Инна Бачинская - Ритуал прощения врага

Ознакомительная версия.

Татьяна выбралась из автобуса, тяжело спрыгнув с подножки в мягкую дорожную пыль, и едва удержалась на ногах. Постояла, пережидая «колючки» в икрах, одернула свитер. Шесть часов по разбитой дороге: дребезжащий допотопный автобус, тетки с обветренными лицами, в пестрых косынках, пахнущие терпким потом, их певучие голоса и слова, которые она едва понимала. Корзины и сумки, сваленные в конце салона. Открытые окна, пыльный, жаркий воздух, который к вечеру стал влажным и сырым. Последние две сошли около часа назад. На прощанье оглянулись на нее — та, что постарше, кивнула. Татьяна не сообразила ответить и тупо смотрела им вслед. Они привычно забросили корзины на плечи и неторопливо зашагали по тропинке через поле.

Шофер, хмурый небритый мужик без возраста, наблюдал, как она стоит у столба с ржавым железным указателем, на котором невозможно ничего прочитать. Он словно ждал, что она одумается и вернется в автобус. Не дождавшись, захлопнул дверь, развернулся и уехал, выпустив клуб черного удушливого дыма. А она осталась. Одна посреди бескрайнего поля.

Вечерело. Закат еще полыхал, а над головой разливалась уже темная густая синева. Она пошла вперед по дороге, удивляясь, почему автобус не поехал дальше. Там что, ничего нет? Конец света? Ответ Татьяна вскоре получила — через полкилометра примерно убитый в разломах асфальт закончился, и потянулась кривая проселочная дорога, по которой проехать было впору лишь трактору.

Дорога в колдобинах и ямах была тем не менее «обитаема» — Таня заметила свежую колею от тележных колес, в которых стояла вода, красная от заката. Колея тянулась в обозримом пространстве посреди плоской равнины, упираясь в малиновую стену горизонта. Купы деревьев, разбросанные на лугу беспорядочно, высокие сочно-зеленые заросли, отмечающие воду — бочажки и родники, — далекий черный лес — вот и все, что было вокруг. Ни звука человека, ни вида жилья, ни светящегося окна — ничего. Лишь едва слышный посвист слабого ветра, который налетал вдруг, писк сонной птицы да шорох желтой травы.

Татьяна уселась на обочине, сбросила кроссовки. Достала из дорожной сумки пирожок с капустой, купленный днем на вокзале, и стала есть. Пирожок оказался неожиданно вкусным. Она доела, стряхнула крошки с груди, вытерла руки о джинсы и задумалась. Мысли ворочались вяло. Дергало в висках, боль отдавалась в затылке. Тане хотелось лечь и вытянуть ноги. «Не знаю, — сказала она себе. — Не знаю! Что будет, что делать… понятия не имею! Да и все равно теперь…»

Главное, ей удалось сбежать. В никуда. Пока хватит, спасибо и на этом. Даст Бог день, даст и пищу.

Она была так измучена, что перспектива остаться ночью одной в безлюдном месте ее не пугала. Ее уже ничем не испугаешь. Она положила в головах сумку, легла, подобрав под себя ноги, и закрыла глаза. Последней внятной мыслью была мысль о том, что ей удалось… Удалось! И уже сквозь сон она подумала, что если не проснется или… дикие животные, волки, то… пусть!

Ночь меж тем опустилась на остывающую землю. Высыпали звезды, неправдоподобно яркие — таких не бывает в городе. А Татьяна все спала. Снилось ей, что она маленькая и мама… Мама зовет ее, протягивает руки, она спешит, тянет руки навстречу… Пресловутый бег на месте из сна! Вот-вот, еще чуть-чуть, самую малость… «Мама!» — кричит она и не слышит собственного голоса. А мама вдруг начинает таять, истончаться, бледнеть, и через миг уже никого, как будто и не было! Она вглядывается в пространство, пытаясь уловить тень, намек, зыбь, но там ничего нет. Она одна, вокруг бесконечное сизо-голубое поле, в природе не то утро, не то вечер, стылая неподвижность и ожидание.

Ее гладили по лицу, и ей стало мокро и горячо. «Теплый дождь…» — подумала она, и сразу появился сон про дождь: косые струи, пузыри на лужах, она бежит по мокрой, скользкой траве… Убегает? Сзади шаги, тяжелые, торопливые… Страх!

Тот, кто догонял, хватает ее за плечо. Она вскрикивает.

— Проснись, бедолашная, простудишься! — слышит Таня чей-то голос и открывает глаза. Вокруг темно. В лицо ей тычется холодный нос, горячий шершавый язык облизывает щеки, зверь поскуливает. Она рывком садится, прижав к груди руки. Отводит голову от пса, напряженно всматривается в темноту.

— Не бойся, — говорит женщина. — Серый, пошел вон! Ты что, хворая? Можешь встать?

— Могу.

Она пытается подняться. Женщина помогает, придерживая ее за локоть. Пес тычется головой ей в колени.

— Помалу, помалу, — приговаривает женщина. Лица ее не видно. Похоже, не очень молодая — голос глуховатый, неторопливый. — Пойдем, тут недалеко. Километров пять будет, не боле.

— Куда?

— Ко мне, в Городище. Я из Терновки иду, там Катя Дуб рожала, все никак не могла разродиться. Первый ребенок. Я и сидела.

— Вы врач?

— Фельдшер. Пошли?

— Пошли. Почему у вас нет дороги?

— Была чуток в стороне. По ней давно никто не ездит. Да и некому, заросла. По проселку ближе. Городище на обочине, у нас тыквы хорошо родят, когда-то большое хозяйство было, японцы покупали.

— Японцы? Зачем им тыквы?

Женщина рассмеялась.

— От старения. Это знаешь какой овощ! От всех бед. Сейчас уже не то, так, ро́стим немножко для себя. Медпункт закрыли, клуба и то нет. Молодых почти не осталось. А у нас места хорошие, и климат. Говорят, скоро закон про землю примут, вот новый хозяин нас и погонит… поганой метлой. Зажились, скажет. Ну да посмотрим. Даст бог, и не вспомнят про нас. Глаза им отвести — и, почитай, нас и нет вовсе. Тут и старый лес рядом, такие есть чащи заповедные — страх! Не приведи господь заплутать.

Татьяна не все понимала, но послушно кивала. Они шли и неторопливо беседовали. Таня все ожидала, что женщина спросит, что она тут делает в неурочный час и одна, и придумывала, что ответить. Но та все не спрашивала.

— Меня зовут Марина, — сказала женщина. — Меня тут все знают. Марина Дробут из Городища. Тетка Марина.

— А я — Татьяна.

— Таня? — Женщина вдруг тихо рассмеялась. — Вот и познакомились. Очень приятно, Таня.

И снова ни о чем не спросила, что удивило Татьяну. Она чувствовала неловкость и попыталась объяснить, зачем она здесь.

— Я ехала к родственнице, тут недалеко, уснула и проехала. — Ей было стыдно врать, но куда денешься? Не объяснять же все чужому человеку. — А завтра…

— Переночуешь у меня, — мягко перебила Марина. — Не говори ничего, потом. И ничего не бойся.

Чего не бояться? Татьяне вдруг стало страшно. Куда она ее ведет? В затерянное село, о котором все забыли? И людей нигде не видно. Вымерли? А вдруг эта баба… не живая! Татьяна почувствовала ужас. Пустота вокруг, далекое небо, полное равнодушных звезд, вспомнившийся некстати американский ужастик про какую-то деревню, населенную нежитями, — все это подстегнуло воображение. Тем более после известных событий…

Она замедлила шаг. Тут же в руку ей ткнулся холодный собачий нос. Как его? Серый! Она почувствовала, что ее отпустило. Если собака, то все в порядке! Каким образом присутствие собаки доказывало, что все в порядке, Таня затруднилась бы объяснить. Ну, что-то вроде того, что пес всегда реагирует на… них. В смысле, которые с той стороны.

— Господи, что за чушь лезет в голову! — простонала она мысленно.

— Места у нас чистые, — вдруг сказала Марина. — Тут когда-то было городище, тыщу лет назад, а может, и поболе. В старые времена люди знали, где селиться.

Она дотронулась до плеча Тани и тут же убрала руку. Татьяне стало стыдно. Она потрепала собаку за уши. Серый радостно взвыл, подпрыгнул и уперся лапами ей в грудь. Жарко задышал в лицо.

— А ну, пошел вон! Моду взял! — закричала Марина. — А вот я тебя!

Серый отскочил, взлаял и помчался вперед.

— Дурной, как ступа, малой еще, — сказала Марина. — Даром что ярчук. Приблудился, маленький был. Выгнать жалко, с ним вроде как веселее.

«Ярчук? Это что — порода такая?» — озадачилась Татьяна про себя и спросила:

— А вы одна живете?

— Одна. Муж умер, десять лет на Купалу будет, и с тех пор одна. Я и Серый. Вместе хозяйнуем.

Ознакомительная версия.