка поспешно развернулись в сторону выходящего из-за руля тридцатипятилетнего худощавого человека с установившейся приветливостью на лице.
– Здравствуйте, Алексей Павлович, – дробью поздоровались они.
Забелин кивнул, одним взглядом охватив всех, и через раздвинувшиеся перед ним двери вошел в «шлюз» – изолированное прямоугольное помещение, оснащенное металлоискателями и счетчиками для «считывания» пластиковых карт. Сбоку была прикреплена инструкция "Порядок пропуска сотрудников в помещение банка «Светоч». В конце длинного витиеватого текста значилось примечание: «Без предъявления документов пропускаются члены правления. Охранник обязан знать членов правления в лицо».
Сидящий в изолированной кабинке милиционер, демонстрируя безукоризненное знание инструкции, незамедлительно нажал на кнопку, распахивая перед Забелиным внутренние двери, за которыми и начинался собственно банк. Все входящие сюда разделялись на три неравные части. Основной поток устремлялся влево, где и растекался по коридорам. Справа от входа сияла бронзой перил парадная, выложенная пушистым ковром лестница, предназначенная для высшего менеджмента и элитных визитеров. Прочие же посетители толпились прямо напротив входа, перед стойкой выписывающего пропуска дежурного. С оторопелым видом вглядывались они в пространство за его спиной. Там, блистая последними компьютерными возможностями, ярким пятном выделялся плакат – «Банк „Светоч“ – это коллективный гражданин России. Что хорошо для России – хорошо для банка». Ступивший на ковер Забелин сочувственно хмыкнул – начальник кадров Каплун слыл человеком деятельным и – с литературной жилкой.
Настенные XIX века часы всхрипнули, готовясь начать отсчет ударов, и Забелин, не задерживаясь более, устремился наверх, по-мальчишески перепрыгивая через две ступеньки. На марше второго этажа размещалась еще одна, заблокированная прозрачная дверь, возле которой с бумагами в руках подпрыгивали, пытаясь обратить на себя внимание находящихся внутри, несколько банковских сотрудников. Там, в недосягаемых глубинах, располагалась «сердцевина» банка – кабинеты президента и двух его первых заместителей. Перед подошедшим Забелиным дверь эта, подобно наружной, распахнулась, и он шагнул в небольшой зал, в просторечье именуемый залом ожидания и даже – в зависимости от причины вызова – пыточной. Сегодня он был заполнен сбившимися в кучки людьми, меж которыми сновали оживленные девушки с документами. Они то и дело подходили к беседующим, что-то показывали, уточняли, отходили, растекались по боковым кабинетикам, появлялись снова и в броуновском своем движении неизбежно стремились к дальней, дубовой двустворчатой двери с табличкой «Конференц-зал». У распахнутой этой двери, за журнальным столиком, восседал неулыбчивый всевластный начальник аппарата президента банка Геннадий Сергеевич Чугунов. Здесь с озабоченным видом начальника Генштаба перед близкой битвой принимал он рапорты своих раскрасневшихся подчиненных, раздавал им новые указания, которые они поспешно бросались исполнять, просматривал подготовленные к повестке дня материалы и либо молча визировал, после чего их тут же раскладывали в папки членов правления, либо брезгливо отбрасывал в сторону, обрекая нерадивых исполнителей на неизбежную экзекуцию.
– Палыч! – при виде входящего Забелина Юрий Павлович Баландин – крепкий краснолицый мужчина, энергично притиснувший к струящемуся в углу зала фонтану субтильную женщину, Леночку Звонареву, – радостно развернулся и, к немалому Леночкиному облегчению, устремился к вошедшему.
– И тебе здорово, Палыч. – Забелин стиснул поднаторевшую в крепких мужских рукопожатиях ладонь Баландина. – Как самочувствие после вчерашнего?
– Мы – штыки!
Если знать дозу выпитого им накануне на приеме архангельской делегации, то можно было согласиться – ответственный за связи с регионами вице-президент был человеком на своем месте. Привычная же красноликость воспринималась сослуживцами как производственная травма – бывший секретарь ЦК комсомола, не считаясь со здоровьем, по-прежнему стоял на ненормированной трудовой вахте, неустанно крепя дружбу банка с прежними своими сотоварищами, ныне губернаторами, депутатами и главами администраций.
– Не жалеешь ты себя.
– Мы все горим на работе. Веришь, два дня на бабу не влезал. Все недосуг. – И Баландин с сожалением глянул на оставленную им Звонареву. Расстроенно мотнул крупной головой. – Совсем вкус испортился. А я до тебя дельце имею, Палыч. – И он доверительно потащил Забелина в заветный журчащий уголок. – Ты, я слышал, завтра на кредитном комитете вроде как эту разбираешь, ну… из Рождественского филиала, пышечка такая. Ну, ты-то помнишь.
Забелин безжалостно ждал, то и дело кивая на встречные приветствия или отвлекаясь, чтоб пожать протянутую к нему руку.
– Толкачева, – не дождавшись помощи, припомнил Баландин.
– А действительно, есть такая буква. Будем ставить вопрос о ее отчислении.
