— А я так просто в этом уверен. Только вам придется ему рассказать немного больше, чем мне. В том числе — и о поклонниках, как настоящих, так и бывших. Вашего супруга могли извести из-за обычной ревности.
— Спасибо, конечно, за такой комплимент, но, как вы сами любите говорить: это вряд ли. Ни красавицей, ни тем более роковой женщиной не только не являюсь, но даже не считаю себя таковой и африканские страсти вряд ли могу вызвать. Разве что рассказывать о далеком прошлом… Боюсь только, что тогда у Павла не хватит времени заниматься основной работой и он просто вылетит из серьезной организации. Рассказывать я могу часами. Как Шехерезада. Вот, например, приятель, который мне звонил по поводу жены. Сто пятьдесят лет тому назад мы с одной девицей одновременно в него влюбились. А он решил, что две — это всегда больше, чем одна, и морочил головы нам обеим. Кончилось все тем, что мы с моей соперницей столкнулись у него на квартире. Весело было!
— Кому? — с неподдельным интересом спросил Андрей.
— Да всем, наверное. К счастью, и у меня, и у Гали хватило чувства юмора, чтобы не вцепиться друг другу в волосы. Мы устроили дуэт-истерику нашему кавалеру и гордо удалились. Кстати, мы с Галкой до сих пор в прекрасных отношениях. Я более отходчивая, Володьку простила. А Галя из непрощающих, с тех пор она о нем даже говорить отказывается, не то что видеться.
— Действительно, почти «Тысяча и одна ночь» может получиться, усмехнулся Андрей. — И кто к вам должен был приехать? Жена вашего приятеля? А вместо этого — пропала?
— Похоже на то. Но приехать она должна была не одна, а… как бы это объяснить…
Андрей терпеливо ждал, когда я подберу формулировку.
— В общем, Марина — вторая жена Володи, а Лариса — первая. Ума не приложу, как это они спелись. Вроде бы близко друг у другу не должны были подходить. Обе — ревнивые, обе — прости меня, Господи, грешную, — стервы отменные, я рядом с ними просто отдыхаю.
Скепсис, выразившийся на лице моего собеседника, отчетливо давал понять, что в данном случае я себя недооцениваю. Ну, со стороны, как известно, виднее. Но вслух он ничего на эту тему говорить не стал, только заметил:
— Я бы на вашем месте вспомнил, о какой «той» дискете говорила Марина. Ведь она имела в виду абсолютно конкретную, о которой вам прекрасно известно. Молчать в данном случае просто глупо.
— А говорить — непорядочно! — вспыхнула я. — В конце концов, это не моя тайна. И друзей я не предаю.
— Знаете, ситуация действительно неординарная. Вы дружите со своим бывшим… возлюбленным, одновременно поддерживаете приятельские отношения с обеими его женами — бывшей и нынешней, одна из подруг у вас — бывшая соперница… До сегодняшнего вечера я считал, что в женщинах кое-как разбираюсь. Да, вашему мужу с вами, судя по всему, скучать не приходилось. Простите, Наташа, я не хотел.
Разумеется, я разревелась. Время лечит, но так медленно! Если бы Валерий был жив, неужели бы он допустил хоть десятую долю того, что случилось? Да тогда вообще бы ничего не случилось, не было бы никаких переездов, поздних непонятных визитов, бесконечных загадок и вообще всего этого кошмара. Я бы спокойно жила с любимым человеком в любимой квартире, возможно, и он нашел бы себе работу, мы вместе бы делали уборку, готовили бы обеды и ужины, я бы перепечатывала бы рукописи Валерия и занималась своей работой. Но Валерия нет, а теперь еще выяснилось, что он не просто умер, а схватил дозу смертельного облучения. Откуда взялась эта капсула? Кто ее подсунул? Зачем? И смогу ли я разобраться в этом жутком нагромождении неожиданностей?
Обычно я плачу по двум причинам: от боли и от злости. Сейчас я плакала от бессилия и одиночество. И еще — от страха.
Глава четвертая. Страсти по квартире
4. Он не мог справиться с собой: пришлось открыть окно и несколько раз глубоко вдохнуть холодный зимний воздух. Но холода он даже не почувствовал, так переполняла его злость. Прекрасно продуманное, спланированное и блестяще осуществленное мероприятие решило проблему только наполовину. Пока он не нашел эту штуку, его спокойствие и дальнейшая нормальная жизнь находились под угрозой краха. Что спокойствие — сама свобода оказывалась под вопросом в прямом смысле этого слова. И что такого незаконного он делал, скажите, пожалуйста? Продавал патентную документацию людям, которые с умом пользовались этой информацией? Тоже криминал! Да отечественные изобретатели должны ему в ножки поклониться за то, что их детища оказались вообще востребованными и реализованными на благо человечества. Да, сами изобретатели ничего не получили. Но им ничего и не светило, при совковой-то системе патентов. Ни раньше, когда процедура была бесплатной, ни теперь, когда за не нужно выложить кругленькую сумму в твердой валюте. Откуда валюта у голодранцев? То-то и оно.
У него первоначально тоже не было денег. Зато всегда была светлая голова. И умение войти в доверие. Девчонки из патентного бюро ничего не могли заподозрить, кроме того, что он явно неравнодушен к одной из них. Неравнодушен — ха! Он был и остался неравнодушен к тем документам, которые эти безмозглые балаболки оставляли на рабочих столах, убегая покурить, подкраситься или по каким-то еще столь же «важным» делам. А мини-фотоаппарат давным-давно изобретен. Перевести информацию на английский — вообще не проблема. Сложнее всего было найти покупателя, но он и с этим справился.
Достаточно того, что он один-единственный раз расслабился — и тут же стал жертвой вульгарного шантажа. А потом допустил утечку информации. Больше он таких ошибок не сделает. И если понадобится убрать еще кого-то уберет. Люди, угрожающие его благополучию, не имеют права на жизнь.
Для проверки его подозрений требовался один-единственный телефонный звонок. Если он прав, то действовать нужно будет немедленно. А если ошибается… Но чутье подсказывало ему, что все именно так и должно быть. Только туда могла она передать важную для нее вещь и тем самым сохранить тайну. Однолюбы не меняют своих привязанностей, а она была именно однолюбкой, уж кто-кто, а он это прекрасно знал. А будучи отменным логиком, спокойно выстраивал линию поведения практически любого человека, если хоть немного его знал. И никогда не ошибался, во всяком случае, до сих пор.
Положив телефонную трубку, он понял, что и теперь не ошибся в своих умозаключениях.
Андрей и Павел ушли от меня часа в три ночи, причем прихватили с собой злополучный диван. По их словам — до ближайшей помойки, потому что я одна с этим чудовищем не совладаю, да и незачем проводить в его обществе еще одну ночь. Хотя, по-моему, это уже были детали — жила год, какая разница. Но мужчины были непреклонны:
— Если бы вы могли справиться собственными силами, тогда еще было бы о чем говорить. Но ведь вам, похоже, никто не поможет. Володе, приятелю вашему, сейчас явно не до вас. Если только этот, ненаглядный любимый…
Андрей имел в виду Масика и я, несмотря на то, что ситуация была далеко не комичной, не смогла удержаться от смеха. Представить себе Масика, занимающегося тяжелой физической работой, было просто невозможно, даже при самом бурном воображении. Да и нетяжелой — тоже. Один раз он попросил воды, я принесла из кухни бутылку минералки, а через какое-то время захотела пить сама. Достала второй стакан — и тут Масик, опередив меня, королевским жестом его наполнил и торжественно произнес:
— Видишь, я и стакан воды подать могу!
На этом трудовые подвиги кандидата в мои супруги и закончились. Робкие намеки на плохо повешенный шкафчик в кухне и протекающий кран в ванной успеха не имели. Впрямую же я его ни о чем и не просила: за последнее время привыкла справляться самостоятельно, во-первых. И боялась, что меня это обяжет к чему-нибудь более серьезному, чем беседы, во-вторых.
В общем, мои визитеры удалились, оставив меня совершенно измученной и морально, и физически. Володин телефон был глухо занят. Павлу удалось узнать только то, что теоретически в горевшем здании Морфлота вечером никого не было, а те, кто обязан был там находиться, от пожара не пострадали. Но горели два верхних этажа, огонь еще далеко не потушен и со всей уверенностью сказать невозможно. А вдруг?
— Ни с того, ни с сего пожаров не бывает, — задумчиво сказал Павел, когда закончил свои телефонные переговоры. — Либо небрежность, либо поджог. Если небрежность — то кто-то в ней виноват. Если поджог — нужно искать, кому это выгодно. Завтра я вам сообщу, Наташа, касается это дело вашего приятеля или нет. То есть…
— То есть пострадала его жена или нет, а если да — то до какой степени.
— Совершенно верно.
Тревога о Марине и мысли о капсуле в диване гарантировали мне бессонную ночь. Поэтому я нарушила собственные принципы и проглотила таблетку снотворного. Заснула — как провалилась. И увидела этот сон… А проснувшись, обнаружила, что и без того кое-как слепленная из кусочков жизнь превратилась в не слишком изящную груду обломков. Незыблемым оставалось одно: работа. Издателей, заказавших мне перевод остросюжетного детектива, совершенно не волновали мои проблемы. А я, составляя график изготовления очередного шедевра, разумеется, не учитывала всевозможные осложнения в виде пожаров, радиоактивного излучения и так далее и тому подобное.
