Омут
(перевод А. В. Васюковой)
Если судить только по фигуре, ей не дашь и тридцати — гибкая, стройная, словно молодая девушка. И одежда подходящая: модный дорогой костюм из гладкой блестящей ткани; в туфлях на высоких каблуках изящество линий затянутых в нейлон ног должно произвести особо сильное впечатление. Лицо… вот лицо было не девичье. Беспокойство притаилось в глазах, складки пролегли с обеих сторон у рта. Глаза глубокого синего цвета, но взгляд… какое-то двойное зрение у нее. Ясно и отчетливо глаза смотрят на вас, а в то же время видят то, что находится за вашей спиной. Чувствуешь: позади годы, и за эти годы она видела куда больше, чем успела бы узнать неопытная девушка.
«Тридцать пять, — подумал я, — и пользуется успехом».
Она довольно долго простояла в дверях, не произнеся ни слова, — у меня была возможность понаблюдать.
Пальцы обеих рук стиснули черную замшевую сумочку, свисавшую на ремешке с плеча, женщина нервно покусывала верхнюю губу. Я тоже не нарушал затянувшегося молчания. Какой бы она ни была — смелой иль нерешительной, — ожидать от меня руки, протянутой, чтоб помочь ей перейти порог, не приходилось. Поддержка такого рода ей вряд ли требовалась. Достаточно взрослый человек, она пришла сюда по собственной воле и собственным причинам. Но ей было неловко, и совершенно очевидно, только острая необходимость заставила ее обратиться ко мне.
— Мистер Арчер? — спросила она наконец.
— Да, входите, пожалуйста.
— Спасибо… Простите, что я не сразу решилась… Наверное, я заставила вас почувствовать себя дантистом.
— Все питают нелюбовь к дантистам и детективам. Я тоже их терпеть не могу.
— Правда? Откровенно говоря, я никогда еще не бывала у дантиста. Она улыбнулась так, будто желала подтвердить справедливость своих слов; я протянул руку, и она дружелюбно пожала ее. Рука моей гостьи была сильной и загорелой. — И у детектива не бывала ни разу, — добавила она.
Я усадил женщину на стул около окна. Она ничего не имела против того, чтобы свет падал на ее загорелое лицо, на волосы естественного каштанового цвета, без малейшего намека на седину.
— Так какой же зуб вас беспокоит, миссис?..
— Простите… Меня зовут Мод Слокум. Я всегда забываю правила хорошего тона, когда расстроена.
Странно было услышать подобные извинения от женщины, с такой фигурой и в таком костюме.
— Да ничего, — сказал я, — у меня-то шкура носорога и сердце из железа. Целых десять лет я занимался разводами в Лос-Анджелесе. И если вы сможете рассказать мне что-нибудь эдакое, чего я еще не слышал, то жертвую свой недельный выигрыш в игорном доме в Санта-Аните на достойное благотворительное мероприятие.
— А вы способны бросить свои средства на некий дикий проект?
— Дикие проекты меня повергают в ужас, но чаще и сильнее ужасают люди.
— Догадываюсь, почему вы так сказали. — Красивые белые зубы снова сверкнули в улыбке. — В молодости я думала, что люди могут жить в согласии… могут давать жить другим так, как хочется этим другим… вы понимаете? Сейчас я не уверена…
— Насколько я понял, отнюдь не идея побеседовать на отвлеченные темы привела вас, миссис Слокум, сегодня утром ко мне. Или я ошибаюсь?
Долгая пауза. Наконец я слышу ответ:
— Да. Вчера у меня было… потрясение. — Она пристально посмотрела мне прямо в глаза — и одновременно на ту часть стены, которую моя голова ей загораживала. Ее глаза были так же глубоки, как море за Каталиной.
— Кто-то пытается меня уничтожить.
— Убить?
— Уничтожить… Уничтожить все то, о чем я забочусь, чем живу… Моего мужа, мою семью, мой дом. — Голос ее задрожал. — Очень трудно рассказывать про это… Какие-то закулисные игры ведутся со мной… вокруг меня.
Утро абстрактных исповедей, где детектив Арчер выступает священником, не имея духовного сана, но обязав себя выслушивать всякие экивоки и неопределенности.
— Мне следовало бы получить профессию дантиста и заняться делом более легким и менее болезненным, чем мое нынешнее удаление зубов, — дело, по крайней мере, ясное… Если вам действительно нужна моя помощь, миссис Слокум, сообщите мне, в чем именно она должна состоять… Кто и что вас сюда привело?
— Мне вас порекомендовали. Я знаю человека, который… работает в полиции. Он утверждал, что вы честны и умеете молчать.
— Довольно странно, что о тебе отзывается подобным образом полицейский. Не будете ли вы столь любезны сообщить мне его имя?
— Нет, я не стану этого делать. — Мое предложение, казалось, вызвало у женщины тревогу. Пальцы стиснули черную замшевую сумочку. — Он ничего не знает о моем деле, этот полицейский.
— И я тоже. И даже не надеюсь когда-либо узнать. — Я позволил себе улыбнуться. Предложил сигарету. Щелкнул зажигалкой. Миссис Слокум затянулась. Без всякого наслаждения, но куренье, кажется, успокоило ее.
— Бог с ним, с полицейским. — Она поперхнулась сигаретным дымком. — Я всю ночь пыталась сосредоточиться, пыталась собраться с мыслями и до сих пор не могу связно изложить… Никто ничего не знает, понимаете? И очень трудно рассказывать постороннему… Единственное, чего я сумела достичь, — это выработать привычку к молчанию… шестнадцать лет молчания.
— Шестнадцать лет? Я думал, это произошло вчера.
Она покраснела.
— О да, это произошло вчера… Я имела в виду годы, долгие годы своего замужества. Это связано с моим замужеством.
— Я так и думал. Я неплохо умею отгадывать загадки.
— Простите меня. Я не хотела вас оскорбить или обидеть. — Ее извинения опять-таки выглядели необычно для особы такого полета. Для женщины, разодетой на сотню долларов. — Я не думаю, что вы будете распространяться об этом где-либо или попытаетесь меня шантажировать…
— А кто-нибудь пытается вас шантажировать?
Вопрос настолько испугал ее, что она непроизвольно подскочила на стуле. Потом села поудобнее, закинула ногу на ногу, подалась грудью вперед.
— Я не знаю. Понятия не имею. — Как бы приходя в себя, заявила она.
— Тогда мы в равном положении.
Из верхнего ящика стола я вынул конверт, раскрыл его, вынул листок полученного вчера извещения и принялся читать напечатанный на машинке текст. Ну да, призыв застраховаться… Извещение информировало, что, даже если я не попаду в больницу в течение текущего года, я не могу позволить себе на следующий не выбрать такого средства защиты, как страхование своего здоровья, а «тот, кто колеблется, проигрывает».
— Тот, кто колеблется, проигрывает, — процитировал я вслух.
— Вы смеетесь надо мной, мистер Арчер? Но вы же должны понять меня.
Есть ли возможность помочь мне в моем деле? А вдруг нет, а я уже расскажу вам обо всем. Смогу ли я рассчитывать, что тогда вы все забудете?
Я дал своему раздражению волю — голос мой был сух и на сей раз я не постарался улыбнуться.
— Давайте оба забудем об этом. Вы отнимаете у меня время, миссис Слокум.
— Знаю. — В голосе гостьи мне послышалось ее отвращение к себе. — Это был настоящий выстрел, понимаете? Выстрел мне в спину! — Она заговорила с внезапной решимостью, раскрывая сумочку резким движением:
— Да, я должна дать вам взглянуть на это. Я не могу теперь пойти домой. Не могу сидеть и ждать еще одного такого же…
Я взял письмо, которое она протянула. Письмо было коротким, без заглавия и без подписи:
«Дорогой мистер Слокум.
Лилии, распространяющие запах гнили, хуже, чем сорная трава. Неужели Вам доставляет удовольствие роль услужливого рогоносца? Или Вы — странным образом — не осведомлены о нечистых амурных делах Вашей жены?»
Послание было отпечатано на листе дешевой белой бумаги, сложенном по размеру маленького конверта.
— Есть ли конверт от этого письма?
— Да.
Она порылась в сумочке. Вот он, мятый белый конверт, адресованный Джеймсу Слокуму, эсквайру, Трэйд-роуд, Нопэл-Велли, Калифорния. На почтовой марке ясно значилось: Куинто, Калифорния, 18 июля.
— Сегодня среда, письмо отправлено в понедельник. Вы знаете жителей Куинто? — спросил я.
— Всех? — Ей даже удалось улыбнуться через силу. — Куинто в нескольких милях от Нопэл-Велли, где мы живем. Но у меня нет даже смутного представления, кто бы мог послать это.
— А почему? О том есть представление? Хоть какое-нибудь.
— У меня есть враги, полагаю, есть. Ведь у большинства людей они есть.
— Насколько я понимаю, ваш муж этого не видел. Джеймс Слокум ваш муж?
— Да. Он не видел этого. У него были дела в Куинто, когда пришло письмо. Обычно я проезжаю на велосипеде мимо почтового ящика.
— У него служебные дела в Куинто?
