Как я припоминаю теперь, Линда уже с самого начала года стала приставать, чтобы я взял отпуск не летом, а осенью. Собственно, приставать — не то слово. Она стала говорить о Стью и Бетти Карбонелли и как чудесно они отдохнули, поехав на юг в ноябре. И еще она говорила о толчее на дорогах и об опасности езды в летние месяцы. И о том, что, когда нет детей, можно позволить себе отдохнуть осенью.
Я не расстраивался, полагая, что эта идея окажется не долговечнее большинства ее идей. Мне поездка на юг совсем не улыбалась. Я знал, что она потребует затрат. Линда никогда не думала и не говорила о деньгах, кроме случаев, когда ей хотелось что-нибудь купить, а уж тут у нее находилось множество доводов. Меня самого вопрос об отпуске, в сущности, никогда особенно не волновал. Конечно, я рад был бы отдохнуть какое-то время от фирмы, но мне вовсе не требовалось для этого куда-нибудь уезжать. В подвале у меня была столярная мастерская, я охотно повозился бы там. Для меня и дома нашлось бы занятие.
Вот три года назад мы никуда не ездили, и, по-моему, это был лучший из отпусков, какие я когда-либо имел, но Линда не переставала твердить, что он был самым худшим. А теперь мне впервые полагался трехнедельный оплаченный отпуск вместо прежнего двухнедельного, и она считала это еще одним доводом в пользу поездки на юг.
Я надеялся, что блажь у нее пройдет и я уговорю ее отдохнуть в августе. Мы могли бы заранее снять домик на озере, до которого было всего 70 миль и где можно было порыбачить.
Но Линда стояла на своем. Теперь я, конечно, понимаю, почему она вела себя так. Я знаю, какие жуткие мысли таились в ее мозгу все эти месяцы, пока она обхаживала меня. Теперь — слишком поздно — я понимаю, как тщательно все это готовилось.
Уже с рождества мы очень часто встречались с Джеффрисами. Имя его было Брэндон, но никто почему-то не обращался к нему так. Все звали его Джеффом. Оба они были немного моложе нас с Линдой, и он служил в одной компании со мной, только он занимался сбытом, а я вот уже девять лет — с тех пор как демобилизовался и женился на Линде — работал в отделе снабжения. Джефф был одним из лучших коммивояжеров, и в прошлом году его сделали управляющим северо-восточным отделением. Зарабатывал он, как я понимаю, порядочно — намного больше меня, должно быть, а у Стеллы, его жены, были вдобавок собственные средства.
Когда он получил повышение, они со Стеллой купили два смежных земельных участка неподалеку от нас и построились. По-моему, дом их выглядел несколько кричаще, но Линда была от него без ума. Линда всегда стремилась угнаться за людьми, у которых было больше денег, чем у нас, так что мы постоянно должны были лезть из кожи вон, стараясь не отстать от других. Я пытался немного откладывать, но дело это шло туго.
Мы частенько играли вчетвером в бридж и в канасту. Обычно я не люблю встречаться с людьми, с которыми вместе работаю, потому что это вроде того, как приносить с собой работу домой. Но Джефф работал совсем в другом отделе, и мы никогда не разговаривали о делах компании.
Днем Линда ходила к Стелле или принимала ее у себя. Это не было настоящей дружбой, если вы понимаете, что я имею в виду. Вообще, хотя виделись мы очень часто, в наших отношениях всегда сохранялась известная сдержанность. Может быть, в этом была и моя вина. У меня есть два-три близких друга, а остальные — просто знакомые. Я всегда был довольно замкнутым. Говорила за нас обоих Линда.
Если вы имели когда-нибудь дело с торговой фирмой, вы поймете, что я хочу сказать, говоря о Джеффе как об образцовом коммивояжере. Не таком, который хлопает вас по спине и дышит вам прямо в лицо, но настоящем современном комиссионере — высоком, представительном, приятной наружности. Шутки его всегда были удачны. И он умел слушать. Я имею в виду, по-настоящему слушать, так, чтобы вызвать вас на откровенность. У него была эта профессиональная сноровка, эта способность дать вам почувствовать, что вы для него интересны. Я убежден, что на самом деле моя столярная мастерская нисколько его не занимала, но он спускался ко мне в подвал и притворялся заинтересованным. По всей вероятности, поделки, которые я ему демонстрировал, нагоняли на него скуку, но вы ни за что об этом не догадались бы.
И еще одно: Джефф очень следил за собой. Он по-настоящему трудился над этим: плавал, играл в теннис и все такое. И я думаю, что дома у него была кварцевая установка, потому что он круглый год сохранял хороший загар. Все это еще более способствовало производимому им выгодному впечатлению.
Когда имеешь жену вроде Линды, у тебя развивается своеобразное шестое чувство — чутье на всяких повес. Мы не могли побывать на вечере, чтобы за ней кто-нибудь не приволокнулся. Я этих вечеров терпеть не мог, но Линда на них блистала. Когда мы познакомились с Джеффрисами, ей было тридцать четыре, а выглядела она на двадцать шесть — двадцать семь. Люди постоянно говорили ей, что она похожа на Полетт Годдар. но я этого сходства не замечал.
Что у Линды действительно было, так это превосходная фигура. В жизни не видел я лучшей фигуры. И Линда очень следила за своим весом.
Как я уже говорил, развиваешь у себя шестое чувство, если женат на женщине вроде Линды. Я внимательно и не без тревоги наблюдал за Джеффом, так как если у кого-нибудь был шанс на успех, то, уж конечно, он был у Джеффа Джеффриса. Но я мог убедиться, что здесь все в порядке. Им было весело вместе, и он любил пошутить с ней, но я видел, что все это несерьезно. И он был очень нежен со Стеллой, своей женой: то и дело пожимал ей руку, во время танцев целовал в висок и все такое. Что, как подумаешь, было довольно странно, так как привлекательной Стеллу Джеффрис менее всего можно было назвать. Она была просто чертовски славной. По-настоящему славной. Мне она очень нравилась, куда больше, чем Джефф.
Меня, конечно, самого удивляло, что я женился на Линде Уилстон. Под этим именем я знал ее в школе. Мы оба были в выпускном классе. Она уверяла, что помнит меня, но не думаю, чтобы она действительно помнила. Школа была огромная, с примерно семью тысячами учащихся, а я в то время держался еще больше особняком, чем сейчас. После уроков я вынужден был работать, и у меня не было возможности участвовать в развлечениях. Линда принадлежала к совсем иному миру. Я видел ее только издали. Я был застенчив тогда. По ночам я мечтал о ней, но ни за что на свете не отважился бы заговорить с ней на перемене. Ее постоянно окружали самые шикарные ребята. Я не видел ее после окончания школы, но время от времени продолжал вспоминать, гадая, что с ней сталось.
Я демобилизовался и стал работать, а неделю спустя увидел ее на улице. Я направился прямо к ней и сказал: «Привет, Линда!» Она озадаченно на меня посмотрела. Я назвал себя и сказал, что мы вместе учились в школе. Мы пошли пить кофе. И тут я заметил, что она очень скверно выглядит. Она казалась больной. На ней была поношенная одежда, и сама она как-то увяла. Вся ее прежняя живость исчезла.
Она откровенно призналась, что лишилась всех средств и ищет работу. Она только что приехала из Калифорнии. История, которую она мне поведала, была весьма трагична. Родители ее умерли. Она была замужем за моряком, и он погиб. Он не перевел на нее свой страховой полис, а его родные в Кентукки не пожелали иметь с ней дела, так как он женился против их воли, оставив в своем родном городе девушку.
Некоторое время она работала в Калифорнии, а затем вышла замуж за военного летчика. Он попал в какую-то историю, и его с позором уволили. Только тут выяснилось, что в Мэне у него жена и двое детей. Линда снова стала работать, но заболела, и, когда болезнь съела все ее сбережения, ее перевели в больницу для бедняков, откуда выписали, как только она встала на ноги.
Говорят, мужчинам от войны достается, но, как вы сами видите, Линде досталось от войны не меньше, чем мужчине. Все пережитое словно вынуло из нее душу, и мне было больно смотреть на нее. Жизнь рикошетом отбросила ее ко мне. Что я сделал — это поднял ее, встряхнул, вдохнул в нее ее утраченную душу. Мне, можно сказать, повезло, потому что я и мечтать не смел, что когда-нибудь женюсь на Линде Уилстон. Я все еще помнил время, когда, идя после школы работать, видел, как Линда с целой компанией ребят забиралась в машину и уезжала куда-то веселиться.
Говорят, первый год супружеской жизни самый трудный. Для нас он, по-моему, был самым счастливым. Сначала Линда еще хандрила, но постепенно стала все больше и больше оживать. Ко мне она относилась тепло и с благодарностью. Я не требовал, чтобы она меня любила. Я надеялся, что это придет потом, ну, а если и не придет, тоже не беда. Я был рад уже и тому, что она рядом и что, когда я иду с ней, люди на нее оборачиваются.
Трудно самому оценить свой брак. Трудно сказать, хорош он или плох. Может быть, вообще не бывает абсолютно хороших или плохих браков. Я знаю только, что после первого года совместной жизни между нами появилась натянутость. У нас были разные вкусы, разные взгляды на жизнь. Я говорил Линде, что требования ее чрезмерны: она говорила мне, что не хочет влачить жалкое существование. У нас не бывало бурных ссор, не такой у меня характер. А последние годы все вообще понемногу образовалось. Мы пришли к своего рода компромиссу. Она примирилась с моим образом жизни, а когда мы могли себе это позволить, уезжала на время, обычно в Чикаго. Это давало ее нервам разрядку.
