Не ходите, дети, в Австралию гулять - Вячеслав Юшкин

При постановке на якорь в Кейптауне сухарей и солонины на борту уже не было. Дотянули на последних крошках. Пресная вода давно уже протухла и воду я добывал, собирая росу. Цинга добралась до всех и народ умирал один за другим. Всё наши опыты разбились о мизерное количество лимонов и прочих фруктов. От всего количества каторжников на корабле нас осталось десяток не больше. Новые сухари и солонина были не лучшего качества, чем были и раньше. Одна радость хоть посмотреть на берег и на людей. До берега было не очень далеко, но бежать никто не хотел. Плавники акул вокруг судна намекали о том, что акулы здесь питаются беглецами. Гнать судно в Австралию с десятком пассажиров было не очень правильно и нас догрузили неграми. На новой территории критически остро стоял вопрос с рабочими руками и на новые каторжные работы собирали всех подряд. Команда матросов тоже пополнилась новыми лицами, это если мягко, а так это были такие же каторжанские морды, но пока ещё в свободном состоянии. Все вольности были немедленно прекращены и опять кандалы и цепи заняли свои места на руках и ногах всех, кого утрамбовали в трюм. Те несколько дней пока режим содержания был относительно мягок удалось поднять уровень витаминов за счет местных торговцев с лодок, но это был весьма краткосрочный период времени. С новым составом обитателей трюма никакого общего языка найти не удалось. Открытая и незамутненная ненависть к белым и даже наше общее бедственное положение не исправляло атмосферу, которая сгустилась в трюме. От смерти нас пока спасало то, что все мы были закованы в цепи и сам трюм перегородили на несколько частей. Наконец крышка на световом люке захлопнулась и вокруг сгустилась тьма. Теперь солнечный свет попадал к нам только в те часы, когда приносили пресную воду и те жалкие отбросы, которые теперь стали нашей пищей. И вот наше судно покидает наконец рейд Кейптауна и берет курс на мыс Игольный. Это крайняя точка на Африканском континенте и, хотя многие считают крайней точкой Мыс Доброй надежды, но крайняя точка — это мыс Игольный. Очень опасное место — сотни кораблей не смогли пройти у этого мыса и были разбиты о скалы и камни. Почему мыс Игольный так назван. У этого мыса находиться магнитная аномалия — стрелка компаса показывает строго на север. Плюсом огромная банка и сталкиваются несколько течений из Атлантического океана и Индийского океана. Эта подводная терраса, носящая название банка Агульяс. Эти места славны ещё и тем, что здесь появился первый почтовый ящик. Есть мнение, что самый первый в мире почтовый ящик появился именно на Мысе Доброй Надежды.

Во время плавания в 1500 году эскадра Диаса попала в очень сильный шторм. Тогда спасти удалось всего лишь один корабль. Диас понимал, что мыс, куда их выбросило, не может быть местом их жизни и что ему с командой придется плыть дальше. Но в то же время он понимал и то, каким опасным является предстоящее путешествие. И тогда было принято оригинальное решение — все, что произошло с эскадрой, записали на бумаге, взяли обычный башмак, сложили туда рукопись и повесили на дерево. Диас надеялся, что вскоре этот башмак найдут и прочитают записки. Так и получилось. Меньше, чем через год португальские моряки обнаружили на дереве башмак, который, по сути, и был самым первым почтовым ящиком в мире. От пассажиров трюма писем не принимали, да и некому писать письма. Наверное, поэтому и остановки не стали делать. Шутка.

Мрачная репутация мыса Доброй надежды и мыса Игольчатого оправдалась в полной мере. Начался сильный шторм. Нет, не так, очень сильный шторм. Что творилось на верхней палубе мы не видели и могли только представлять, что там творилось, в меру своих познаний в морском деле.

Вот мы услышали страшный хруст и щелчок, и судно дернулось вправо, и мы все влипли в доски борта судна. Страшная качка и мы летаем от одного края решетки до другого. Крен огромный и, кажется, нас несколько раз перевернуло. Все шпангоуты кряхтят и ходят. Из щелей между досками, которые составляют борт судна стали пробиваться небольшие ручейки морской воды. И снова судно ложиться на борт и снова мы летаем по своим загородкам. Мысли, которые у всех в головах одни и те же. Судно в любой момент пойдет на дно, и мы не сможем спастись. Но и на открыто воде нам ничего не светит кроме смерти от переохлаждения. Максимум который мы будем ещё на что-то способны это примерно четверть часа и потом всё переохлаждение и смерть. Но умирать в трюме в цепях никакого желания нет. Надо действовать. Ещё когда нас выпускали на верхнюю палубу, и мы пользовались относительной свободой передвижения я украл и спрятал молоток и зубило. Спрятал за обшивкой в трюме. Ожидаю, что нас лишат всего того, что мы имели я примерно вычислил место, где будут держать белых каторжников и угадал. И теперь пришло время действовать. Оторвать доску за которой был тайник удалось не сразу, работать можно было только одной рукой, и доска оторвалась только тогда, когда при крене я повис на этой доске и смог дёрнуть эту доску, с успехом применив весь вес своего тела. Судно встало на ровный киль и теперь началась лихорадочная деятельность. Надо было молотком сбить штифты, на которых держались кандалы. Среди моих соседей оказался мастер — это был Яков, до своего попадания на каторгу за бродяжничество он жил и работал кузнецом на арендованном участке земли откуда его выставили, не дождавшись окончания срока аренды и затем сразу же судья вынес решение — отправка в Австралию на десять лет каторги за бродяжничество. Яков ещё легко отделался и срок не большой и так как у него не было семьи, то и переживать было не о чем. Так мы и расковали себя и сбросили цепи. Но это был даже не начальный этап. Надо было сломать запор на решетке которой мы были отгорожены от прохода и остальных обитателей трюма и самое главное надо было добраться до запоров на световом люке трюма и только тогда мы могли выбраться на палубу и как-то пытаться спастись с судна, терпящего крушение. То, что судно терпит