Ознакомительная версия.
Давным-давно в одной «закрытой» армейской «учебке», где Варана и ещё два десятка таких же молодых солдат учили профессиональным тайнам диверсионной работы, опытный инструктор говорил, что ни в коем случае нельзя недооценивать противника. Даже загнанный в угол небольшой зверёк отважно прыгает на человека, а уж сам человек в критической ситуации способен на такие поступки, которые даже он сам от себя не ожидает. Герман забыл об этом. Расслабился среди сытной и спокойной гражданской жизни, и забыл. Поэтому он очень удивился, когда оказался спиной на асфальте, а на горле почувствовал цепкие руки дворника. Ещё не осознавая опасности в полной мере, он ударил ножом нападавшего в левый бок, но тот, словно не чувствуя ранения, продолжал сжимать ему горло. Тогда он ударил ещё, потом ещё и ещё раз. Кровь уже пропитала оранжевый рабочий жилет, однако хватка хлипкого на вид алкаша не ослабевала, а воздуху в лёгких оставалось всё меньше и меньше. Он попытался ударить противника в сонную артерию, но не смог. Сил уже не было, сознание угасало. За мгновенье до того, как сознание померкло, Герман вдруг понял, чьё лицо ему привиделось ночью, когда он пытался проникнуть в тайники души любимой женщины: это был он сам. В душе и теле Василисы уже жил, ещё не рождённый его будущий сын!
13 час. 45 мин. 21 ноября 20** года,
г. Москва, Казанский вокзал
— Ушёл из дома и не вернулся, — глядя на отпечатанную типографским способом листовку, вслух прочитал Тушкан. — Слышь, Михалыч! — радостно заорал напарник. — Да это никак ты!
На листовке было фото десятилетней давности, и Калмыков на нём выглядел молодцевато и даже респектабельно. Сам скиталец нынче слабо походил на свой фотопортрет, точнее, совсем не походил. За месяц странствий Климент Михайлович похудел, осунулся, и зарос седой щетиной. Одежда на нём поистрепалась и теперь он своим видом напоминал вышедшего на пенсию бюджетника. Примкнувший к нему Тушкан, к удивлению Калмыкова, не изменился вовсе. Видимо, привычка вести кочевой образ жизни и довольствоваться в жизни малым наложила на него неизгладимый отпечаток. Невзирая на погоду и время года Тушкан постоянно был одет в потёртое демисезонное пальто, а на его крысином лице крупными буквами была написана готовность к любой афере, если она сулила хотя бы малую прибыль. Тюрьмы, или как говорил сам Тушкан, «зоны», не боялся, так как всегда «работал» по мелочам, что подразумевало минимальный срок, да и то при самом наихудшем раскладе.
— Помолчи! — прошипел Калмыков, со страхом озираясь по сторонам.
— Да ладно, Михалыч! — беззаботно махнул рукой Тушкан. — Тебя сейчас мама родная не узнает, не то что «легавый» [47]. Они стояли возле стенда «Внимание! Розыск» на Казанском вокзале, и Калмыков заметно нервничал.
План, который он выстрадал на украинской территории, только сначала казался простым и легко выполнимым. На деле всё оказалось гораздо сложнее. Убеждать Суслова в необходимости вернуться обратно в Москву пришлось долго. Возвращаться в Златоглавую Тушкан категорически отказывался. Сначала он придумывал различные отговорки, но после того, как Климент Михайлович окончательно раскрыл замысел быстрого и гарантированного обогащения, Тушкан, впечатлённый размером причитающейся ему в случае успеха доли, махнул рукой и согласился.
— Боюсь, «замочат» меня на исторической родине! — шмыгнул носом Родион. — Но деньги хорошие, стоит рискнуть.
— Да и меня в Москве не с цветами встречать будут, — вторил ему Калмыков. — Девять граммов свинца и для меня приготовлены, но другого выхода я не вижу. Нельзя нам всю жизнь по съёмным хатам прятаться — годы не те, да и деньги на исходе. Надо взять куш, чтобы на всю оставшуюся жизнь хватило, а потом — ищи ветра в поле!
— Это правильно, — качнул головой Тушкан. — Это я очень даже одобряю. Я вот уже давно об израильской визе мечтаю! Климат там для меня подходящий, медицина, говорят, одна из лучших в мире, что для моего подорванного здоровья тоже очень много значит, но главное, в Израиле никто не спросит о происхождении капитала, и, оттуда, как в старину с Дона, выдачи нет! А ты, Михалыч где гроши будешь тратить?
Однако ответить Калмыков не успел, так как в противоположном конце зала показался милицейский патруль и друзья-подельники поспешили ретироваться.
План Климента Михайловича был прост, а значит, реально выполним.
— Лучшая защита — нападение! — решил про себя Калмыков, и запланировал пустить на заклание одного из «партийных казначеев» «Ближнего круга». Кого именно придётся трясти, Калмыков так и не решил, но после того, как подошва его нечищеного ботинка коснулась перрона Казанского вокзала, решение пришло само собой.
Смысл всей операции состоял в том, чтобы обманом, а если придётся, то и при помощи угроз, вытрясти из «казначея» номер хотя бы одного банковского счёта, на котором хранились активы «Ближнего круга». После этого деньги предстояло поделить и разбросать по нескольким номерным счетам. Финальный аккорд этой не слишком хитроумной операции должен был проходить под лозунгом «уносите ноги»! Учитывая, что служба безопасности «Ближнего круга» и её руководитель Вацлав Лещинский в стороне стоять не будут, предстояло как можно быстрее исчезнуть из столицы, а впоследствии и из государства. Здесь, как нельзя лучше, могли пригодиться связи Тушкана в криминальном мире.
— Уходить надо с новыми ксивами [48], — пояснял Тушкан напарнику после того, как последний за рюмкой горилки поделился с ним своим планом. — Чтобы за собой никаких следов не оставлять! В Москве этот вопрос я беру на себя. Тебе, Михалыч, как с бывшему экономисту, поручается финансирование нашего предприятия. Уходить будем через Хохляндию — там полицейские не так зверствуют, и режим помягче. Потом рванём в Германию или Чехию, а потом мы с тобой разбежимся.
— Согласен! — заявил бывший экономист. — По рукам!
Оставалось найти и прижать к стенке «казначея».
— Ты мне только его покажи! — хорохорился Тушкан. — После беседы со мной он тебе всё выложит, даже то, что было с ним в босоногом детстве!
Калмыков согласно кивал головой, втайне надеясь, что «казначеи» — люди преклонного возраста, и вся «работа» с ними ограничится психологическим прессингом и до физической расправы дело не дойдёт.
Вот с этой не слишком благородной миссией друзья-подельники и сошли с поезда в холодный ноябрьский полдень на заплёванный перрон Казанского вокзала.
Свой первый визит Климент Михайлович нанёс утром следующего дня, после того, как они с Тушканом устроились на съёмной квартире в Измайлово.
— Далековато, — заныл Тушкан, переступив порог нового жилища.
— Зато безопасно, — отрезал Калмыков. — Размещайся, обстраивайся, а я тем временем подниму старые связи.
Тушкан согласно кивнул и открыл дверцу пустого холодильника.
— Я бы в твоё отсутствие, Михалыч, по хозяйству пошустрил, — шмыгнул носом Родион. — Харчей бы прикупил, обед сварганил!
— Хорошо, — согласился Калмыков и бросил на столешницу кухонного стола несколько крупных купюр. — Зря не трать и много жратвы не набирай: мы здесь ненадолго.
— Ну, это как фишка ляжет! — глубокомысленно произнёс Тушкан. — Ещё ксивы оформить надо.
— С этим придётся поторопиться, — сухо подытожил партнёр. — Сам понимаешь, если куш возьмём, то нам здесь лишней минуты оставаться нельзя.
С этими словами Климент Михайлович хлопнул дверью и поспешил вниз по лестнице на выход. Оказавшись на улице, Климент Михайлович машинально поскрёб заросший щетиной подбородок и запоздало спохватился: вид был далеко не парадный. Явиться в таком виде, значит, заранее обречь себя на неудачу. Бывшие соратники сразу заподозрят неладное и былой откровенности не дождёшься. Калмыков вздохнул: предстояли дополнительные расходы. Однако делать было нечего, и он направился в ближайшую парикмахерскую.
— Побрить и постричь! — коротко велел Калмыков, усевшись в кресло мастера.
— Как будем стричься? — поинтересовался пожилой парикмахер, накидывая на клиента свежую накидку и повязывая на шее одноразовый воротничок.
— Стригите под «бокс»! — после короткого раздумья сообщил Климент Михайлович. — Помните, была такая стрижка?
— Без проблем! — ответил мастер и взялся за инструмент.
Через полчаса из кресла встал человек, который Калмыкова напоминал отдалённо. Это был пожилой мужчина с волевым лицом, и умным, немного усталым взглядом.
— Ни дать, ни взять — отставной полковник американской армии! — поглаживая коротко стриженный затылок, пошутил Климент Михайлович и щедро расплатился с парикмахером. После чего зашёл в магазин «Эгоист», расположенный через дорогу от парикмахерской, где приобрёл недорогой костюм, строгий галстук и белую сорочку. Оставалось поменять заношенное пальто, но денег оставалось немного и Калмыков потратил ещё полчаса, но отыскал магазин «Секонд Хенд».
Ознакомительная версия.
