— И ты сразу пошел домой?
— Да.
— А ты знаешь, когда четвертый урок кончается?
— Знаю. В полпервого.
— А что твой папа вчера делал дома?
— Не знаю...
Диалог этот занял немало времени, и наконец я услышал кое-что показавшееся мне важным: отец не остался вчера обедать, хотя мать просила подождать немного, пока приготовит обед. Наверно, спешил. Он зашел во вторую комнату, достал там горсть патронов и всыпал себе в карман; мальчик видел это в щелку двери и совсем не пытался от меня скрывать. Потом отец вышел во двор и хотел ехать, но мальчик выбежал и стал просить, чтобы отец его покатал. Ошинь согласился, довез его почти до хутора Земитов и только там ссадил и велел идти обратно.
Под конец сынишка Ошиня так осмелел, что потянул меня за рукав и шепнул, чтоб не слышала сестра:
— Во, гляньте-ка!
Паренек раскрыл учебник арифметики, и я увидел заложенную между страниц десятирублевку.
— Это мне папка вчера подарил. Раньше никогда не дарил!
Паренек с гордостью посмотрел на меня, потом приложил палец к губам и взглянул на сестренку, давая понять, что она не должна узнать его тайну.
Я кивнул в знак согласия и шепотом же спросил, знает ли мать об этом.
— Не-е! — Мальчик энергично покачал головой.
Я встал и подал маленькому собеседнику руку. Он изо всей силы хлопнул ладошкой по моей руке, и мы расстались друзьями. Мне было немного стыдно — расспрашивал ребенка... Но нужно же узнать правду!
До шоссе было километра два, и я пожалел, что отослал Дамбита с его мотоциклом. Утешением было то новое, что я узнал: вчерашнее поведение Ошиня заставляло думать, что здесь действительно что-то нечисто. Разве сам факт, что Ошинь подарил ребенку десять рублей, не говорит о том, что он был чем-то очень взволнован? Раньше-то он не делал сыну таких подарков... Может быть, младший лейтенант Дамбит вовсе не так уж поверхностно судит о деле? Может быть, хорошо зная людей и местные обстоятельства, он правильнее меня оценивает ситуацию, тогда как подозрения насчет Райбача... Как бы там ни было, Ошиня надо вывести на чистую воду! И чем скорее, тем лучше.
Я отпер дверь служебного помещения Дамбита. Усталость давала себя знать. Включил электроплитку. За окном все громче выл осенний ветер, но запел чайник, и в сыром, нежилом помещении стало чуть-чуть уютнее. Как хорошо, наверно, сейчас в моей калниенской комнате! С картины, доброжелательно усмехаясь, глядит старый моряк... От здешних голых стен веяло только казенным равнодушием. Правда, не так давно и калниенская квартира казалась мне пустой и мрачной. И кстати, позвонить Айе можно бы и отсюда. Я поглядел на телефонный аппарат. Нет! Заказывать разговор уже поздно: Айя, наверно, спит. И зачем мне звонить первому? Особенно после вчерашнего.
Я налил себе зеленого чаю и стал перебирать — что же я, собственно, узнал сегодня, что выяснил? Месть, ревность или, может быть, несчастный случай? Пока еще бессмысленно гадать, кто преступник — Ошинь, Райбач, Теодора или даже, чем черт не шутит, «лучшая девушка на свете», у которой тоже могли быть свои причины.
Я прилег на жесткий диван и уснул, едва голова коснулась подушки. Проснулся от громкого стука в дверь. Отпер, не успев протереть глаза. В комнату буквально ворвался ее хозяин.
— Извиняюсь за беспокойство. Теперь все ясно, — отрапортовал младший лейтенант. — Как только Ванадзинь вышел из мастерской, некоторые рабочие решили этим воспользоваться. Слесарь Петерсон увидел Ошиня и пригласил принять участие в пьянке, предварительно заверив, что Ванадзинь ушел домой, а затем уезжает в город.
Выслушав Дамбита, я сказал:
— Благодарю! Пока достаточно. Можете быть свободны.
Когда Дамбит вышел, я сел за его письменный стол и, потрудившись с полчаса, записал в хронологической последовательности все известные мне действия Ванадзиня и Ошиня третьего октября. Все совпадало!
Первым утренним автобусом я вернулся к себе в Калниене, умылся и переоделся. Сразу позвонил Друве и попросил разрешения зайти к нему.
Едва я вошел в кабинет, Старый Сом спросил:
— Жаловаться? Трудности, неясности?..
— Нет, — возразил я бодро. Только после этого мы поздоровались. После соответствующего приглашения я сел у стола, напротив прокурора, смотревшего на меня с нескрываемым интересом.
— Н-ну? Рассказывайте! Я слушаю.
— К настоящему моменту следствием нащупаны две нити.
— М-м?! — неопределенно хмыкнул Друва.
— Одна из них почти распутана.
Я вкратце пересказал все, что узнал о Райбаче и Ошине.
— Несомненно, виновным может быть только один из них двоих, — глубокомысленно закончил я и стал доказывать, почему подозрения Дамбита, а теперь и мои тоже направлены именно на Ошиня.
— События, по-моему, развивались так: Ванадзинь после двенадцати часов уходит с работы и направляется в Песчаный, чтобы переодеться; вскоре после тринадцати часов он выходит из дома. После ухода Ванадзиня рабочий Петерсон едет на мопеде в магазин. В это же время Ошинь из правления колхоза, где он получил расчет, едет к магазину с намерением выпить. У магазина он встречается с Петерсоном и узнает, что Ванадзинь направляется в Песчаный, чтобы затем ехать в город. Между Петерсоном и Ошинем происходит разговор, причем Петерсон, по его словам, еще напоминает ему: «Дал тебе прикурить наш Ванадзинь!» Без сомнения, у Ошиня с новой силой вспыхивает злоба. О мести Ванадзиню Ошинь думал и раньше, Петерсон еще больше раззадорил его. И тогда Ошинь вдруг отказывается от выпивки возле магазина, больше того — отказывается поехать с Петерсоном в мастерскую, где можно было бы повеселиться со старыми друзьями. Ведь такого еще не бывало, чтобы этот человек отказывался от выпивки. Петерсон рот разинул от удивления. И все-таки Ошинь на этот раз отказался от выпивки, утверждая, что ему необходимо быть на новой работе. Но туда он — прошу заметить — вовсе не торопится! Ошинь едет домой, забирает патроны и, уезжая, поступает так, как не поступал еще никогда: дарит сынишке десять рублей.
— В котором часу Ошинь выехал из дома?
— Около часа дня. Примерно в то же время, когда Ванадзинь вышел из своего. Оба двигались к реке в направлении переезда. В лесу их дороги должны были пересечься, и...
Я осветил положение подробно, исчерпывающе. Когда я кончил, Друва сказал:
— М-да, кое-какие факты свидетельствуют против Ошиня, хотя кое-что вызывает сомнения. Да, именно так: вызывает сомнения.
— Например? — спросил я, огорченный, но заинтересованный.
— Например, где находился мотоцикл Ошиня, пока он подстерегал Ванадзиня? Не верится, чтобы он ехал навстречу Ванадзиню на мотоцикле, увидел ненавистного человека, остановил мотоцикл, снял с плеча ружье, прицелился, выстрелил с расстояния в один метр, а потом повернул мотоцикл и — до свидания! К тому же Ванадзинь застрелен не на дороге.
— Мотоцикл мог быть спрятан где-то поодаль, в десяти-пятнадцати минутах ходьбы от места убийства. Там, кроме шоссе, имеется еще много дорог, не считая тропинок. Места малонаселенные, и мотоцикл без всякого риска можно было оставить в кустарнике.
— Притом, — прокурор, казалось, пропустил мимо ушей мое возражение, — вы же не имеете понятия, где находилось ружье Ошиня в течение пяти дней. По вашей версии выходит, что Ошинь решил убить Ванадзиня не меньше пяти дней назад и уже заранее спрятал ружье вне дома, вероятнее всего неподалеку от места, где должен был пройти Ванадзинь. Значит, по-вашему, он тогда еще знал, что Ванадзинь довольно часто ходит к перевозу?
— Да, я допускаю это. Если об этом знала лодочница, знали рабочие мастерской, то почему бы не мог знать Ошинь? И главное: почему Ошинь третьего октября у магазина выпил только бутылку пива и отказался от более основательной выпивки, чего с ним еще никогда не случалось?
— Может быть, человек решил исправиться?
— Как бы не так! В тот же вечер он опять напился! Я же рассказывал.
— Может быть, он боялся по дороге нарваться на автоинспектора?
— Чтобы лишиться прав, достаточно бутылки пива — это во-первых. Во-вторых, эту срочную поездку он придумал только для Петерсона. В-третьих, куда он вообще спешил в этот день? Нигде не задерживался, всюду лгал, дома быстренько схватил патроны и умчался...
— Одними патронами без ружья, насколько мне известно, стрелять невозможно.
— Вам угодно шутить. Попрошу выслушать еще раз: Ошинь, решив отомстить Ванадзиню, заблаговременно убрал свое оружие из дома, чтобы в день смерти Ванадзиня никто не увидел его с оружием в руках.
— Теперь вы себе противоречите: именно в день смерти Ванадзиня Ошинь все-таки явился к себе на работу с ружьем.
— Противоречие только кажущееся: затеяв эту стрельбу по кепке, Ошинь заметал следы — ведь теперь уже никакая экспертиза не установит, сколько выстрелов сделано из его ружья, и действительно ли один выстрел сделан на несколько часов раньше, чем остальные. Не так ли?
