— Тебе что здесь нужно? Заболел ты, что ли?
— Нет, синьор доктор. Это Эузебио Таламани…
— Жених? А что с ним? Расстройство желудка?
— Не совсем, синьор доктор. Он лежит, растянувшись во весь рост, перед бакалейной лавкой.
— Так он пьян? Скажи ему, чтобы он встал!
— Синьор доктор, он не может этого сделать.
— Почему?
— Потому что он мертв.
— Ты что, смеешься надо мной?
— О, синьор доктор, я бы никогда не осмелился!
— Отчего же он мог умереть?
— Я думаю… Нет, мой начальник думает, а также мэтр Агостини, что это от удара ножом.
Дон Фортунато присвистнул от удивления.
— Убийство?
— Похоже на то.
Доктор потер руки.
— Все-таки какое-то разнообразие… Помоги мне одеться, Иларио… Скажи-ка, у мэтра Агостини, вероятно, дурацкий вид?
…Доктор не ошибся: и в самом деле, у нотариуса был на редкость дурацкий вид. Шум на улице разбудил, наконец, соседей. Они сбежались и стали вслух обсуждать происшествие. Каждый считал своим долгом выразить с плохо скрываемым злорадством свое соболезнование дону Изидоро.
— Увы, дон Изидоро, недолго же синьорина Аньезе оставалась невестой.
— Какое несчастье, мэтр Агостини… Такой славный парень!
— Сочувствуем вам от всей души, синьор Агостини…
— Кто бы мог представить себе такое еще сегодня утром, дон Изидоро? Эти дети казались такими счастливыми…
Нотариус прекрасно понимал, что несмотря на уважение, внушаемое смертью, над ним издеваются, и выходил из себя. Но так как в качестве отца невесты покойного он представлял его семью, ему нельзя было уйти. Время проходило, и настроение его все ухудшалось.
Дон Фортунато, ворчливый доктор, раздвинул любопытных и проговорил с упреком:
— Ну что? Вам приятно смотреть на труп? Вам доставляет удовольствие вид крови?
Все замолчали и отодвинулись, когда он опустился на колени рядом с умершим, не Преминув при этом накричать на карабинера Бузанелу:
— Иларио, осел ты этакий, ты должен освещать труп, а не небо!
Вскоре он поднялся и обратился к начальнику карабинеров:
— Ну, что можно сказать? Он был убит ударом ножа прямо в сердце. Блестящая работа, если хочешь знать мое мнение, Тимолеоне.
Рицотто прошептал:
— Вы… вы не думаете, что это могло быть самоубийство, дон Фортунато?
Старый врач коротко рассмеялся. Звук напоминал скрип заржавленной цепи.
— Обручиться в полдень и покончить с собой в одиннадцать часов вечера? Мало вероятно! И не слишком лестно для синьора Агостини… Ты не думаешь так? А нож? Ты нашел его?
— Нет.
— Так ты, может быть, полагаешь, что после того, как он нанес себе удар, он проглотил оружие, которым это сделал? Просто для того, чтобы сыграть с тобой злую шутку? Если хочешь, я произведу вскрытие с целью выяснить, не находится ли этот нож у него в желудке. Приятно это тебе или нет, Тимолеоне, но Эузебио Таламани был несомненно убит. Прикажи перенести его, куда полагается, и постарайся арестовать убийцу, если ты на это способен. Что касается меня, то я вернусь домой и лягу спать!
Потом он бросил грозный взгляд на окружающих и проворчал:
— И я надеюсь, что никто больше не позволит себе беспокоить меня этой ночью!
Жители Фолиньяцаро так и не уснули в эту ночь… Вскоре стало ясно, что виновным мог быть только Амедео Россатти. Был проведен допрос, и Онезимо Кортиво, хозяин кафе, напомнил о словах, произнесенных напоследок капралом. Его показания были подтверждены всеми собутыльниками. Предупредили дона Адальберто. Он явился раньше, чем его ожидали, и заставил всех опуститься на колени, чтобы произнести молитву, поручающую душу усопшего Эузебио Всесильному Господу. После этого он сказал своим обычным сердитым тоном:
— А теперь возвращайтесь домой, шайка бесстыжих бездельников, и поразмыслите о том, что случившееся с этим человеком может произойти завтра и с вами! Ведь он покинул мир, не исповедавшись, несчастный! В следующее воскресенье все, как один, придете на причастие! В пятницу вечером я буду исповедовать женщин, а в субботу мужчин, и пусть кто-нибудь попробует не прийти, будет иметь дело со мной! Я отвечаю за ваши души, не забывайте об этом!
* * *
Вернувшись домой, Агостини разбудил жену и дочь, чтобы сообщить им о случившемся несчастье. Они были поражены, но не смогли скрыть своего облегчения. Аньезе забыла о прошедшем печальном дне и снова начала улыбаться в предвидении более радостной перспективы. Донна Дезидерата, со своей стороны, сочла нужным заявить пророческим тоном:
— Видишь, Изидоро? Сам Бог был против этого союза… Нотариус, который давно уже сдерживался, тут взорвался:
— Легче всего обвинять небо в наших собственных подлостях! Не Бог был против этого брака, а презренный Амедео Россатти, ведь это он заколол Эузебио своим ножом! К счастью, он закончит свою жизнь в тюрьме, по крайней мере я буду от него избавлен!
Эти мстительные слова были прерваны глухим стуком падения: Аньезе потеряла сознание.
* * *
Донна Элоиза, жившая в самой верхней части Фолиньяцаро, ничего не знала о ночном происшествии. Поэтому, когда она услыхала, что к ней стучат, то сначала подумала, что это привидение. Прислушавшись, она узнала низкий голос Тимолеоне. Это ее удивило. Она набросила платок на свою длинную ночную рубашку, украшенную кружевом у ворота и запястий, и пошла открывать дверь.
— Неужели это ты, Тимолеоне? И ты, Иларио? Да что с вами? Вы может быть пьяны?
Но нахмуренное лицо начальника карабинеров и замешательство его подчиненного быстро ее убедили, что им не до шуток. Тогда она испугалась.
— Что происходит, Тимолеоне? Неприятности?
— Хуже, чем неприятности, Элоиза. А сын твой дома?
— Он спит у себя в спальне. Почему ты спрашиваешь?
— Я должен с ним поговорить.
— В такое время?
— Время больше не имеет значения, бедняжка моя…
Она посмотрела на обоих мужчин и поняла, что большое несчастье постигло ее и сына, хотя и не догадывалась еще какое.
— Я… я пойду за ним.
Рицотто слегка ее отстранил.
— Нет… Мы поднимемся.
Она смотрела, как они поднимаются по лестнице, не в силах произнести ни слова или шевельнуться. Ей было холодно, и, не зная еще почему, она начала плакать.
Приход Тимолеоне разбудил Амедео. Его легкое опьянение уже прошло. Он долго моргал глазами, прежде чем осознал реальность происходящего: начальник карабинеров и Бузанела у его постели. Наконец, он пробормотал:
— Что… что случилось?
— Встань, Амедео.
Совершенно растерянный, неспособный ответить себе на вопросы, теснящиеся в его голове, он подчинился.
— Нет, не надо формы. Надень штатское платье.
Штатское?
— Да, так лучше.
Капрал послушался, двигаясь, как автомат, и когда он был готов, то повернулся к своим посетителям:
— А теперь?
— А теперь дай мне твой нож.
— Какой нож?
— Тот, который ты обычно носишь с собой.
— Я никогда не ношу ножа!
— Не надо считать меня глупее, чем я есть на самом деле, Амедео. Ты его где-то спрятал, но кончится тем, что мы обязательно его отыщем!
— Но позвольте, шеф! Может быть, вы наконец скажете мне, в чем дело!
— А ты совсем не догадываешься?
— Нет, по правде сказать!
— Значит, не догадываешься?
Тимолеоне взволнованно заговорил:
— Как мог ты, мой духовный сын, мой ученик, совершить такой ужасный поступок? Это выше моего понимания! За один час я постарел на десять лет и чувствую, что ко мне никогда не вернется мой прежний аппетит. Если я умру раньше времени, то это будет по твоей вине! Беру в свидетели Иларио!
— Клянусь головой моей матери, шеф, я ничего не понял из того, что вы сказали!
— Комедиант! Ты смеешь лгать мне в лицо, мне, Тимолеоне Рицотто, начальнику карабинеров, твоему старшему по должности, которому ты обязан оказывать уважение, не говоря уже о благодарности? Значит, ты прогнил до мозга костей?
Это было слишком для Амедео. Он снова повалился на постель.
— Должно быть, я болен… Вы говорите вещи, которых я не понимаю…
Внезапно поднявшись, он спросил:
— Вы как будто намекаете, что я совершил какой-то достойный сожаления поступок?
— Достойный сожаления?.. Ты слышишь, Иларио? Достойный сожаления! Он изволит называть свой поступок достойным сожаления! Скажи мне, свирепое чудовище, а Эузебио? Эузебио Таламани? Тот, который увел у тебя невесту, эту глупышку Аньезе… Его ты помнишь?
— Помню ли я Эузебио? А почему я должен забыть о нем? И, прежде всего, я не разрешаю вам оскорблять Аньезе!
— Вот что я тебе посоветую, малыш: не заносись, потому что я сумею сбить с тебя спесь. Это, во-первых. А вот и, во-вторых: что ты сделал с Эузебио?
— Что я сделал с Эузебио?
— Да! С Эузебио! Ты что, оглох?
