- Врешь. Это - твои деньги, за твой разврат. Я видел, как ты вышла из гостиницы.
- Видел, как вышла? И что дальше?
- А вот что, и вот что, и вот что.
Он выхватил деньги у нее из руки и теперь ожесточенно рвал их, а потом бросил ей в лицо и ударил по щеке, и хотел ударить еще раз, но лишь опустил руку, развернулся и быстро пошел дальше в темноту.
- Робер!
Он продолжал шагать, не оборачиваясь.
- Робер!
Голос слышался слабее и словно примирительно.
Робер прошел еще немного, невольно замедляя шаги, потом остановился.
"Марианна наверняка пошла следом. Ты ее подождешь. Можешь делать, что хочешь, но нельзя ее не подождать. Можешь с ней расстаться, но только после того, как дождешься, а не так."
Марианна не шла. Если б даже она пошла совсем медленно, даже если она долго сомневалась, прежде чем пойти, то уже должна была дойти. Хотя бы каблучки ее уже должны были послышаться в отдалении.
"Ты один. Один в ночи и в этом городе, где у тебя нет никого, где ты дал исчезнуть и последнему человеку, с которым мог бы быть вместе, за которого мог бы ухватиться, чтобы не упасть в пустоту. Ты один. И до конца. И навсегда."
Робер пошел обратно. Он спешил. Потом побежал. Добежал до Рю-Дё-Лап, огляделся и направился через толпу. В бары заглядывать нет смысла. У ней нет денег на бары. Бары он осмотрит на обратном пути.
- Марианна!
Она еле-еле шла там, впереди, в толчее мошенников, уличных женщин в юбках-зонтиках. Робер снова крикнул, громче, и Марианна обернулась, нерешительно посмотрела и остановилась.
Он схватил ее под руку и вздохнул.
- К чему вся эта комедия? - спросила Марианна. Голос у нее был глухой, почти безразличный.
- Не спрашивай меня. Иди сейчас.
Он шагал быстро, прокладывая дорогу через толпу.
- Ну, куда ты меня так тащишь? Я не могу так быстро идти, как ты.
Однако он не замедлял шага и, держа ее под руку, почти волочил за собой, словно хотел вытащить вон из этого кишащего, потного и пропахшего одеколоном человеческого потока, и остановился, лишь когда они оказались далеко на пустой площади.
- Остановись. Я задыхаюсь.
Он тоже задыхался и, остановившись, схватил ее за плечи и, не думая больше о том, что делает, обнял ее, и лихорадочно прижимал к себе это тело, которое несколько минут назад бултыхалось кто знает с кем в гостиничной кровати.
- Слушай, Марианна. Я не могу без тебя, Марианна.
Она уткнулась лицом ему в плечо и спина ее легко сотрясалась.
Она смеялась своим беззвучным смехом уличной женщины. Нет, она плакала и не могла больше сдержать свои рыдания, и расплакалась в голос, и всхлипывала, как маленькая девочка, - эта большая, начинающая стареть женщина, - а он лишь обнимал ее за полные беспомощные плечи, и неясно слышал свой собственный голос, который все повторял глупо и стесненно одно и то же:
- Марианна... Не плачь, Марианна. Не надо, Марианна.
А Марианна плакала и напрасно пыталась подавить свои всхлипывания. Она хотела что-то сказать, но всхлипы все так и давили ее, и Робер ощущал рядом со своей щекой ее мокрое лицо и неловко обнимал ее, все повторяя и повторяя свое.
Наконец она овладела собой, слегка отстранилась от него, достала из сумки платочек и утерла глаза.
- Я думала, все кончено.
- Ничего не кончено. Все только сейчас начинается.
- Когда увидела, как ты уходишь, подумала, что все кончено.
- Я тебя сильно ударил?
- Не знаю. Когда я увидела, как ты уходишь... решила, что все кончено.
- Но потом же увидела, что я иду к тебе.
- Да. И даже не поверила.
Она машинально попыталась немного навести порядок у себя во внешности. Достала зеркальце, помаду и подвела губы.
- Но я это ради тебя сделала, Робер. Клянусь тебе, что я ради тебя это сделала...
- Мерси.
- Иной раз случалось это ради нескольких обедов делать или чтобы хозяйке что-нибудь кинуть, а сейчас я обошла впустую все эти дыры и не нашла ни сантима, и подумала о том, как ты сидишь там у входа с разбитой головой, и сказала себе, что нельзя не сделать это для тебя, ты ведь ждешь...
- Ладно. Прекрати.
- Боже, Робер, не вскипай опять. Попытайся меня понять. Для меня это давно уже не больше, чем краткая гнусность, и я лгала тебе, когда рассказывала, что заключаю только долгосрочные сделки с богатыми стариками, лгала тебе, потому что это у меня давно в прошлом и у меня уже не та внешность, чтоб меня богатые старики покупали, а я живу, как могу, и если еще не выставила себя на тротуар, то только потому, что много повидала и знаю, что непременно стану добычей сутенёров. Я конченная, Робер, конченная окончательно и до конца, и...
Она снова расплакалась, на этот раз сдавленно, лишь тихо всхлипывая.
- ... и я совсем одна - я всегда была одна, еще с тех времен в Эксе всегда одна и всегда без мужчины при таком количестве мужчин, и всегда ждала, что случится чудо, но чудес не случалось, не происходило никаких чудес, а ты пришел так поздно, когда все уже кончено, чтобы найти одни лохмотья, на которых только имя и осталось...
- Успокойся, - тихо сказал Робер. - Ну же, успокойся. Сначала тебе надо успокоиться. После поговорим. И хватит нам здесь стоять. Пойдем.
- Куда?
- Посмотрим. Главное, пойдем.
- Я не дойду до Марны, Робер. На этих каблуках...
Потом нагнулась, сняла с себя туфли и взяла в руку.
- Хорошо, пойдем.
* * *
Они шли больше часа, изможденные и молчаливые, по длинным пустым ночным бульварам, потом по темным аллеям леса Венсен, потом по обочине извивающегося по холму шоссе, и сейчас, поднявшись на высоту, остановились перевести дух.
Светало. Черная синь неба светлела, и сияние города - грязно-красноватое едва мерцало далеко с той стороны темной линии леса.
- Дай мне в конце концов эту легендарную последнюю сигарету, - сказал Робер, садясь в яму у дороги. Марианна села рядом с ним, открыла сумку и достала немного помятую папиросу.
- Разделим пополам, - предложил Робер.
- Не говори глупостей: это значит выбросить два окурка. Кури и оставь мне немножко.
- Станем курить по очереди, - решил Робер.
- Так будет честнее всего.
Он закурил и жадно вдохнул дым, потом, еще не выдохнув до конца, вдохнул второй раз и подал сигарету Марианне. Марианна сделала одну затяжку и вернула ему.
- Милостыни не прошу, - проворчал Робер. - Будем курить поровну.
- Ты как ребенок, - сказала Марианна. - Совсем как ребенок. Ребенок с сердитым взглядом и морщинами под глазами.
- И в красной шапке. Маленькая Красная Шапочка, как тебе? Только не воображай себе, что ты страшно мудрой стала. Мудрость и ты, это, знаешь, не синонимы.
- Ладно, это ты мудрый.
- Нет, я тебе серьезно говорю. Ты с тех еще пор одни глупости вытворяла, причем с убеждением, что ты страшно практична.
- Например?
- Например, вся эта твоя история с Филиппом. Если, конечно, то, что ты не была в него влюбена, опять не одна из твоих выдумок.
- Я не лгу тебе, Робер.
- С каких пор? Пять минут или один час?
- Ты невозможен. Ты и правда как ребенок, только упрямый и жестокий которому непременно надо сломать игрушку, чтобы посмотреть, что у нее внутри.
- А ты, мудрая и опытная, должна понять, что ты для меня не игрушка и никогда ей не была, и, хоть ты и привыкла, чтобы тебя считали игрушкой, пора тебе уже усвоить, что я, может быть, единственный дурак, который воспринимает тебя как что-то другое, и, возможно, это и правда - самая большая моя глупость, но это так, и пойми это раз и навсегда.
- Я знаю. И потому обманула тебя - не обманула, а скрыла - потому что боялась, что ты погнушаешься и бросишь меня даже сейчас, даже в эту ночь, когда и сам в том же грязном белье и у тебя нет большого выбора.
- Ты спокон веку мне лжешь. Еще с тех пор, когда сказала "нет", потому что жить, мол, не можешь без Филиппа.
- Я не лгала тебе. Я лгала себе самой, потому что правда так думала. Он был забавнее тебя, этот Филипп, и я думала, что рядом с ним мне будет веселее...
- И питаться будешь лучше...
- Бессовестный. Но пусть и так. И питаться буду лучше, и одеваться лучше, и всю жизнь мне будет хорошо как его жене. И только когда мы расстались и ты уже давно уехал, я поняла, что ты был мне дороже.
- Опять начинаешь.
- Я не заставляю тебя верить. Я это поняла и не буду тебе рассказывать, что пережила трагедию и всякое такое, потому что жизнь моя пошла не по тому пути, и что я была достаточно свободна, чтоб прожить трагедии, но я много раз о тебе вспоминала и думала: почему не случится так, чтоб мы встретились когда-нибудь? А когда, в конце концов, мы встретились после стольких лет боже мой, после стольких многих лет - ты подошел в самый неподходящий момент, потому что я создала одну продолжительную связь, и это была моя последняя надежда выплыть, и после того, как я поняла, что он мошенник, я каждый вечер говорила: хоть бы снова пришел Робер, хоть бы снова показался хоть на час.
- Я сейчас распла'чусь, - сказал Робер. - Бросаешь меня и ради Филиппа, и ради всякого старика, но все же я остаюсь тебе милее всех. Я правда сейчас распла'чусь.
