— Ее нужно выводить из этого состояния. Так недолго стать ненавистницей всего мира, а это близко к маниакальному состоянию. Будет терроризировать всех. Неизвестно чем может кончиться.
— Её ненависть ко всем пугает меня, — сказала мама Василия.
— Я не согласен с вами. Она слишком переживает, — вмешался Павел. Вскоре Анна Ильинична ушла на работу. Заехал Василий на минутку, забыл записную книжку.
— Как она? — спросил он у Павла.
— Пока спит.
— Может быть тебе, Павел, не стоит так часто бывать у нас. По-моему ты оказываешь ей медвежью услугу, потакая во всем. Жизнь есть жизнь — сам в гроб не ляжешь, по-христиански — это великий грех.
— А не грех, так говорить о друге, — услышала проснувшаяся Вера. — Да ты вахлак, тебе все равно, что с сыном и со мной. Я дура, что не вышла замуж за Павла.
Василий не дослушал до конца ее поистине уникальную речь, окончательно оборвавшую тонкую ниточку семейной связи.
— Милая, милая, моя несчастная малышка, — я думаю, что ты действительно совершила ошибку. Но её можно исправить.
Павел взял Веру на руки и как маленькую начал баюкать, носить по комнате. Она обхватила его шею и слушала сильное биение сердца. Вдруг её поразило собственное подленькое желание, пронизавшее с ног до головы. Она хотела этого человека, сильного, уверенного, надёжного. И прижавшись к нему так, что он почувствовал это, вдруг прикоснулась губами к его щеке, а он жадно впился в любимые губы. Страсть, неудержная, безумная, не рассуждающая, кинула их в объятия друг друга. В эти минуты у Веры не было этой постоянной ноющей боли души. Она вся отдалась своему верному другу. Теперь кто знает, может быть и будущему мужу. Спустя некоторое время она опомнилась и почувствовала женской интуицией, что совершила подлость по отношению к мужу. Семейные основы в их семье были непререкаемы.
— Мы с тобой далеко зашли, — отодвигаясь от него, — сказала Вера.
Он же, упоённый победой, такой долгожданной и такой неожиданной, запротестовал.
— Я никуда не уйду. Или ты уйдешь вместе со мной.
— Нет, — сказала категорически Вера. — Мы совершили ошибку. Я потеряла разум. Мы пока не должны больше видеться. Уходи.
— Ты меня гонишь? — упавшим голосом спросил Павел.
— Уходи.
И она отвернулась от него.
— Хорошо, я покорюсь пока и уйду. Но ты сама поймёшь, что села не в тот поезд. Твой уже ушел далеко, а наш, стоит, дожидается, пока мы в него сядем.
— Уходи, — беспощадно произнесла Вера. — Уходи. Ты — моя ошибка.
Павел встал, посмотрел на нее жёстко, зло и выскочил за дверь. Он не успел поддаться чувству радости, как вновь все полетело кувырком. Его машина, превышая скорость, летела по асфальту. Он смотрел на дорогу и не видел ничего, мелькали полосы асфальта, а он ехал и ехал, не зная куда, находясь в ситуации, от которой нельзя убежать. Его эгоистичная натура, не получающая удовлетворения в своих прихотях и постоянно находясь в напряжении, разрушила сложный механизм защиты разумом от недозволенных действий. Нужно было срочно разрядить ситуацию. Доехав до ближайшего ресторана, он решил «снять» девочку и таким образом заставить забыть эту гордячку, побывавшую в его руках, но все еще сопротивляющуюся. Ресторан только заполнялся посетителями. Песня о любви, томная, призывающая, толкала на поиски мимолетного удовольствия. Павел подозвал официанта:
— Столик с девочками.
— Будет сделано, — ответил тот и скрылся за портьерой.
Вскоре к нему подсели две девицы, но они ему не понравились.
— Мымры какие-то, — подумал Павел. — Куда им до Веры.
Выпили немного и он уже собирался уйти, не найдя нужной кандидатуры, как вдруг увидел в дверях свою одноклассницу Леночку, с которой у него даже был роман, чисто сексуальный, без слёз и обещаний. Она была одна. Павел бросил деньги на стол и направился к выходу. Идя прямо на неё, он смутил бывшую подружку своим респектабельным видом и, успев сказать, «Здравствуй», — потащил её из двери на улицу. Она шла и удивлялась столь буйной радости бывшего возлюбленного, с которым старая однобокая любовь так и не перешла в обоюдную.
— Что с тобой, Павлик? — спрашивала Елена и не получала ответа.
Он просто прикрыл ей рот ладошкой. Вывернувшись, она попросила:
— Ты бы лучше закрыл мне рот поцелуем.
Открыв дверцу машины он помог Леночке сесть и они умчались в его гнездо, свитое на даче.
— Ого, как ты шикарно живёшь? — удивилась она. — Женат?
— Пока нет. Ты исчезла, а другую не нашёл.
— Но ты же был по уши влюблен в Веру..
— Остановись, женщина. Ты знаешь, что неэтично обсуждать столь деликатные вопросы о других, не присутствующих рядом.
— Ты все еще её любишь, — утвердительно сказала она.
— Женщина, успокойся. Ты у меня в гостях и давай забудем всех знакомых и родных.
Лена переоделась в его рубашку и начала хозяйничать. Заглянула в холодильник.
— Что-то у тебя тут не густо с закусками, одна выпивка.
— Я здесь редко бываю, а дома мать готовит, вернее — прислуга.
— Шикарно живёте.
— А ты чем занимаешься?
— Работаю юристом в одном предприятии при ужасной зарплате, которой не хватает на приличные колготки и косметику.
— Что же ты не могла устроиться получше?
— Без протеже и денег? Ты знаешь, что у нас в стране перекосяк со специалистами. Штампуют юристов тысячами, а устраиваются единицы. Деньги за учёбу берут огромные, а как потом отработать их неизвестно. Вот и существую на шее у родителей, благо хоть они не отказываются кормить образованную дочку. Пока разговаривали, у Павла как будто что-то успокоилось внутри, воспоминания ненадолго приглушили его постоянно нервное состояние неудовлетворенности и задетого самолюбия. Его душевный контакт с Верой, с постоянной эмоциональной угрозой раскрытия его образа жизни, и желанием победить любой ценой соперника, опустошили душу, разрушили волю разума и он жил вспышками гнева и желания.
— Ты о чем думаешь? — внезапно услышал он вопрос женщины, сидящей напротив него в его доме.
— Так, о нас с тобой вспомнил.
— Правда? — обрадовалась она. — Тогда выпьем за нашу встречу.
Они подняли бокалы с шампанским, искрящимся за хрустальной стенкой.
— Пенятся счастьем, — лирически процитировала Лена.
— Которого так мало в нашей жизни, — добавил Павел.
— Это у тебя-то мало счастья? — хохотнула Лена. — Ну ты и жадина. Да твоего счастья хватило бы на тысячу человек.
— Может быть, может быть, — машинально ответил Павел.
Он вдруг взглянул на Лену, так как будто впервые видел её. Размазанная помада. На лице накладные румяна. Какая-то потрёпанная, жалкая, постоянно все оглядывает, ощупывает вещи вокруг в комнате. Павлу стало душно. Глаза наливались кровью, исподтишка восставала коварная ненависть к этой абсолютно ненужной бабе. Зачем он привёз ее сюда? Ему сейчас хотелось разобраться в том, что произошло между ним и Верой, а эта красноротая, без конца несла чепуху и много пила. Ему все труднее было сдерживать себя от желания ударить её, заткнуть этот говорливый рот. Бить, бить, пока она не замолкнет. Лена удивленно посмотрела на Павла, заметив происходящую в нём перемену. Его мутные глаза были залиты ненавистью.
— Что с тобой, милый? — пролепетала она и, вскочив со своего места подбежала к нему.
Она успела обхватить его шею руками, но ему показалось, что это раскрашенная змея вползает в его мозг, оттого голова становится все тяжелее. Он схватил её за горло и сильно сжал, так что она только ворочала глазами и билась у него в руках. В глазах её был неподдельный ужас и это подтолкнуло его на более решительные меры. Он отпустил хрипящее горло, она схватила себя руками и шипела, поглаживая вокруг шеи. Наконец, прошептала осиплым голосом:
— Да ты, маньяк, маньяк, а не Павлик, которого я знала.
И что-то говорила своим скрипучим противным голосом. Потом вскочила и допустила непростительную ошибку: подойдя вплотную к Павлу, женщина влепила ему пощечину.
— Да ты, мразь, — еще более разъярился он.
Никто никогда не смел прикоснуться к его лицу. Эта паршивка ответит за всё. Его разум отказал и с ним вступило в сражение эмоциональное безумие, так как рассудок давно раздвоился и он не понимал, где хорошо, где плохо. Тормозов не было. Безумец подошел к ней, схватил за руку, ударившую его и провернул так, что выступила голая вывернутая кость. Лена потеряла сознание от боли, а он все бил её, топтал, крушил вокруг бутылки, бокалы, тарелки. Все летело, звенело, падало. В довершение всего он ударил её бронзовой статуэткой и только тогда вышел в другую комнату. Его тяжелая голова, словно налитая свинцом, разрывалась от боли. Веки стали неподъёмными, как будто на них наложили тугую повязку. Руки мелко дрожали, его бил озноб, ноги плохо повиновались. Удары сердца, казалось ему, могли разбудить всю улицу.
