— Уж лет пять, как ему «оставались считаные дни», — сообщил мне Ральф. — Так говорит его врач. Мэтт Грирсон был в Бразилии, узнал, что болен раком, и вернулся домой, чтобы умереть здесь.
— Не говоря уже о Герти, — снова завел Стив. — Хотя, полагаю, сейчас самое время поговорить о Герти.
— А чего о ней говорить? — спросил я.
— Ну и сиделку выбрал себе ваш дядюшка, — сказал Стив. — Божественная душечка Герти с мирскими телесами.
— Она действительно исполняла стриптиз? — спросил я, чем немало удивил Стива.
— Разумеется, — ответил он. — Я своими глазами видел ее пляски в Пассеике несколько лет назад. И, если вас интересует мое мнение, она и поныне сохранила былой задор.
— Стив воспылал любовью к Герти, как только нам поручили это дело, уведомил меня Ральф.
— Гораздо раньше, — уточнил Стив. — Еще в былые времена, когда она выступала. Ну, да не в этом дело. А в том, что старый деревенский мужлан, неизлечимо больной раком, выбрал Герти себе в сиделки. Потом его мочат, и все добро получает племянник, а когда мы приходим к нему потолковать, тут сидит все та же Герти. Еще одно странное обстоятельство. Во всяком случае, у нас в участке это расценили бы именно так.
— Давно ли вы знаете Герти, Фред? — спросил Ральф.
Мне вдруг захотелось обратиться к нему просто по имени, и я едва не сделал этого. Я хотел начать свой ответ с «Ральфа», сдобрить его «Ральфами», где надо и не надо, и завершить тоже «Ральфом», причем ответ этот должен был включать в себя только слова, из букв которых можно составить имя Ральф. Но я — трус, и поэтому ни разу не назвал Ральфа Ральфом, а просто сказал:
— Мы познакомились только сегодня. Она поджидала меня здесь, когда я вернулся от стряпчего.
Ральф и Стив слаженно захлопали глазами. Стив спросил:
— То есть, она попросту вошла сюда? И прежде вы ее не видели?
— Позвольте кое-что вам показать, — сказал я, поднимаясь на ноги.
— С удовольствием посмотрю, — ответил Стив. — И Ральф тоже.
— С большим удовольствием, — уточнил Ральф.
Я подошел к письменному столу, достал из прорези для бумаг рекомендательное письмо дядюшки Мэтта и вручил его Стиву. Тот пробежал письмо глазами, усмехнулся и сказал:
— Ну, вот, что-то новое, — и, протянув листок Ральфу, добавил: — Это меняет дело.
Ральф прочел письмо и проговорил:
— Тут есть кое-что любопытное.
— Что именно, Ральф? — спросил Стив.
— Кажется, на письме нет даты, — ответил Ральф.
— Она принесла его только сегодня, — пояснил я, будто оправдываясь.
— Я вам верю, — сказал Ральф. — Но меня занимает другой вопрос: когда он это написал? Вы меня понимаете?
— А почему бы нам не спросить у нее? — предложил я.
— Не думаю, что в этом есть нужда, Фред, — ответил Стив. — А ты как считаешь, Ральф?
— Пока нет, — решил Ральф.
Встав и снова сев, я почувствовал прилив уверенности в себе и сказал:
— Но если мой дядька так и так должен был умереть, а его огрели тяжелым тупым предметом, не будет ли разумно предположить, что он убит во время ссоры? В ярости, без какого-либо веского мотива.
— Такое возможно, — сказал Стив. — Я всецело согласен с вами, Фред, ваша версия вполне правомерна, и мы уже приступили к ее отработке. Правда, Ральф?
— Действуем по уставу, проверяем все версии, — ответил Ральф. — Работаем. Да.
— Но в то же время, — подхватил Стив, — я был бы рад, сумей мы найти человека, который видел вас в обществе дядюшки Мэтта, скажем, полгода назад.
Это я вам говорю со всей откровенностью, Фред. Или вас с Герти, верно, Ральф?
— Это очень помогло бы нам, — отвечал Ральф.
— Я говорю правду, уж не обессудьте, — сказал я.
— Я в этом не сомневаюсь, — смиренно молвил Стив. — Но мечтать не запретишь, правильно?
— Вы можете сообщить нам что-нибудь такое, чего мы еще не знаем? — спросил Ральф.
— Про это убийство?
— Раз уж мы его расследуем.
— Я и сам узнал о нем только нынче пополудни. Мне ничего не известно. Только то, что я услышал от вас и от Райли.
— И от Герти.
— Герти ни словом не обмолвилась. Во всяком случае, пока.
— Славная старушка Герти! — со смехом воскликнул Стив и поднялся. Он производил впечатление очень сильного и крутого парня. — Не дай бог мне когда-нибудь услышать, что вы ее обижаете, Фред, — полушутливо добавил он.
— Думаю, события будут развиваться несколько иначе, — ответил я.
Ральф тоже встал.
— Пожалуй, нам пора, — сказал он. — Если мы вам понадобимся, позвоните в отдел по расследованию убийств Южной стороны. Или попробуйте связаться через своего дружка Райли.
— Хорошо, — ответил я. — Если будет причина.
— Вот именно, — сказал Ральф.
Шагая к двери, Стив снова обратился ко мне:
— Попрощайтесь за нас с Герти. Скажите, что я по-прежнему ее люблю, Фред.
— Непременно, — ответил я и принялся переминаться с ноги на ногу в ожидании их ухода.
Заслышав, как хлопнула дверь, Герти вышла из кухни, огляделась и спросила:
— Они ушли?
— Стив просил попрощаться с вами.
— Все легавые — бездельники, — глубокомысленно заметила Герти и, нахмурившись, добавила: — Милый, тут как в склепе. У тебя что, нет проигрывателя?
— Не думаю, что вам понравятся мои пластинки, — ответил я.
— Дорогуша, я уже это поняла, но, как говорится, лучше плохая музыка, чем вовсе никакой. Так что заведи-ка один из своих струнных квартетов.
Я поставил Девятую симфонию Бетховена и врубил полную громкость. Если уж она хочет рок-н-ролл, так пусть получает.
Последующие несколько часов я прожил в состоянии тихого ужаса.
Герти и впрямь умела чувствовать себя как дома. А я мог думать только о постели и гадать, где решила спать часть моего наследства. Хотя я не считал себя ханжой и, строго говоря, не был девственником (разве что почетным, поскольку мое воздержание уже слишком затянулось, и я, можно сказать, вновь обрел невинность), мысль о том, чтобы спустя несколько часов после знакомства (или даже спустя несколько месяцев) залечь в койку со стриптизеркой из «Канонирского клуба», повергала меня в оцепенение. С другой стороны, отказать женщине — тем более, обладающей такой безудержной силой, — дело очень трудное, и тут требуется тонкий подход, а у меня, черт возьми, нет никакого опыта по этой части.
Кроме того, Герти оказалась прирожденной стряпухой и приготовила обед, какого я не едал уже долгие годы, а то и сроду. Основу его составляли салат и отбивные с картошкой и брокколи, но многочисленные приправы превратили эту нехитрую снедь в манну небесную, которую я уплетал за обе щеки.
Чтобы не вкушать в молчании и отвлечься от своих страхов, за трапезой я спросил Герти, что она думает об убийстве дядюшки Мэтта и подозревает ли кого-нибудь в этом злодеянии.
— Никого, — был ответ. — Никто никого не видел, никто ничего не слышал. Меня тогда не было дома. Никаких свидетелей.
— Прошло почти две недели, — сказал я. — Полагаю, полиция в тупике?
— Легавые, — пренебрежительно ответила она и передернула плечами, словно говоря: «Чего ты от них хочешь?»
Я чувствовал, что обязан выказать интерес и участие по поводу смерти родственника, оставившего мне триста тысяч долларов, но не мог сосредоточиться на этой теме, пока Герти с жадностью уписывала отбивную. Тем не менее, мне удалось поддержать разговор, спросив:
— Как вы думаете, может, это дело рук человека, которого он кинул? Ну, месть и все такое.
— Мэтт ушел на покой много лет назад, — ответила Герти, набивая рот салатом.
— А если это кто-то из прошлого? — не унимался я. — Человек, который в конце концов настиг дядьку?
Она подняла руку, призывая меня к терпению, прожевала и проглотила салат, опустила руку и спросила:
— Ты имеешь в виду жертву мошенничества? Кого-нибудь, обманутого два десятка лет назад?
— Возможно, — ответил я.
— Забудь об этом, милок, — сказала Герти. — Если простофиля спохватится, пока ты поблизости, он еще может потревожить тебя. Но по прошествии времени — ни за что. Особенность олухов в том, что они — олухи.
Они просто идут домой и сокрушаются по поводу своей горькой доли. Олухи не выслеживают кидал и не мочат их.
Я почувствовал, что краснею. Она настолько точно обрисовала мне меня самого, что я оцарапал вилкой с картошкой верхнюю губу.
Тем временем Герти предалась воспоминаниям:
— Именно так всегда говорил профессор Килрой: «Олух, он и есть олух». Это было его жизненное кредо.
— Какой профессор?
— Килрой. Многолетний деловой партнер Мэтта.
— А где он сейчас?
Герти передернула плечами.
— Ума не приложу. Может, в Бразилии. В чем дело? Тебе не нравится еда? — спросила она, заметив, что я положил вилку.
