Наташа мыла сыновей, замачивала перед стиркой выпачканные в земле и траве шортики, майки, носки и куртки, готовила ужин для Вадима, а мысль ее неотступно крутилась вокруг Иринки. Говорить с ней или не говорить? Есть аргументы «за», но есть и «против». И взвешиванию этих аргументов все время что-то мешает, какая-то не то мысль, не то просто слово или мимолетное ощущение, назойливо вторгающееся в Наташины расчеты. Кстати, а где, собственно говоря, Иринка? Время — десятый час, лето, занятий в институте нет…
«Вот оно! — мелькнуло в голове. — Институт. Вот что все время сбивает меня с толку».
Где сейчас Виктор Федорович Мащенко, преподававший пятнадцать лет тому назад научный коммунизм во ВГИКе? Все еще там же? Но научный коммунизм сейчас не преподают. Ушел? Куда? Сама Наташа боится о нем расспрашивать, может быть, он давно забыл о ней, да и фамилия у нее другая, ведь во время учебы она была Казанцевой, а начни его искать или просто им интересоваться — он может и вспомнить, и сообразить, что Наталья Воронова и есть та самая Наташа Казанцева. И кто знает, к чему эти воспоминания приведут. А Иринка может знать, где Мащенко, или по крайней мере выяснить это. Ира самолюбива до абсурда, во время прохождения туров при поступлении во ВГИК категорически отказалась от любой помощи со стороны Наташи, и потом, когда поступила, ни единым словом не обмолвилась (если не врет, конечно) о том, что близко, почти по-родственному связана с Вороновой. После преодоления тяги к «прошлой» жизни у девочки появился просто невероятный кураж, ощущение собственной всесильности, уверенность в том, что справится с любой задачей. И пока действительно справляется, и поступила сама, и учится хорошо, и даже хвалят ее педагоги больше, чем ожидалось. Так что скорее всего не врет Иринка, она и в самом деле молчит о Вороновой. Если так, то хорошо. Никому не придет в голову связывать Ирину Савенич с Наташей. Правда, Виктор Федорович однажды видел Иринку, тогда, в театре, но столько лет прошло! Иринке тогда было лет семь, просто невероятно, чтобы кто-то сегодня мог ее вспомнить и узнать.
Значит, с Иринкой надо поговорить. И чем скорее — тем лучше.
* * *
…Наташа сразу же стала комсоргом курса, ведь в те времена понятие «демократических выборов» было весьма относительным, хотя комсоргов и выбирали на комсомольских собраниях открытым голосованием. Просто выносилась кандидатура, рекомендованная комитетом комсомола института, и все дружно поднимали руки «за». А кого же еще мог рекомендовать комитет, если не Казанцеву, имевшую опыт работы в райкоме комсомола и блестящие характеристики? К концу первого курса ее уже ввели в состав комитета комсомола, на втором — избрали в бюро комитета. Бэлла Львовна была очень довольна и все время повторяла, что Наташе необходимо постараться вступить в партию, пока все так удачно складывается.
— Золотая моя, необходимо воспользоваться моментом, пока тебя знают и уважают в институте, — говорила она. — Как только ты окажешься за его стенами, тебе придется снова тратить годы на то, чтобы доказать, что ты достойна стать членом партии. Ты придешь в новый коллектив, где тебя никто не знает, и пройдет много времени, пока ты снова завоюешь уважение и авторитет.
Наташа старалась. Но комсомольская работа отнимала много времени. Да и бог с ним, со временем, она давно уже научилась жить в условиях жесткого цейтнота и при этом все успевать. Главным-то было не это. Наташу угнетала необходимость играть в игры, принятые в среде комсомольских функционеров. Семинары, совещания и активы, особенно выездные, непременно сопровождались застольями и увеселениями интимного характера, увернуться от которых не было никакой возможности. Все попытки уклониться от пьянки вызывали неодобрительное покачивание головой и совершенно недвусмысленные намеки на то, что Наташа «как неродная, а ведь ей еще в партию вступать, кто ж ей даст рекомендацию, кто ее будет поддерживать, если она ставит себя выше коллектива?». Еще до института, во время работы в райкоме, Наташа знала, что райкомовские инструкторы регулярно собираются на всяческие «мероприятия», но ее как вчерашнюю школьницу туда не звали, и о том, что там происходит на самом деле, она могла лишь догадываться по отдельным репликам, сальным смешкам и в огромных количествах потребляемым таблеткам от похмельной головной боли. Теперь же, учась в институте, она испытала эти радости на собственной шкуре. И если от физической близости ей еще как-то удавалось увильнуть, хоть и с огромным трудом и массой ухищрений, то все остальные пункты программы приходилось выполнять на совесть, участвовать в застольях и коллективных посещениях бань и делать вид, что ей весело и интересно, да так старательно притворяться, чтобы никто и не заподозрил, до какой степени ей это тягостно и скучно.
Одно такое «мероприятие» с выездом в Загорск пришлось как раз на время подготовки в экзамену по научному коммунизму. Наташа с трудом успела выучить только половину билетов и явилась на экзамен со страшной головной болью. Ей не повезло, ни одного вопроса в билете она толком не знала, кое-что помнила из лекций, но явно недостаточно для связного ответа. Принимал экзамен профессор Мащенко, моложавый стройный красавец сорока с небольшим лет, предмет обожания некоторых Наташиных сокурсниц. Послушав в течение двух-трех минут ее бессвязный лепет, Виктор Федорович молча полистал Наташину зачетку, закрыл и положил на стол.
— Вы же отличница, Казанцева, — сказал он сочувственно, — что с вами? Вы плохо себя чувствуете?
— Да, — призналась Наташа. — Голова очень болит. Ничего не соображаю.
— Хорошо, — кивнул профессор. — Давайте мы с вами вот как поступим. Вы сейчас пойдите примите какое-нибудь лекарство, а когда головная боль пройдет, приходите снова. Не хочется ставить вам «неудовлетворительно», вы же наверняка готовились. Ведь готовились, правда?
— Правда, — неуверенно солгала Наташа. — Я готовилась. А когда мне подойти? Завтра?
— Какое же может быть «завтра»? — приподнял брови профессор. — Я уже поставил в ведомость номер вашего билета, а ведомость я должен сдать в учебный отдел сразу после экзамена. Поэтому я сейчас поставлю в ведомость и в вашу зачетку оценку «хорошо», а вы мне дадите слово, что сегодня же придете и расскажете все вопросы из этого билета. И по другим темам мы с вами потолкуем. Я понимаю, что головная боль — штука неприятная, и я готов пойти вам навстречу, но при этом должен быть уверен, что эту четверку вы действительно заслужили. Очень надеюсь, что вы меня не подведете и придете. Скажем, часа в четыре, я к этому времени освобожусь, и мы с вами побеседуем.
— Спасибо, Виктор Федорович, — искренне поблагодарила Наташа, — я обязательно приду.
Она выскочила из аудитории с пылающими щеками, одолжила у кого-то две таблетки цитрамона и запила их водой из крана в туалете. До назначенного времени еще пять часов, она должна успеть привести мозги в порядок и хотя бы освежить в памяти основные разделы учебника.
Без десяти четыре из аудитории, где профессор Мащенко принимал экзамен уже у второй в этот день группы, вышел последний студент. Наташа робко отворила дверь.
— Можно, Виктор Федорович?
— А, Казанцева! Заходите. Как ваша голова?
— Прошла, — улыбнулась она.
Мащенко сдержал слово и минут тридцать гонял по всем темам курса. На какие-то вопросы Наташе удалось ответить даже блестяще, на какие-то — вполне сносно, ни по одной теме она не «плавала».
— Ну что ж, Наталья… — профессор заглянул в зачетку, — Александровна, мои поздравления и одновременно сожаления. Если бы вы так отвечали утром, я бы с чистой совестью поставил вам «отлично». Жаль, что пришлось испортить вашу зачетку, там ведь никаких оценок, кроме отличных, до сегодняшнего дня не было.
— Ничего, — вздохнула Наташа, — я сама виновата.
— Вот как?
Мащенко заинтересованно смотрел на нее, всем своим видом показывая, что ожидает продолжения и объяснения. Наташа запнулась: не рассказывать же ему о вчерашнем «сабантуйчике» в Загорске, с которого она вернулась домой только в два часа ночи.
— Редко когда мне доводилось слышать такое от студентов, — заметил между тем профессор, — обычно в плохом ответе на экзамене бывают виноваты кто угодно и что угодно, только не они сами. А что же у вас случилось?
— Комсомольский актив, — коротко ответила она. — Его проводили за городом, я поздно вернулась. Можно было, конечно, не поехать, ведь сессия — причина уважительная, но я поехала. Поэтому и говорю, что сама виновата.
— Вот тут вы не правы, Наташа, комсомольская работа — это очень важное и ответственное дело, им пренебрегать нельзя. Другое дело, что подобные мероприятия не должны затягиваться до поздней ночи, тем более если проводятся за городом. Это действительно безобразие. И голова у вас болит после этого. Много пришлось выпить? — неожиданно спросил Виктор Федорович.
