Прочитав адрес, Сашка еще подержал бумажку в руках, подумал, а затем скомкал ее и швырнул в мусор. С паспортом и комсомольским билетом он вышел из подворотни и увидел, какой благодарностью вспыхнули Линины глаза.
– Держи, – он протянул ей документы. И сказал водителю свой адрес: – Мельничный переулок, 8.
Он еще не знал, что скажет матери, но другого выхода не было – для Мосола, для всей этой шпаны она должна хоть несколько дней прожить в его семье как сестра.
Он ощутил, как давно не кололся – со вчерашнего дня! Зверски хотелось «двинуться» или хотя бы курнуть анаши! Он вспомнил, что в кармане у него лежит мастырка и мысленно хлопнул себя по лбу – идиот, он же мог пошабить в подворотне, пока искал ее паспорт! А теперь как? При ней невозможно, она услышит запах.
Мать была дома, она изумленно уставилась на Лину с ее чемоданом, но Сашка быстро увел мать на кухню и у них состоялся короткий деловой разговор. Мать давно знала, чем занимается сын, страдала, плакала, умоляла Сашу бросить наркотики, скрывала, как могла, от отца, постарела за последние два года на десять лет, и только молила Бога, чтобы Сашку не арестовали до призыва в армию. Армия! Ей казалось, что это единственное, что спасет ее сына. И вдруг – эта девочка, синеглазое существо, заморская кукла, одного взгляда на сына было ясно, чтобы понять, что он влюбился по уши. И мать поняла, что это – редкий, посланный Богом шанс в борьбе за сына! Почти не спрашивая, кто она и что, только уяснив исходные данные – вокзал, потерянный адрес тетки, мать сказала: «Хорошо, пусть она живет у нас хоть целый месяц, Саша, но при одном условии – ты от нее не отойдешь ни на шаг, ни на минуту».
– Но мама! У меня есть дела…
– С ней, – сказала мать. – С ней – куда угодно. Покажи ей город, своди в кино, на пляж, но имей в виду – такую девочку в этом городе нельзя оставлять ни на минуту, ты лучше меня знаешь, что с ней может случиться.
Он знал. В этом городе только азербайджанки могут свободно, без проблем ходить по улицам – все остальные хорошо знают, что на каждом углу, в трамвае, в магазине их могут облапать, схватить за грудь, хлопнуть по заду – прямо средь бела дня. А уж вечером в каком-нибудь парке… компанией меньше десяти человек туда идти нельзя. Он видел, что мать сознательно спекулирует на этом, но он принял ее условие – а что ему еще оставалось?
– Саша, дай мне слово, что ты бросишь курить эту гадость и колоться, и – все, и пусть она живет здесь, пожалуйста! Ну?
– Хорошо, мама.
– Нет, не «хорошо». Дай мне слово, простое слово мужчины.
У Сашки ломило суставы от потребности в наркотиках, ныло и разламывалось тело, и в кармане лежала заветная мастырка анаши, но поглядев матери в глаза, он сказал:
– Хорошо, даю слово.
Через час, запершись в ванной, включив душ на полную мощь и громкость, Сашка трясущимися от нетерпения руками размял этот крохотный брикетик анаши, смешал с табаком, набил гильзу от папиросы «Беломор», и, стоя у открытой форточки, сделал несколько коротких затяжек. Облегчающая слабость успокоения разлилась по мышцам, у Сашки даже слезы выступили на глазах. Сейчас бы уколоться! Может, плюнуть на все, сбегать на угол проспекта Вургуна и Кецховели, там сейчас должен дежурить Керим, за чек опиума он берет двадцатник, потому что опиум привозной, не местный, из Средней Азии или даже из Вьетнама, но это ерунда, двадцатник как раз есть. Где-нибудь в первой же подворотне он кольнет себя керимовским же шприцем и – порядок, кайф…
Нет! Стоп! Хватит! Мужчина он или нет? Или просто тряпка?
Сашка скомкал недокуренную мастырку, швырнул в туалет и спустил воду. Затем долго мылся под душем и полоскал горло, чтобы избавиться от запаха анаши.
А еще через час, когда они с Линой вошли в лучший бакинский кинотеатр им. Низами посмотреть какую-то новую комедию, Сашка лицом к лицу столкнулся с утренним очкариком, хозяином украденной «Сейки». Бывший хозяин «Сейки» оказался директором кинотеатра им. Низами, и Сашка хорошо видел, как он ушел в дежурную комнату милиции за милиционером или дружинниками. У Сашки были секунды на размышление – бежать, но куда убежишь с Линой? И как ей объяснить? Глядя на дверь дежурной комнаты, он боковым зрением уже засек, как стоявший у двери билетный контролер снял трубку зазвонившего телефона. Сашка ухмыльнулся: блокируют двери, бежать поздно. Он посмотрел Лине в глаза и сказал:
– Слушай. Сейчас меня арестуют. Но это ерунда, это за одну драку. Живи у нас сколько тебе надо и скажи маме, что я держу слово. Меня отпустят. Жди меня, слышишь?
К ним уже шел дежурный милиционер.
Сашка двинулся с Линой в зрительный зал. Милиционер грубо взял его за локоть:
– Падажди, стой! Пашли со мной, – сказал он с азербайджанским акцентом.
– А в чем дело? – разыграл изумление Сашка.
– Ни в чем. Там узнаешь.
Лина с ее распахнутыми от ужаса голубыми глазами замерла на месте. Сашка сказал ей, уходя:
– Не бойся. Наш адрес: Мельничная, дом 6, иди домой.
Через час Сашка Романов по кличке Шах оказался в Бакинском городском управлении милиции, в камере предварительного заключения. Его сокамерником, одним из двенадцати обитателей КПЗ, задержанных в этот день по разным поводам в городе Баку, был я, Андрей Гарин, специальный корреспондент «Комсомольской правды».
Тот же день, 13 часов 15 минут
Все. На этом рукопись Белкина обрывалась. Я положил перед собой чистый лист бумаги и записал:
«1. Пожилой, лет 50–55, бесцветный, с металлическими зубами – был на Бакинском аэродроме и на Курском вокзале в Москве.
2. Был ли гроб с наркотиками? Проверить.
3. Вызвать из Риги Айну Силиня…».
Скорее всего, подумал я, Айна – это та самая Лина Бракните, возлюбленная Сашки Шаха, а Сашка Шах – это Султан. Раз Белкин назвал себя в рукописи Гариным, значит, все имена вымышлены, а вот детали, факты – в них я поверил сразу. Конечно, нужно быть осмотрительным и перепроверять каждый факт по десять раз. Писатели не следователи, они не обязаны протоколировать действительность, они могут менять факты, тасовать их и даже выдумывать, но на этих страницах, которые я прочел, так много достоверных или, по крайней мере, правдоподобных деталей, что не проверить их просто грех. Молодец Пшеничный, что нашел эти блокноты, жаль только, что не нашел продолжение. Я записал на своем листе: «Блокноты Белкина – редакция `Комсомольской правды`». Это еще не был план следствия или даже наброски к нему, а только первые узелки для памяти, и в эту минуту появился Светлов.
– Разрешите? – он был в летней форменной рубашке, с новенькими погонами подполковника, в фуражке. Невысокий, плотный, упитанный сгусточек энергии с цепкими и веселыми умными глазами. Сняв фуражку, он вытер ладонями пот на ранних залысинах и прошел в кабинет. – Как поживаем, гражданин начальник?
– Пока жив, – сказал я, пожимая ему руку, и кивнул на кресло возле своего стола. – Садись. Узнаешь? – Я подвинул ему папку с делом № СЛ-79-1542.
Он открыл папку, взглянул на первую страницу и лицо его выразило разочарование:
– А, это! Это я знаю. У меня бриллианты до сих пор лежат в сейфе.
– Хорошие бриллианты?
– Бриллианты замечательные! Редкая работа! Заберешь к себе? Я тебе советую поинтересоваться у ювелиров, кому они раньше принадлежали. У меня еще руки не дошли, но раз ты это дело берешь к себе…
– Подожди, – перебил я. – Ты знаешь про труп, про бриллианты, а кто второй похищенный – ты знаешь?
Он пожал плечами:
– Тоже какая-нибудь фарца. Да я этим не занимаюсь, мало у меня дел, что ли? Это дело, по-моему, сейчас в Москворецком районе. А как оно к тебе попало?…
– Так вот садись и читай, – я опять пододвинул к нему папку. – Только внимательно и до конца. Особенно вот эту рукопись…
Передавая ему рукопись Белкина, я снова обращаю внимание на то, что первая страница машинописного текста напечатана небрежно, с опечатками в тексте, а все остальные страницы чистые, даже красивые, как из машбюро, хотя Пшеничный написал в рапорте, что изъял их на квартире Белкина.
Светлов стал читать. Через несколько минут он расстегивает ворот форменной рубашки, приспускает галстук, потом закуривает и спрашивает, не отрываясь от чтения:
– Слушай, у тебя нет пива холодненького?
– Тут не держим, – усмехнулся я. – Потом можем сходить, здесь бар рядом.
В дверь постучали, я сказал «войдите» и взглянул на часы. Было 13.30 минут – почти сорок минут назад я говорил по телефону с Пшеничным. Он вошел и представился:
– Здравствуйте. Моя фамилия Пшеничный.
Оказалось, он значительно моложе, чем я ожидал. Худощавый, высокий, сутулый блондин лет 32-х. Удлиненное блоковское лицо, голубые серьезные глаза. Когда он проходит в кабинет, я вижу, что он слегка волочит левую ногу. Я поднимаюсь ему навстречу, пожимаю руку, говорю:
