у тебя о свободе… Миколетта.
Прозвище ее школьное. Хотя и не прозвище. Так ее один лишь Сергей называл. А прочий контингент, включая подругу Катьку, Миклухо-Маклайшей поддразнивали или вообще – Мыколой.
Кисть правой руки жгуче хотелось отрубить. По самое запястье. Или, прижав к груди, баюкать.
Грузно ступая, не глядя по сторонам, а все больше – под ноги, Сергей Портнов под прицелом десятков пар глаз, недружелюбных или просто любопытствующих, нацеленных на него из окон всех пяти этажей двух ближних домов, и со скамеек, и с парковочной площадки, и с площадки спортивной, пересек двор и вышел в проулок. По нему дошел до бульвара и остановился, задумавшись. Собственно, идти ему было некуда да и незачем. Мальчишки, которых он натаскивал на уличный баскетбол и обучал приемам рукопашной, как сговорившись, ушли в отказники, их родителей понять можно. Он теперь подозреваемый в убийстве, и данный факт известен всему кварталу. А дела по службе он завершил еще позавчера, можно бы и в часть возвращаться, но загвоздка случилась – подписка о невыезде, вот незадача.
Он бы и просидел дома еще один бесполезный день, но из окна увидел Людмилину «букашку», подруливающую к подъезду, и выскочил из квартиры. Ему не давало покоя одно недоумение, разрешить которое могла только Миколетта, за этим Сергей и ринулся ей наперерез. А вопрос свой так и не задал. Почему? Потому что ответ сделался неважным?
Миколину он ненавидел. Вернее, Сергей так мощно ее презирал, что даже ненавидел. А презирать должен бы себя – за то, что так много ей доверил в прошлом, что так ее обожал…
Хотя и себя Сергей презирал, но это осталось в прошлом. С течением времени многое стерлось из памяти, в том числе и острота злобной досады на себя самого.
Надо же – двадцать годков пролетело! Да это целая жизнь, ёлы-палы… Выходит, ты, старик, до сих пор ее не простил? Прикольно.
Сергей Портнов перевелся в их школу в седьмом классе. Людка Миколина уже тогда дружила с Катей Поздняковой и Никитой Панариным, но это, в общем, было Сереге по барабану. До тех пор ровно, пока он как-то неожиданно для себя в Людку не втрескался. В их компашку он не встроился и не собирался. Но ревновал Людку неизменно, и гадости ей говорил, и с каменной мордой замолкал надолго, чтобы поняла, как виновата. Его бесило, что Людка тратит на этих двоих свое личное время, которое должна бы уделять лишь ему, Сереге Портнову, и не просто так тратит, а в разных разговорах с обменом мнениями и впечатлениями, а этого стерпеть он не мог.
Причина его столь неадекватной реакции крылась в том, что с Миколеттой у Сереги отношения складывались отнюдь не по стандарту. Волнение крови и трепет от робких прикосновений были не единственной радостью их времяпрепровождения. Довольно скоро выявилось сродство душ и схожесть понятий, симпатий, интересов. Чего впоследствии Сергей методично и упрямо искал, но больше так и не встретил.
Они с Людкой могли часами разговаривать о самых неожиданных предметах, и им не было скучно! Помнится, Серёга тыркнулся на загадки вселенной и прочих черных дыр – с легкой руки Ивана Ефимовича, учителя физики, – и был немало удивлен, узнав, что Людмила зачитывается книжками о природе времени. Потом Сергей увлекся загадками египетской жреческой цивилизации, а Люда в ответ ему заинтересовалась феноменами подсознания и прочей психологической мурой. Они даже сны друг другу пересказывали, чтобы выяснить, имеется ли связь между сновидениями и событиями дня. Подумать только – он пересказывал какой-то козе свои сны!
Общение их было упоительно, как песня – прекрасная и сильная, только для них двоих. А тут эти Катька с Никиткой… обкрадывают Сергея. Как не выйти из себя?
Людмила объясняла ему, что она не может их бросить, они дружат чуть не с первого класса, это некрасивый поступок будет, предательство и все такое. Успокаивала, что ничего особенно серьезного они не обсуждают, болтают о разной чепухе на переменах, иногда домашку вместе делают, и зачем Сергею сердиться… Предлагала тусоваться с ними. Он не захотел.
Предпочел подождать. Решил, что вот окончат они школу, рассыплется та дурацкая компашка, и Миколетта будет только его. Они вообще могут куда-нибудь уехать вдвоем, пусть не навсегда, но в какой-нибудь совсем незнакомый город, где все для них будут чужие, и они будут чужие для всех, и никто не сможет, не посмеет отбирать у него любимую. Даже на минуту. Любимую. Да, давно это было.
Он был уверен, что Люда одобрит его жизненный выбор. Разглагольствования про «солдатню» и прочий оскорбительный бред для Людки такая же дикая ахинея, как и для него самого. Разве могло быть иначе? У них всегда были схожие взгляды, всегда. Поразительно схожие. И она была правильным парнем, хоть и классной девчонкой.
Ошибся. Вывалил ей, довольный как слон, свою новость и остолбенел от ответа.
Он не стал ничего ей потом объяснять. Не искал встреч и забыл номер ее телефона. Он просто ее возненавидел. За ее тупость и за свои обманутые надежды. И еще за то, что в голове у нее – нет, не каша. Фекалии. А сама она – напыщенная и самодовольная овца с ограниченным кругозором, мнящая о себе, что ей доступно мыслить свободно, незашоренно и вне зависимости от обязательных для прочей массы серого быдла правил, прописанных для того же серого быдла.
Ну и пошла она…
Заняться подготовкой к вступительным и отвлечься от личной драмы было непросто, но он сумел. Как в противном случае он смог бы уважать себя дальше? А чтобы сильно не саднило сердце – а саднило оно слишком уж долго, – предложил Алене выйти замуж. Вот так просто – взял и предложил. Почему Алене? Ну, она была красивая. И абсолютно не походила на Миколетту. Особенно мозгами.
– У вас мило, – сказала вежливая Анисья, входя на кухню.
Людка хмыкнула. Надо же – мило…
Компьютерный Витя совсем иначе отреагировал на увиденное, когда посетил кухню впервые. Ступин произнес с придыханием:
– Круть! Это все мужика твоего, Валерьевна? Ну ты просто уникальная женщина! Моя Альда из-за отвертки на подоконнике изноется, из-за винтика на полу без каши съест! А тут у вас такое… фантастика!
И он был прав – интерьер кухня имела необычный. Вот только не имел отношения данный факт ни к мужу Людмилиному, теперь уже бывшему, ни к ее отцу. Если не считать перепланировки, которую учинили родители, когда дочки повыходили замуж и покинули отчий кров.
Стену между маленькой комнатой и кухней отец снес, преобразовав «двушку» в «однушку», отчего кухонное пространство,
