Директор детского дома скончался около года назад в возрасте семидесяти двух лет. Его дочь, правда, сообщила мне адрес одного бывшего воспитанника, часто навещавшего пожилого экс-директора, который заменил многим ребятам отца и мать. Женщина также припомнила нескольких других «ребят», имевших уже детей, а некоторые — даже внуков, но ничего толком ни об одном из них сказать не смогла. Еще она вспомнила воспитанника того же времени, к которому относились и интересовавшие меня лица. Более того, она сказала, что он близко дружил с Володькой Ямским — моим временным дражайшим шефом. А что самое ценное: адрес этого ученика при сортировке отцовских документов после его смерти случайно не отправила в мусор вслед за остальной «макулатурой».
Окрыленная, я немедленно помчалась по этому адресу, но дома никого не застала.
Но только на этом проблемы, связанные с недостоверными данными, с которыми мне пришлось столкнуться, не закончились. Из двух членов детдомовского «братства», согласно аналитической записке, проживавшим в городе Муроме, в наличии имелся только один — Ямской, в окружение которого я и была внедрена. Игорь Николаевич Бесфамильный, по данным городского адресного стола, в указанной квартире не проживал уже восемь лет.
Каждый раз, задавая вопросы, я, не мудрствуя лукаво, предлагала одну и ту же причину своей любознательности: когда-то состояла с этим человеком в тесных дружеских отношениях, но несколько лет назад, погрязнув в делах житейских, потеряла всякую связь, которую теперь страстно желаю восстановить. Обычно такое объяснение, сопровождаемое трагически-печальным выражением лица, вполне удовлетворяет собеседников и позволяет вытянуть из них те крохи информации, которыми они владеют.
Но служащие некоторых государственных учреждений, в частности адресного стола, — совершенно особая категория. Этих печальной историей из жизни не проймешь. Действовать официально, не нарушая рамок легенды, я не могла. Передавать информацию Грому, а затем ждать результатов могла, но не хотела, так как подобный подход неминуемо оборачивался потерей времени. Поэтому я решила поступить более разумно, как мне и подобало вести себя по «легенде», — сначала вовсю качала права, требуя «начальника или кто тут за главного», затем закатила истерику. Когда начальница — дородная женщина с огромными, сильно оттягивающими мочки безвкусными золотыми серьгами — все же появилась, я быстро успокоилась, изложила версию моего здесь появления и протянула заполненный по всем правилам и сложенный пополам формуляр запроса.
Обе мы прекрасно понимали, что никакой вины адресного стола в исчезновении из поля зрения чиновников гражданина Бесфамильного Игоря Николаевича нет. Попросту при выписке данного гражданина с предыдущего места жительства, как это нередко случается, лопухнулись сотрудники паспортного стола, позабыв в ежедневной текучке передать в адресный стол листок убытия. Также мы обе знали, что ситуация эта совсем не безвыходная, начальнице стоит только дать подчиненным указание, чтобы они сами запросили в паспортном столе необходимые сведения по «утерянному» гражданину.
Именно так начальница и порешила сделать, на мгновение развернув бланк запроса и скользнув заинтересованным взглядом по лежавшему внутри его новенькому банковскому билету.
— Полагаю, ваше требование справедливо, — проворковала она успокаивающе. — Не волнуйтесь, гражданочка, приходите послезавтра. Сделаем все, что в наших силах. Мы в какой-то степени относимся к сфере услуг, и помогать населению — наша святая обязанность.
— Значит, мне подойти завтра? — переспросила я.
Женщина на секунду задумалась, прикидывая, правильно ли она расценила мой многообещающий взгляд, и подтвердила:
— Завтра, во второй половине дня.
Завтра наступило сегодня. Теперь мне нужно было под благовидным предлогом отлучиться с работы и забежать к дородной начальнице за ответом. Еще одну банкноту, такую же новенькую и хрустящую, как и в прошлый раз, я уже приготовила.
А Ямской между тем все еще не появился.
Я отвлеклась от размышлений и покосилась на Шапочникова, больше всего сейчас смахивающего на нахохлившегося городского воробья. Чай давно остыл, но Шапочников продолжал машинально тискать чашку в руках, как если бы все еще грел об нее озябшие ладони.
«Вот тоже кадр, — подумала я с внезапно нахлынувшей неприязнью. — Надо бы связаться с Громом, пусть покопаются в прошлом этого воробышка да не тянут с передачей сведений».
Аналитиками Шапочников был указан в числе ближайшего окружения Ямского, но откуда он взялся, не было сказано ни слова. Может, пришлют что-нибудь со следующей порцией информации, которую, как предполагалось, добудут и обработают в течение двух-трех дней. Пока я, так же как и в первый день, вынуждена была довольствоваться более чем скудными сведениями из составленной второпях, а потому куцей аналитической записки. Кроме этого, среди документов, переданных мне Громом, содержалось еще несколько справок. Большинство из них касалось экономической, политической и преступной жизни города, а также изменений, произошедших в Муроме за последние восемь месяцев. Дело в том, что восемь месяцев назад мне уже приходилось работать по делу, хвосты которого вели в Муром, хотя в самом городе в тот раз побывать не пришлось. Поэтому, готовясь к оперативному внедрению, мне не надо было, как это обычно бывает, тратить уйму времени на изучение полнообъемной информации по Мурому. Достаточно было только освежить уже имеющиеся знания да познакомиться со свежими данными.
Больше всего информации по «братству» в аналитической справке содержалось о Ямском.
Пару лет назад Владимир Семенович краем проходил по тогда немало нашумевшему делу о взяточничестве и злоупотреблении служебным положением в муромской налоговой инспекции, поэтому оказался единственным человеком из детдомовской «десятки», сведения о котором заняли целых полторы страницы.
Что касается Шапочникова, то был указан только его адрес и семейное положение — женат, с короткой пометкой: супруга проживает отдельно.
Может, он и есть тот самый источник? И что означает эта пометка: «Проживает отдельно»?
— Игорь Николаевич? — вкрадчиво начала я.
Шапочников вздрогнул, изрядная порция холодного чая выплеснулась из чашки на ворсистое ковровое покрытие, несколько капель попали на дорогие брюки и тут же впитались. Игорь Николаевич, взяв чашку в одну руку, отвел ее далеко в сторону, ладонью другой рассеянно провел несколько раз по мягкой ткани.
— Вы что-то сказали?
Я вздохнула. Оригинальностью Шапочников явно не блистал. Неторопливо, отчетливо выговаривая каждую букву, как если бы собеседник вынужден был читать по губам, я произнесла:
— Вы женаты, Игорь Николаевич?
Шапочников поерзал, смущенно пробормотал:
— Ну… Вроде бы как… — заметив недоумение на моем лице, он смутился еще больше. — Да. Кажется…
Я понимала, что смех в такой ситуации мог бы серьезно обидеть этого вечно взъерошенного и рассеянного человека. Но удержаться от сдавленного смешка не смогла и поторопилась немедленно извиниться:
— Простите, но «вроде бы как женат» звучит несколько… м-м-м… экстравагантно, вы не находите?
Игорь Николаевич залился краской, принялся путано объяснять сложности взаимоотношений в некоторых семьях, потом подозрительно вскинулся, вспомнив, очевидно, дотошность, с которой я допрашивала каждого, кто пытался проскользнуть мимо, насупился и буркнул:
— В общем, мы живем раздельно. А что?
— Нет-нет, ничего! — поспешно воскликнула я. — Прессу просмотреть желаете?
Шапочников, пробормотав слова благодарности, торопливо схватил протянутую пачку газет, испытывая видимое облегчение от возможности замять неприятный разговор.
С досадой я подумала, что установленные мною же суровые порядки имели не очень приятную оборотную сторону. Вот так захочешь с кем-нибудь парой-другой слов перекинуться и тут же натолкнешься на железобетонную стену недоверия, которую сама же и выстроила. В то же время я не могла позволить себе иное, более снисходительное отношение к многочисленным посетителям — их нескончаемый поток необходимо было постоянно просеивать. Не говоря уже о Найденове или Бесфамильном, которых в любом случае желательно было отыскать как можно раньше и которые вполне могли объявиться лично или по телефону. Старые друзья все же. Потенциально каждый из посетителей мог оказаться убийцей. Одно успокаивало: излишней тягой к светской болтовне я не страдала.
В эту секунду вздрогнула уже я, потому что Шапочников неожиданно издал изумленный возглас, вскочил со стула и, возбужденно размахивая газетой, принялся метаться по приемной. При этом он не переставая бормотал что-то неразборчивое. Я с любопытством наблюдала за его перемещениями, на некоторое время забыв даже о том, что Ямской непозволительно задерживается.
