Ежи Эдигей - Фотография в профиль

— Нет, легче повеситься! — простонал Качановский.

Хватило двух телефонных разговоров, чтобы связаться с автором книги «Я пережил ад и Освенцим», вернувшимся к тому времени из отпуска. Первый разговор, состоялся, с издательством, которое сообщило адрес Юзефа Бараньского, а второй — с ним самим о месте и времени встречи. Подполковник Качановский считал, что первый контакт с писателем должен быть неофициальным и носить скорее характер дружеской встречи, чем допроса. Устные воспоминания Бараньского в непринуждённой обстановке могли дать намного больше, чем его запротоколированные свидетельские показания. Поэтому офицер милиции не возражал, когда автор книги предложил встретиться у него дома.

Качановскому открыл дверь очень худой невысокий мужчина с лицом, на которое наложило свою печать трудное военное время. Очки с толстыми стёклами свидетельствовали о его близорукости. Блестящую лысину обрамлял венчик седых, волос. Одет он был в голубой свитер и сильно потёртые джинсы.

— Юзеф Бараньский, — представился хозяин квартиры. — А вы — пан подполковник Качановский? Входите, пожалуйста. Сразу прошу прощения за мой домашний наряд и беспорядок в доме.

В комнате вдоль стен разместились стеллажи, заставленные книгами. Книг было, наверное, не меньше трёх тысяч. Много их лежало на креслах, стульях, на узком диване. Большой массивный стол был завален бумагами и рукописями. Юзеф Бараньский бесцеремонно смахнул на пол книги с двух кресел и, предложив одно из них гостю, удобно расположился в другом. — Чашечку кофе?

— Спасибо, но я сегодня уже осилил три.

— Тогда рюмочку виньяка?

— Ну, если только за компанию.

Бараньский на столе сдвинул бумаги в сторону и поставил на освободившееся место бутылку виньяка, две рюмки и фарфоровую чашку с палочками подсоленной хрустящей соломки.

— Поддерживать в квартире порядок — занятие для меня, можно сказать, безнадёжное, — откровенно признался он. — А когда нет жены, моя беспомощность в этом отношении достигает предела. Хорошо ещё, что вы не видели, как я хозяйничаю на кухне.

— Мне как холостяку, живущему в однокомнатной квартире, это очень понятно.

Когда виньяк был разлит по рюмкам и мужчины обменялись краткими замечаниями о капризах погоды в текущем году, Бараньский перешёл к сути дела.

— Я немного догадываюсь, что привело вас ко мне. Наверное, какие-нибудь вопросы, связанные с периодом оккупации и концентрационными лагерями. Как историк я специализируюсь по этой тематике. Сейчас готовлюсь к защите диссертации на звание доцента, которая будет называться «Гитлеровские методы биологического истребления польского народа». Часто отдельные люди и разные организации, в особенности Союз борцов за свободу и демократию, обращаются ко мне за разными справками. Приходят как домой, так и в Институт новейшей истории ПАН[7], где я работаю. Но, честно говоря, впервые имею честь принимать представителя милиции. Мне всегда казалось, что у вас есть свои специалисты по этим вопросам.

— Вообще-то нам сравнительно мало приходится заниматься такими вопросами, — признался Качановский. — Судебные процессы об измене родине, а также суды над военными преступниками практически отошли в прошлое. Очень редко случается разоблачить скрывавшегося до поры до времени военного преступника. И именно теперь мы имеем дело с таким редким случаем. Кстати, в этом прежде всего повинны вы.

— Я? — искренне удивился Бараньский.

— Да-да. Всё началось с появления вашей книги «Я пережил ад и Освенцим». По фотографии, помещённой в ней, был опознан бывший шеф гестапо в Брадомске.

— Рихард Баумфогель?

— Собственной персоной.

— Где же вы его схватили?

— Дело в том, что не мы его взяли, а он сам к нам пожаловал. Попросту говоря, у него не было другого выхода, так как люди, с которыми он вместе работал, узнали его на этой фотографии. Он пошёл, как сейчас принято говорить, ва-банк: заявился к нам и потребовал, чтобы мы выдали ему документ, свидетельствующий о том, что у него нет ничего, общего с человеком, изображённым на снимке в вашей книге.

— Поразительная наглость!

— Только одного не мог предусмотреть Баумфогель, прикрывающийся фальшивыми документами на имя Станислава Врублевского… Того, что современные методы криминалистики позволяют определить совершенно безошибочно — пусть даже пройдёт сорок лет, — является ли конкретная личность и человек на фотографии одним и тем же лицом. На этом наш гестаповец как раз и споткнулся. Данные экспертизы, проведённой лабораторией криминалистики, говорили сами за себя.

— И всё это время он скрывался в Варшаве?

— Да, в Варшаве. Жил в двухстах метрах от вашего дома.

— Невероятно.

— Вам приходилось встречаться с Баумфогелем лично?

— «Встречаться» — это, пожалуй, чересчур громко сказано, Я видел его несколько раз в Брадомске, когда он проезжал по городу на своём автомобиле. Позднее, будучи уже в руках гестапо, я несколько раз видел его в здании, в котором размещалась моя камера.

— Вас вызывали к нему на допросы?

— Я был слишком мелкой сошкой, чтобы сам шеф гестапо проявил интерес к моей особе. Такими, как я, занимались другие палачи. Насколько мне известно, сам Баумфогель крайне редко вёл какое-нибудь дело. Он представлял тип «убийцы за письменным столом». Разрабатывал инструкции, издавал приказы, иногда контролировал, точно ли выполняются его указания. Впрочем, такие гитлеровцы были наиболее опасны.

— Что ещё вы можете нам рассказать? Как и при каких обстоятельствах вас арестовало гестапо? Я читал об этом в вашей книге, но предпочёл бы ещё раз услышать подробности из уст её автора.

Может быть, лучше рассказать вам тот кусок моей биографии, который связан с Брадомском и моим вынужденным общением с местным гестапо?

— Именно об этом я и хотел вас попросить. Вы не возражаете, если мы запишем ваш рассказ на магнитофон? Поскольку позднее вам скорее всего придётся давать показания в милиции и прокуратуре, а также в суде, на котором вы, вероятно, будете фигурировать в качестве свидетеля по этому делу, магнитофонная запись облегчит нам последующую работу.

— Разумеется, я не возражаю.

— Тогда можем начинать.

— Я родился в крестьянской семье в деревне Гославице под Брадомском. Кроме меня в семье были ещё дети — мои два брата и сестра. Во время оккупации, чтобы меня не угнали на принудительные работы в Германию, я нанялся работать к Счесневским.

— То есть на какое-то промышленное предприятие?

— Нет, не на предприятие. Старик Счесневский ещё перед первой мировой войной откупил у графа Платера земельный участок размером в девяносто гектаров, расположенный рядом с деревней Гославице. Позже, когда старик умер, этот участок перешёл к его жене и пятерым детям. Землю делить не стали, и после смерти матери всем хозяйством должен был заправлять старший сын Тадеуш. Другие дети получили высшее или среднее образование, и им выплачивалось из дохода определённое денежное содержание. Общественное положение старого Счесневского можно было классифицировать следующим образом: уже не крестьянин, но ещё не помещик. Даже после смерти главы семейства участок приносил приличный доход, так как хозяйство Счесневского специализировалось на производстве различных сельскохозяйственных культур и успешно противостояло кризису, который переживало сельское хозяйство Польши накануне второй мировой войны. Во время оккупации работа на такой усадьбе, обязанной регулярно поставлять значительную часть своей продукции немцам, избавляла в известной степени от опасности быть угнанным в Германию.

— Когда вы стали там работать?

— В начале сорокового года. Как раз тогда гитлеровцы увеличили численность вывозимых из страны людей.

— Вы бывали в Брадомске?

— Конечно. Ведь именно туда Счесневские отвозили зерно на элеватор.

— Вы лично видели Баумфогеля?

— Мне говорили, что шеф гестапо в городе — какой-то фольксдойч из Силезии, хорошо, говорящий по-польски, но наши пути не пересекались. Тогда я даже не знал его имени.

— Как вы угодили в руки гестапо?

— В конце сорокового года в Брадомске и окрестных деревнях начали создаваться первые подпольные организации. Молодой Счесневский, Здзишек, завербовал меня в одну из таких групп. Поначалу мы действовали самостоятельно, но затем постепенно одни группы установили контакты с Армией Крайовой, другие — с Батальонами Хлопскими[8], третьи — с Гвардией Людовой[9], а позднее — с Армией Людовой. Откровенно говоря, подпольное движение тогда только зарождалось, и люди попадали в ту или иную организацию чаще всего случайно или благодаря личным знакомствам. Что касается нашей группы, то молодой Счесневский установил связь с аковцами — окружным командованием Армии Крайовой в Петркове.