Я вернулся к стенке, постоял, отдохнул и, выбрав момент, нагнулся к ударнику:
– Отлично ведешь ритм!
В ответ он даже не кивнул, а просто в свой многосложный ритм вставил еще одну перебивку. Я рассмотрел его ближе: он работал на своих барабанах и тарелках как в экстазе, не замечая ничего вокруг, растворившись в ритме, звуке, взмокший и, без сомнения, очень счастливый. Но вряд ли это было из-за одной наркоты – хотя на его открытых руках и синели следы от шприцев. Такие звуки сами по себе способны ввести в транс, знаю по себе. Ничего бы не смогло сейчас остановить или задержать этот несущийся, как экспресс, блюзовый ритм. Почти ничего.
Я снова нагнулся к его уху:
– Где Таню прячешь?
Вдруг этот экспресс качнулся и чуть не сорвался под откос. Не в такт зазвякали тарелки, колотушки пропустили по удару, многослойный торт звуков вмиг сплющился всмятку. Музыканты повернули головы в поисках причины катастрофы. Я отошел в сторону, и ударник мало-помалу пришел в себя, пытаясь наладить ритм. Я сыграл еще один квадрат, положил в карман гармошку и сбежал с эстрады. И вот тогда-то мне действительно захлопали. Поворачивались в мою сторону, что-то кричали. Такие моменты – лучшие в жизни. Я направился к знакомой компании, и там сразу нашлось для меня местечко между Лешей и вчерашним байкером на «Харлее». Галя сидела рядом с ним – она была его девушкой.
Мне хорошо было среди них. Это настоящая семья, когда своей давно нет, мне жаль было расставаться. Но уже далеко за полночь, и музыканты сыграли последний блюз, начали собираться, и в динамики запустили дешевый рок с компакт-дисков. Я стал прощаться, я торопился. Пожимал руки, за что-то благодарил. Галя тоже протянула мне свою руку, и, когда я нежно пожал ее, в моей ладони осталась вчетверо сложенная записка. Она улыбалась, а я кивал, кивал всем, сомневаясь, что когда-нибудь еще увижу их.
Я выехал со стоянки клуба и остановился за автобусной остановкой, в густой тени, где меня не было видно. Из клуба уже начала вываливаться публика. Развернул записку: телефонный номер. Не зря, значит, трубил весь этот вечер.
Музыканты вышли все вместе, расселись по трем машинам – потрепанным иномаркам. Нужный мне Гуталин сел пассажиром к басисту – в темноте издалека я ориентировался только по чехлам их инструментов. Гуталин нес в руках округлый кожаный кейс с тарелками – уважающие себя ударники выступают только со своим железом.
Выехали они со стоянки одновременно, я тронулся за ними, опасаясь перепутать их в темноте. Но после пустых городских перекрестков, на шоссе, ведущем за город, остался только нужный мне «Фольксваген». Пришлось выключить фару, пока без нее было видно на дороге, да и полная луна светила. Моя неотвязная одинокая фара в зеркале заднего вида «Фольксвагена» несомненно насторожила бы любого. Позже придется все равно ее включить, чтобы не сломать шею на каком-нибудь проселке.
«Фольксваген» бодро несся по ночному шоссе в сторону от столицы. И вот – поворот в темень, в поле, к дачным участкам. Я тормознул, выждал, пока рубиновые огни не углубятся в лес метров на двести, и снова включил свою фару. На горизонте, среди деревьев, на фоне светлых облаков, чернели крыши и светились редкие квадратики окон. Мне пришлось поднажать и приблизиться к удаляющейся машине. Несколько поворотов, мелькание красных огней сквозь кусты, – и стоп. Я вырубил фару и поехал почти на ощупь.
«Фольксваген» стоял у глухого забора. За ним высилась двухэтажная дачка. Хлопнула дверца машины, скрипнула калитка, и красные огни тронулись дальше. Стук входной двери еще не утонул в ночной тиши, как на втором этаже зажглись два окна.
Я подъехал ближе, слез с мотоцикла и пошел вдоль двухметрового забора из металлических штампованных листов. В даче по-прежнему светились только верхние окна. Одно было приоткрыто, и за ним плотная штора слегка шевелилась на сквознячке. Если комары их ночью не достанут, то оно так и останется открытым до утра. Это могло бы быть на руку, но только утром.
В подсумке мотоцикла у меня всегда с собой толстый свитер и термомешок, в который можно залезть по шею и согреться. Из такого материала в некоторых странах делают мешочки для горячей выпечки, чтобы принести ее домой, как из печки. Поэтому ночевка летом в придорожном лесу под елкой – для меня удовольствие, тем более в такую лунную ночь. Я сел на мотоцикл и вернулся назад, в лесок. Наломал несколько еловых лап, подстелил и с удовольствием растянулся. Сквозь еловые ветви неслись и неслись надо мной в бледном отблеске луны серебристые облака.
Проснулся я почти в восемь. Собирать было нечего, но я потерял еще несколько минут, пока вырезал ножом суковатую дубину, и наконец вскочил на мотоцикл.
Окно в спальне на втором этаже было по-прежнему открыто, и штора, как и ночью, шевелилась на ветерке. Оглянулся по сторонам – никого. Подставил дубину с сучками к забору и, как по лесенке, перемахнул. Упал, слава Богу, не на грабли и не на вилы – а в кусты. Пошел сразу к сараю – открыто. Внутри лопаты, грабли... и стремянка.
Со стремянки мои локти достали до жестяного подоконника – лучшего и не пожелать. Я медленно отодвинул штору – кровать, скомканные простыни, свисающая из-под них рука, на ноге знакомая татуировка. Гуталин лежал на кровати один. Я влез в открытую створку окна и замер. На кровати лежала вторая смятая подушка и второе скомканное одеяло. За кроватью была видна полуоткрытая дверь. Я прислушался – кто-то там был, доносились какие-то непонятные звуки, даже вроде детский смех. На цыпочках я обошел кровать, приоткрыл эту дверь шире и заглянул.
В углу комнаты работал почти без звука телевизор, а затылком ко мне в кресле сидела блондинистая, кудрявая головка в наушниках. Время от времени эта головка закидывалась назад и тряслась от смеха: на экране мелькали старые диснеевские мультики.
Я бесшумно подошел ближе и достал из кармана фотографию с выпускного бала. Я так надеялся, что это она, и негромко позвал: «Таня». Она не услышала меня в своих наушниках. Я повторил ее имя громче, еще громче. Наконец она повернулась, расширила глаза, приоткрыла рот, и я сразу протянул ей снимок.
– Что, кто это? Кто вы? Откуда это у вас, что вам надо! – Девочка сорвала с головы наушники, но не закричала и никого не позвала на помощь. Левая ноздря у нее была проколота, и в ней сверкал камушек в оправе. Золотой шарик блестел над бровью, такой же был под нижней губой.
– Тише, тише, Танечка, все спят, ш-ш. – Это подействовало удивительным образом – она действительно перешла на шепот.
– Кто вы такой? Как сюда залезли?
– Я ваш друг. В окошко залез, Таня, оно у вас открыто. А Гуталин спит. Пусть пока спит, он устал за вечер.
– Да кто вы такой!
– Друг. Ваш и Гуталина. Друг. – Я никого не обманывал: в одном блюзовом бенде играют только друзья.
– Я вас не знаю!
– И я вас. Но видел вашу фотографию. А теперь нам надо ехать домой. Дедушка весь извелся. Он чуть не плачет. Немедленно!
– Никуда я не поеду. Я закричу! Вы что, полицейский? – Она отпрянула в кресле, глаза ее сузились.
– Надо ехать, Таня. Полиция вас ищет. Но мне первому повезло. Поехали, я вас на мотоцикле прокачу.
– Я – совершеннолетняя! Я что, не имею права?
– Дедушку мучить, который тебя любит, – нет и нет. Не имеешь.
– Никуда я с вами не поеду! Я вас боюсь! Володя! Проснись, Володя!
Я вернулся в спальню. Теперь только Гуталин мог мне помочь. Пришлось брать его за руку, будить и тормошить. Наконец удалось растолкать его. Он продрал глаза, всмотрелся и, узнав меня, сразу вскочил и сел в кровати.
– Доброе утро, Гуталин. Я Таню домой забираю. Не возражаешь?
– Ты кто?
– Я – Николай Соколов, мы вчера с тобой вместе играли. – За спиной скрипнула дверь, рядом появилась Таня. – Объясни ей, что домой надо, дедушка извелся, да и полиция может сейчас приехать. Хочешь с ней встретиться?
– Ты мент?
– Я сейчас не мент, но менты скоро приедут. Они неделю вас ищут. Разбирайтесь тогда с ними сами.
– Мы не можем... то есть она не может. – Гуталин мял руками лицо, поглядывая на Таню. – Мы живем здесь. Нас попросили... Еще несколько дней поживем... Ничего плохого не делаем, и вообще. Зачем этот кипиш? Что за дела?
– Кто вас просил?
– Неважно. Не твое дело. Проваливай, а то познакомишься с ними!
– С кем?
– Все, привет. Отваливай!
– Гуталин, ты меня не понимаешь. – Я взялся за его ногу и сильно дернул, он опрокинулся на спину. – Проснись. От дури не можешь отойти? Напрасно ты, Гуталин, колешься.
– Что тебе от меня надо?
– Таню.
– Она взрослая!
– Очень взрослая. Поэтому ты скажешь ей, что надо ехать домой.
– А если не скажу?
На это у меня не было готового ответа. Ну, и хрен с ними со всеми, если такой жизнью хотят жить. Позвоню ее деду, пусть сам внучку забирает, если у него лучше получится. Главное – я ее нашел и поеду домой спать на мягкой кровати и без комаров. Вдруг снизу послышался шум подъехавшей машины, хлопнули по очереди две дверцы. Гуталин прислушался и беспокойно повернул к окну голову. Я обернулся на Таню – она тоже напряглась.
