— Я просто забыл, сколько ей точно лет.
— А как насчет вымышленного имени отца?
— Уже после того, как мы поженились, она призналась мне, что вписала в графу об отце вымышленное имя — Хайрам Тайлер — и тогда я впервые понял, что она действительно считает меня своим отцом. Я думал, что она знает про Моука.
— Вы не рассказали ей об этом?
— Тогда? Нет. Я пытался, но так и не смог.
— Почему же?
— Вы же сами слышали, как болезненно она восприняла эту новость. Моук был никчемным, жалким ничтожеством, и я подумал, что если я расскажу ей правду про него, то она возненавидит меня до конца жизни. Я же любил ее, и мне этого не хотелось.
— А где сейчас находится этот Моук Блу?
— Я не знаю.
Судья и прокурор переглянулись между собой, и затем судья обратился к Кейди:
— Скажите, юная леди, вы верите в эту историю?
Она не ответила, и тогда он попросил подняться Джейн и задал ей тот же самый вопрос. Она тоже не ответила.
— Есть ли среди присутствующих в зале кто-нибудь из соседей этого человека, кто знал его и его жену, в то время когда они еще жили вместе, и кто может подтвердить или опровергнуть правдивость слов обвиняемого или располагает какими-либо иными сведениями по данному вопросу?
В ответ — тишина. Тогда я сказал, что на животе у Моука была родинка, похожая на бабочку, и что точно такая же родинка есть и у Дэнни, что эта родинка присуща лишь мужчинам из его рода, поэтому у Кейди ее нет, а у мальчика есть, но ни судья, ни прокурор даже не соизволили разбудить Дэнни, мирно спавшего на столе с надвинутой от света на глаза шляпкой Джейн. Все, мне пришел конец, я чувствовал это, и Кейди тоже уже ничего не поможет. Это я тоже знал наверняка, пока по чистой случайности мой взгляд не упал на лицо Эда Блу, и по его выражению мне вдруг стало ясно, что еще далеко не все потеряно, что победа все-таки останется за мной, потому что я вырву, выцарапаю из него всю правду, необходимую для моего освобождения. Судья же тем временем уже готовился объявить конец заседанию по моему делу.
— Что ж, Тайлер, до тех пор, пока этот ваш Моук Блу не появится в суде и не представит наглядных доказательств тому, что вы нам тут рассказали, я буду вынужден считать ваши показания не более, чем изощренной фантазией, отчаянной попыткой избежать ответственности за несколько серьезных преступлений, так что…
— Он не придет сюда.
— Отчего же?
— Он побоится прийти.
— Чего же ему опасаться?
— Что я убью его.
— А с чего он должен этого бояться?
Он пристально глядел на меня, словно на идиота, ломающего перед ним дурацкую комедию. Я же добился, чего хотел, и именно в этом и был мой спасительный шанс.
— Потому что я велел ему убираться из наших мест подобру-поздорову, когда он попытался убить меня из винтовки, которую ему одолжила вот эта лживая крыса, что бессовестно заявилась сюда, чтобы свидетельствовать против меня. Это его брат по отцу, и у него на животе тоже есть точно такое же родимое пятно, как и у этого ребенка, но только он молчит об этом, потому что ему очень хочется, чтобы меня упекли в тюрьму за то преступление, которого я не совершал!
Если вы сомневаетесь в том, что это сообщение произвело эффект разорвавшейся бомбы, то значит вы просто не знаете, какие эмоции переполняют душу судьи, когда он понимает, что кто-то пытается ввести его в заблуждение. У него было такое свирепое лицо, что в какой-то момент мне даже показалось, что он собирается ударить Эда. Он заставил его снять рубашку, и сам осторожно расстегнул костюмчик на Дэнни, как если бы тот был его сыном. И, разумеется, у Эда тоже была та же самая «бабочка» в окружении затейливого орнамента, обведенного красным контуром. Как Эд пояснил суду, эту татуировку ему сделал один мастер из Норфолка еще в те времена, когда он работал кочегаром на железной дороге.
— А у вашего брата, у этого Моука Блу, тоже есть такое родимое пятно?
— Этого я не знаю, сэр.
— Вы что, хотите, чтобы и вас тоже привлекли к уголовной ответственности за дачу ложных показаний?
— Да, сэр, у него тоже есть такая родинка.
— И только мужчины из вашего рода наследуют ее?
— Таково семейное предание.
Судья забарабанил пальцами по столу, а затем привстал со своего места и пошептался с прокурором. И потом:
— Итак, Тайлер, в свете этого свидетельства, я совсем не уверен в вашей невиновности. С моральной точки зрения, все-таки есть что-то странное в том, что вы так и не рассказали этой девушке о том, кто на самом деле является ее отцом, и позволили ей считать, будто бы она совершает нечто предосудительное, сожительствуя с вами. Однако, я убежден, что если эти самые родимые пятна будут предъявлены присяжным, вне зависимости от того, удастся к тому времени установить местонахождение Моука Блу или нет, то добиться от них обвинительного вердикта для вас будет все равно невозможно. Так что я снимаю обвинение. Но если вдруг по этому делу откроются какие-либо новые обстоятельства, то упаси вас Бог снова попасть в какой-нибудь переплет.
— Больше ничего не будет. Я не виновен.
— Да, кстати. А почему все-таки вы сначала решили признать себя виновным? Согласитесь, довольно странный поступок…
— Я же уже объяснил вам. Я просто не хотел, чтобы она узнала.
— О том, что ее отец Моук Блу?
— Да.
— Да уж, видать, вы действительно влюблены в нее.
— Вот и я о том же.
Всю следующую неделю Кейди даже не глядела в мою сторону и почти не выходила из дальней комнаты. Я же по-прежнему ночевал в сарае. Но она пристально разглядывала Дэнни и его «бабочку», и было совершенно ясно, что она пытается свыкнуться со своим новым положением. И затем как-то раз, сидя у камина, когда Джейн готовила ужин в соседней комнате, она подхватила малыша на руки, крепко прижимая его к себе, и проговорила: «Мой сыночек». Она повторяла это снова и снова, и слезы блестели у нее в глазах и безудержно катились по щекам. С того самого дня она стала сама заботиться о нем, ничего не передоверяя Джейн. Тогда же она начала снова замечать меня, присматриваясь ко мне, словно пытаясь что-то подметить. И как-то утром, перед самым рассветом, она пришла ко мне в сарай, освещая себе путь керосиновой лампой, и у меня в голове промелькнула безумная идея, что она пришла помириться и снова стать моей женой. Однако, в следующий момент стало ясно, что это отнюдь не входило в ее планы. Она была полностью одета, и судя по всему, с вечера так и не ложилась спать. Поставив лампу на пол, Кейди присела на краешек моей койки, так, что мне было видно ее лицо, освещенное снизу, но глаз ее было не разглядеть.
— Джесс, с того самого вечера в суде я не перестаю думать, пытаясь вспомнить, как все было. Всю сегодняшнюю ночь я тоже провела в раздумьях. И теперь мне нужно уточнить одну вещь.
— Я расскажу тебе все, что знаю.
— Когда ты впервые узнал о том, что мой отец — Моук?
— Еще до твоего рождения.
— А откуда?
— Я просто точно знал, что ты не от меня. Этого было достаточно.
— Ты хочешь сказать, что тогда между тобой и Белл ничего не было, и это означало, что моим отцом был кто-то другой, и ты решил, что это был Моук?
— Ну да.
— Почему же тогда он ничего мне об этом не сказал?
— Может быть, потому что Белл ему это запретила.
— Но ей-то какой в этом был резон?
— Возможно, ей было просто стыдно.
— А, может быть, она просто не знала этого.
— Если уж я знал, что к чему, то уж ей, как говорится, сам Бог велел.
— Но ты забываешь о том, что «бабочка» в той семье передается лишь мужчинам. У меня ее не было. Наверное, никто из них ни о чем даже не догадывался до тех самых пор, пока не родился Дэнни, и они увидели его родинку. Скорее всего, именно поэтому у них и начались драки и скандалы. И именно поэтому Моук украл Дэнни. И, возможно, потому же Белл и попыталась убить его, чтобы не смог мне об этом рассказать.
— Послушай, если уж я знал…
— Джесс, всему этому есть одно простое объяснение.
— Какое же?
— А что, если ты говоришь неправду? Здесь и сейчас. Когда говоришь, что знал обо всем еще до моего рождения, и какие отношения были тогда у вас с Белл, и во всем остальном.
— Если бы да кабы…
Она легла поверх одеяла рядом со мной, разглядывая сбрую, висевшую на крючках у нас над головой. Мы оба молчали, и в конце концов она с уверенностью заключила:
— Джесс, ты лжешь.
— Как угодно. Если тебе хочется так думать — это твое дело.
— Мы не знали этого, когда мы каждый день отправлялись в шахту и гнали там самогон, а потом ехали в город, чтобы продать его.
— С чего ты это взяла?
— Я уже тогда пыталась соблазнить тебя.
— Я специально держал тебя на расстоянии.
— Но почему?
