Ознакомительная версия.
– Но я же была в нем… – пробормотала я в полной растерянности. – Снесли, что ли? Зачем?
– Да не сносили там ничего! – воскликнул Рома, встревожась оттого, что я ему не поверила. – Салько никогда и не жил в парке. Он на набережной живет лет десять уже. Я специально узнал сегодня. Валерку разыскал, ну и спросил между делом…
– Как на набережной? – переспросила я, но тут до меня стало кое-что доходить. – На набережной… Так это не его дом. Может быть, его жены?
– Не знаю, – пожал плечами Рома. – Может быть, и жены. Я нашел садовника в парке и поболтал с ним полчаса, он все мне рассказал о тех, кто в парке дома построил. Их всего человек десять. Он всех по фамилиям назвал. Все, говорит, уроды, из-за них, говорит, столько деревьев загубить пришлось. Но фамилии Салько он не называл. Я его тогда сам спросил. Он не слышал такой фамилии никогда…
Я взялась за голову.
– Ладно, – сказала я. – Рассказывай все подряд, все равно я сейчас понять ничего не могу, это ты прав.
– Он мне показал дом, в котором вчера женщину убили, – сказал Ромка.
– Жену Салько! – тут же перебила я его.
– Не знаю, – сказал Рома. – И садовник эту женщину не знает, а он ее рассмотрел хорошо, потому что его понятым вызвали, когда квартиру обыскивали.
– Что нашли? – спросила я.
– Он говорит, ничего не нашли, – ответил Рома. – Ни оружия, ни наркотиков, а больше он ничего не понял, что они там делали. Денег, говорит, много было, но хозяин сказал, что это его, и бумажки какие-то показал – отдали.
– Хозяин? – переспросила я. – Ну да, – сказал Рома. – Толстый такой мужик с золотой цепью, как садовник говорит. Он клялся и божился, что не знает убитую женщину и не понимает, как она попала к нему в дом.
– В библиотеке что нашли? – спросила я.
Ромка кивнул головой.
– На второй этаж, говорит, их пригласили и продемонстрировали какую-то дыру в полу, через которую видно все, что в спальне делается. А хозяин страшно удивился и сказал, что понятия не имеет, откуда взялась эта дыра и кто ее сделал. Он, мол, квартиру купил недавно, перед ним в ней еще кто-то жил, наверное, это от прошлых хозяев осталось…
– Вот как… – только и сказала я. – Убитую милиция опознала?
– Конечно, – кивнул Ромка, – она, если верить садовнику, тоже артистка.
Я заметила, что Виктор в кресле шевельнулся.
– Что, Витя? – спросила я.
– Ельницкая Анастасия, – сказал Виктор. – Солистка театра оперы и балета. В губернских новостях сообщили. Утром. Задушена.
– Так у него жена была балериной? – спросила я, вспомнив хрупкую фигуру женщины, лежащей на кровати, и совершенно забыв о том, что у жены Салько было другое имя – Евгения.
Виктор покачал головой.
– Что, неужели певицей? – спросила я с сомнением.
– Нет, – сказал Виктор. – Не его жена. Муж – Ельницкий Михаил Анатольевич. Директор завода. Станкостроительного.
Я упала головой на подушку и закрыла глаза.
– При чем тогда тут Салько?!!
Виктор хмыкнул. Он тоже ничего не понимал. Я поднялась опять и посмотрела на Рому. Он выглядел немного испуганным и глупым.
– Ладно, – сказала я устало. – Оставим на потом. Как, впрочем, и все остальное. У нас все на потом остается. Я не могу найти ответа ни на один вопрос!.. Извини, Рома… Рассказывай, если, конечно, у тебя есть еще что сказать.
– В дом с кариатидами меня вообще не пустили, – сообщил Рома. – Там два мента в подъезде стоят. Я только остановился, чтобы старух получше рассмотреть… Я имею в виду – каменных… А они меня от подъезда шуганули… Я имею в виду – менты, а не старухи… Я сразу понял, что туда ходить не нужно…
– Ясно, – сказала я. – У Маринки меня ждут. Значит, дома – тоже. Вопрос – почему? Если Салько тут ни при чем и это не его жена, зачем он на меня настучал и рассказал о том, что я была в квартире в момент убийства? И откуда вообще там взялась эта Ельницкая?
– Любовница, – подал голос Виктор. – Арнольда.
Это была еще одна сногсшибательная новость. Но, к сожалению, она ничего не объясняла, а лишь еще сильнее все запутала.
– Ну и что? – спросила я. – Почему ее убили? И кто ее убил? Сам Салько, что ли? А зачем? Он же говорил, что там его жена будет, а оказалась – любовница?..
Виктор пожал плечами. Я вздохнула. Это, похоже, единственная пока реакция на происходящее, которая ему доступна. Впрочем, и для меня тоже.
– Так, – сказала я и посмотрела на Ромку. – Купил, что я просила?
Ромка покачал головой и показал на Виктора.
– У него есть все, что нужно, – сказал он.
– Ну так давай, что сидеть-то! – разозлилась я, хотя и понимала, что злиться не на кого. Разве что на саму себя – за то, что ввязалась в эту историю. – У меня есть несколько очень интересных кадров. Нужно их срочно проявить. Может быть, хоть что-то они нам помогут понять.
Мы с Виктором отправились в ванную, проявлять пленку. Ромка смотрел на меня умоляюще, но я его с собой не взяла – что ему там делать, ничего интересного в этом процессе нет, это же не печать.
– Слушай-ка, – сообразила я. – У тебя есть проектор какой-нибудь?
– Есть, – обрадовался Ромка, что он опять может сделать для меня что-нибудь полезное.
– Приготовь, – приказала я. – Сейчас пленку проявим, смотреть будем.
Минут через двадцать пленка была проявлена и даже высушена феном Ромкиной мамы. Я вырезала из нее кадры, которые сделала вчера в той непонятно чьей квартире, и вставила один из них в проектор. На белой крашеной стене появилось увеличенное негативное изображение одного из кадров первой серии моих вчерашних снимков.
Сначала вообще трудно было что-то разобрать в мешанине теней и слабых отблесков, падающих откуда-то сбоку. Виктор сопел разочарованно, а Ромка даже широко открыл рот от удивления – перед ним была снятая мною картина убийства. Такое он раньше только в кино видел.
– Там окно! – заявил он вдруг, показывая рукой в правую сторону кадра.
– Точно! – тоже сообразила я. – Значит, это – в центре кадра – кровать. Вон, видите, чуть сбоку и вверх, ноги женщины можно различить. А рук видно быть не должно, ими она, похоже, упирается в грудь тому, кто сидит на ней сверху.
– Его очень плохо видно, – с сожалением сказал Ромка. – Он вперед, кажется, наклонился, и в кадр попали только плечи и затылок…
Виктор продолжал разочарованно сопеть. Я и сама была расстроена тем, что ничего существенного нам этот кадр не дал. Даже то, что мужчина на кадре душит женщину, читалось не очень отчетливо. Квартиру можно, наверное, было узнать. Например, по форме кровати и расположению ее относительно окна. Но ни лица мужчины, ни особенностей его фигуры видно не было. Да и женщину тоже было не узнать, поскольку ее закрывала спина мужчины, видны фактически только ноги и то – весьма смутно. Короче, этот кадр никак не мог служить доказательством чего бы то ни было. Ни моей невиновности, ни моей вины. Меня могли обвинить в том, что я заранее приготовила этот снимок, чтобы отвести от себя подозрения – ведь, кто на нем, установить практически невозможно.
Я поставила кадр из второй серии и чуть не вскрикнула от радости.
Лицо мужчины было задрано кверху – он в этот момент смотрел на потолок после моего крика. И то ли свет из окна падал чуть ярче, то ли этот кусок пленки оказался чуть чувствительнее, но я ясно различила характерные черты очень знакомой мне маски Мефистофеля – обведенные кругами выразительные глаза, острые торчащие вверх уши, маленькие, как у козленка, рожки надо лбом. Можно было даже разглядеть щетину на левой половине лица, там, где не наложен грим.
– Красивая, наверное… – прошептал Рома, и я тут только обратила внимание, что хорошо видно и лицо женщины.
Оно, как ни странно, не казалось – несмотря на то что смотрели мы негативное изображение – таким страшным, как тогда, когда я подошла к ней проверить, жива ли она. Лицо, конечно, было искажено предсмертными судорогами и удушьем, но сохраняло какую-то особенную красоту, которая просвечивала и через страдания.
«Молодец, Ромка! – подумала я. – Не каждый сумел бы по этому негативу понять, что она была красивой женщиной».
Что-то в лице мужчины было необычным. Конечно, лицо убийцы обычным вообще не назовешь. Мы однажды чуть не поссорились с Маринкой из-за теории Ломброзо, когда я неосторожно заявила, что в убийцах есть какая-то ненормальность – в их психике, я имею в виду. Маринка тогда, присоединив меня к знаменитому, но заблуждавшемуся итальянцу, разнесла нас обоих в пух и прах. Но я и сейчас продолжаю считать, что в лицах убийц есть что-то, по чему их можно узнать еще до совершения убийства. Впрочем, когда я начинаю об этом думать, то прихожу к выводу, что половину людей, которые тысячами встречаются мне за день на улицах Тарасова, запросто можно причислить к потенциальным убийцам, настолько их лица обезображены сегодняшней жизнью в России.
Но в чертах лица этого Мефистофеля было что-то другое – не нарочито злодейское выражение (какое же еще может быть у маски Мефистофеля!), а что-то, чего я никак не могла уловить…
Ознакомительная версия.
