Лариса Соболева - Синий, белый, красный, желтый

– Нет проблем, – сказал Жора, налил коньяку себе и Долли, поднял рюмку. – За прекрасных дам… А ты, Долли?

Нине пришлось снова толкнуть ее ногой под столом, та взяла рюмку, при этом лицо ее было таким, словно она собиралась выпить яд. Они выпили. Жора накинулся на второе блюдо, не забывая говорить комплименты хозяйке кафе.

– Жорик, – замурлыкала Нина во время десерта, – ты не мог бы поехать сейчас же к переводчику, чтобы вечером он отдал мне хотя бы первые листы? Сегодня суббота, он наверняка свободен. А Долли поедет с тобой и привезет мне перевод.

Долли посмотрела на подругу уничтожающим взглядом, однако Нина сделала вид, что не заметила этого. Зато Жора просиял:

– Правда? Нет проблем, поедем!

Долли встала из-за стола и направилась в свою резиденцию – малюсенькую комнатенку с компьютером. Глядя на ее бедра, подрагивающие при каждом шаге, Жора восторженно произнес:

– Не женщина, а малина!

Извинившись, Нина заторопилась к подруге. Долли сидела на стуле и зло курила.

– Чего ты взбесилась, Долька? – задала наивный вопрос Нина.

– Ничего! – огрызнулась Долли. Подымила. Потом не выдержала: – Какого черта ты распоряжаешься моим временем? Мне роман надо писать. И я терпеть не могу этого Жору, а ты меня подсовываешь ему. Сводница!

– Ты несправедлива, Долька, – ласково сказала Нина. – Мы же подруги. А знаешь, что такое дружба? Это когда я или ты можем попросить сделать что-нибудь, не объясняя. А мне очень нужно, Долька, очень нужно знать, что там написано.

– Зачем?! – прорычала Долли. – С каких пор ты интересуешься чужой жизнью? Это неприлично читать чужие дневники, письма… неприлично подслушивать!

Нина присела на край стола, несколько поникнув. Долли права. Да, неприлично заглядывать в чужие откровения, которые Валька написала на английском языке. Значит, у нее были веские причины писать так, чтобы никто не понял. И хранила она тетрадь под замком в несессере. Раньше Нина не занималась выведыванием чужих тайн, но это был не просто дневник, который ей до одури хотелось прочесть. Это ключ к разгадке: чем же привлекла Глеба Валька, что в ней было такого, отчего он свихнулся? Нине необходимо знать только это. Все-таки ее терзали обида, ревность и собственные комплексы.

– Я потом тебе все расскажу, позже, – сказала Нина. – Долька, это не моя тайна, я не могу ее открыть. Пожалуйста, помоги мне. Съезди с Жорой. – Долли недовольно запыхтела. – А чем он тебе не нравится? Извини, ты пишешь про любовь, а сама-то хоть раз переспала с мужчиной? Что-то я сомневаюсь.

– Были у меня двое… – опустив глаза и нахмурив лоб, стыдливо призналась Долли. – Недолго… А! Мне не понравилось, поняла? И никто не имеет права лезть в мою частную жизнь. Да, не нравится мне Жора, не нравится! И для этого необязательны причины. Просто не нравится. Он же не ест, а жрет! Не смеется, а ржет. Еще и зубы золотые! Это пошло. Он грубое животное. Ну, ладно, я поеду с ним, потому что ты не отстанешь. У тебя есть плохая черта, Нинка, ты умеешь использовать людей в своих целях.

Долли накинула пальто и, выхватив из рук Нины злополучную тетрадь, выскочила из комнаты. А Нина глубоко вздохнула. Это первая ссора между ней и Долли. Вот так: Глеб появился, и все пошло кувырком. Хорошо, если только этим обойдется.

Позвонила актеру из самодеятельности, который согласился работать на семейных обедах, попросила срочно достать усы и бороду, поинтересовалась, как, например, сделать седину. Тот спросил – зачем? Вот народ! Ну, все надо знать, все! Нина соврала, что готовится к вечеру и хочет удивить друзей шутливым образом. А что еще говорить? «Понимаете, мой бывший любовник крупно влетел, может, даже прирезал свою законную жену с хахалем, теперь он хочет изменить внешность, чтобы его не узнала ни одна собака», – так, что ли? Актер притащил все через час, ведь Нина обещала хорошо заплатить. Она тут же принялась примеривать бородку и усы на себя, осталась недовольна:

– Грубо сделаны. Сразу бросается в глаза, что ненастоящие.

– Нина Александровна, у нас же самодеятельность. Обратитесь в театр.

– Ладно, я возьму усы и бородку. А седину как сделать?

Он поставил флакон с белой жидкостью на стол:

– Этой эмульсией намазываете волосы и густой расческой проводите по влажным волосам, чтобы отделить пряди. Такой эмульсией пользуются гримеры на киностудиях, когда надо состарить актера.

Нина опробовала на себе. Тоже осталась недовольна: пряди слипались, седина выглядела застывшей на волосах краской, но купила флакон и специальный лак, которым клеят бороды-усы. В свободные минуты звонила по телефонам Вальки, отмечая карандашом: парикмахерская, косметический салон, фитнесс-клуб, теннисный корт…

– Спортсменка чертова, – набирая следующий номер, проворчала она.

Некоторые телефоны не отвечали, Нина делала пометку и набирала номер за номером. Массажистка, дизайнер из салона «Зимний сад», педагог, дающий частные уроки английского языка, педагог, дающий частные уроки французского языка, педагог итальянского… Нина швырнула блокнот:

– Она хоть что-нибудь делала полезное?!

Потом кафе заполнили клиенты, Нина помогала обслуживать их, а завсегдатаям готовила лично. Имидж лучшего повара следует поддерживать всеми силами. Долли приехала в девятом часу слегка пьяненькая. Она бросила на стол в кабинете Нины несколько листов, отпечатанных на принтере:

– Это пока все, остальное получишь частями. И так еле уговорили.

Та с замирающим сердцем взяла листы, дежурно поинтересовалась:

– Ну а как Жора?

– Ой, молол всякую чепуху. Пойду, он обещал отвезти меня домой.

– Угу, – отозвалась Нина, присаживаясь на стул и читая тайну Вальки.

Я люблю снег, люблю, как любят мужчину. Нет, я люблю его больше, чем любят мужчину, потому что снег – это моя жизнь, моя страсть, моя любовь. Об этом, конечно, никому не говорю, потому что сразу же получу клеймо: умалишенная. Пусть так, да, сумасшедшая, но об этом буду знать только я. Им всем – не сумасшедшим, умным и правильным – недостает одной маленькой детали: не замечать «неправильных». Меня всегда удивляло это качество в людях – умение все замечать, даже то, чего нет. Сначала замечают, потом делают собственные нелицеприятные выводы, затем создают общественное мнение. О, общественное мнение! Это страшная сила, рожденная обывательским кругозором, узким, как задний проход. По-моему, ненормально стоять на позиции обывателя – правильного, умного, скучного. Подобных людей так много, что иногда мне кажется, будто они и есть умалишенные, а я единственная среди них нормальная. Но я не лезу к ним с советами и замечаниями, не сплетничаю о них, не натравливаю на них знакомых. Они существуют, и ладно, лишь бы не мешали мне. А чтобы не мешали, я никогда и ни с кем не откровенничаю. Однако я немножко отвлеклась, так как это неинтересная тема, во всяком случае, для меня. А может, я просто запуталась, ведь не люблю и не умею рассуждать. Лично мне всегда все ясно, просто. Мне понятна моя страсть к снегу.

Да, я люблю его больше всего на свете. Он так же прост, как я, понятен, я знаю его, чего не могу сказать о людях, которых узнать полностью невозможно. Я люблю его за то, что он принадлежит всем, значит, и мне, и не принадлежит никому. Впрочем, он принадлежит себе. Я тоже принадлежу себе, в этом мы схожи. Я люблю снег, потому что доверяю ему, знаю: он не подведет, он на моей стороне. С ним у меня всегда праздник. В городе он не бывает девственно-чистым, городской снег болезненно серый, не искрится, не обещает праздника. Но я все равно его люблю и в городе, как любят умирающего человека. Ведь рано или поздно он умрет в городе, но мне все равно обещает праздник, как только я уеду в горы. А в горах… В горах он вечен. Залитый рассветным солнцем, отливает розовым и оранжевым цветом. И у меня возникает ощущение, что эти лучи, отражаясь от снега, ласкают меня. Я становлюсь на лыжи и вижу перед собой огромное белое пространство, которое тянется далеко вниз. Я не вижу ни флажков, ни надписи «Финиш», ни сосен и елок – ничего. Только снег, который зовет меня. И горы, горы, покрытые снегом, оттого сказочно великолепные…

– Тоже мне, поэтесса, – буркнула Нина, переворачивая страницу.

Я соревнуюсь с ним, а не с людьми. Становлюсь на самый-самый край, стоит чуточку потерять равновесие – и ты уже летишь вниз, кувыркаясь. Сзади меня целый мир, спокойный и уверенный, а впереди меня длинный спуск – всегда понятный, но коварный. Только трепещет сердце перед стартом, слегка щекочет внутри, как во время занятий любовью. И тогда я отталкиваюсь, начинается скольжение. Захватывает дух, словно прыгнула в пропасть. Я никогда не боялась его, поэтому побеждала. Он хранил меня, не подводил, он помогал мне. Самое прекрасное – бешеная скорость, от которой по сторонам все сливается в сплошную стену и которая несет меня вниз. Это не та скорость, которую рождает мотор автомобиля или двигатель самолета. Это моя скорость, которую рождаю я. И ветер сбивает дыхание, из-под лыж взлетают мелкие крупицы снега и попадают мне в лицо на поворотах. Он обжигает меня, но не холодом, а жаром, я сливаюсь с ним и становлюсь его частицей, его любовницей. Восторг заполняет меня до такой степени, что я ничего не вижу и не слышу. Я лечу. Взлетаю и лечу. А потом лыжи едва касаются снежной поверхности и вновь отрываются от нее. Это поединок: мой и снежной махины вокруг. В этом поединке мы равны. И тогда от восторга у меня вырывается крик. Я не сразу понимаю, что добралась до финиша. Кругом какие-то люди, что-то кричат, прыгают, показывают на табло… Наконец я понимаю, что первая. Я выиграла поединок. Я смотрю на снег, а он мне молчаливо шепчет: «Молодец, любимая, я жду тебя завтра…»