Ознакомительная версия.
Там за столом под круглым абажуром Надежда Прохоровна на скорую руку посвящала мужчин в обстоятельства, приведшие в их дом рыжеволосую гостью. Роман задумчиво посасывал рыбий хвостик, на столе перед ним стояла банка безалкогольного пива; Вадим Арнольдович потирал рукой чисто выбритый подбородок.
– И вот что я думаю, – поглядывая на вошедшую Марью, говорила баба Надя, – не мог бы ты, Ромка, походить завтра с Машей, поискать ее мужа. – Предложение без ответа на несколько секунд повисло под древним абажуром, и баба Надя заюлила: – Нет, был бы тут, конечно, Алеша… Слов нет, отправился бы с ней, может быть, пистолет бы взял… Но нету Леши, Рома… Нету. Или, – обернулась к ученому востоковеду, – ты, Арнольдович, с девочкой сходишь?.. Тут и делов-то…
– Я пойду, – перебил Роман. – Попрошу заменить меня на утренней тренировке и пойду.
– Не надо… – стушевалась Марья, – я и сама могу…
– Сама ты ничего не можешь! – обрубила Надежда Прохоровна. – Сама ты только на нож какой-нибудь напорешься!
– Но я… там нет ножей!
– Баста, девчата! – хлопнул рукой по столу боксер. – Сказано – пойду я, значит – пойду.
– А сегодня, Маша, у нас ночевать останешься, – радостно подытожила хитрющая баба Надя. – И ты, Ромка, тоже оставайся. Зачем за полночь за город тащиться? Ляжешь здесь, Маше мы у Насти с Алешенькой постелем, всем места хватит.
Опустив ресницы, освобождая на столе место под вторую селедочницу, Мария подумала: «Они оставляют здесь этого Рому, потому что боятся ночевать в одном доме с убийцей?..»
Что ж. В том их право. Лимит доверия не безграничен.
Поздним вечером в руки Марье почти насильно впихнули Настасьину ночную рубашку, халатик и пластмассовые (кажется, банные) шлепанцы, снабдили полотенцем и отправили в ванную на водные процедуры – смывай с себя, беглянка, всю нервотрепку. Лучше чистой водицы ничто в этом деле не поможет.
Марья с удовольствием выполнила указание, переоделась, но вот уснуть не получилось. По большой прямоугольной комнате бродили тени от разбитой лучами фонаря листвы, чужие вещи пахли благодеянием, Марья казалась себе горькой сиротой, подброшенной к крыльцу дома, где проживают жалостливые люди.
На стене напротив большой двуспальной кровати висела фотография: тот самый симпатичный старший лейтенант, что приходил на обыск, и миловидная, похожая на Софью Тихоновну мелкая блондиночка. Лицо – невыразительное. Но мужчины от подобных млеют. Крутой упрямый лобик, обманчиво безвольные мягкие губы, матовая кожа… Как художник, Марья за такую натуру в жизни бы не зацепилась! Все слишком миленько, меленько, прилично, чинно. Без страстей.
Но… хороша. Мужчины действительно рвутся таких защищать, как цепная свора…
«Эх, – укорила себя Марья, – это в тебе, голубушка, досада бушует. И ревность. Здесь все о Насте с придыханием говорят, а ты – случайный гость. Завтра уйдешь, никто не вспомнит…»
Внезапно захотелось плакать. Хотелось уехать в Волгоград, к маме, хотя бы на попутках, хотелось закрыть глаза – не видеть этого счастливого портрета! – и открыть их уже в своей комнате. Все только сон, все ей пригрезилось, и ничего не было…
Марья встала с кровати, накинула халат Анастасии (благодеяние!) и отправилась на кухню за водой. (Селедка оказалась обманчиво малосольной.) Там, сгорбившись за столом тумбой, сидел Вадим Арнольдович. В зубах его торчала трубочка с прямым длинным чубуком и круглой чашечкой на конце. Ученый рассеянно посасывал чудной, иноземно пахнущий дымок и на Марью смотрел прищуренными, чуть слезящимися от дыма глазами.
– Не спится? – спросил добродушно.
– Да вот… воды хочу налить…
– Пожалуйста, графин на столе.
– А вы почему не спите? – спросила Маша, наполняя стакан прокипяченной отстоявшейся водой.
– Люблю на сон грядущий трубочку выкурить, – признался йог-востоковед. – Раньше тихонечко в своей комнате дымил, теперь – нельзя. Супруга спит.
– А-а-а, – протянула Маша, не зная, что еще сказать, и очень не желая возвращаться в комнату, пропахшую чужим счастьем. Там было тяжело, казалось, что завистливо подсматриваешь.
– Вы хотели меня о чем-то спросить? – предположил Вадим Арнольдович.
– Нет… Просто не спится…
– Понимаю. А позволите мне задать вам вопрос?
– Конечно.
– Ваш муж, Мария, был хорошим художником?
– Почему был? – спросила Марья, усаживаясь с другой стороны стола на табурет. – Он и сейчас им остается. Я не теряю надежды.
– Похвально, – серьезно кивнул востоковед. – И все же. Как получилось, что талантливый художник вдруг променял живопись на наркотики? Такое порой случается с людьми, обделенными воображением, но это, как я понял, не ваш случай?
– Да. Не наш, – ответила Марья и сгорбилась, согнулась от болезненных воспоминаний. – Марк начинал не вдруг, не сразу. Постепенно. Вначале покуривал, – усмехнулась, – понюхивал… Потом… Потом отменили его выставку. Лютый уже договорился с галерейщиками, уже готовил экспозицию, я прорабатывала дизайн афиши… А вышло… Вышел – пшик. Место отдали модному квадрату…
– Простите, – перебил ученый. – Квадрату?
– Да. У Марка, знаете ли, есть присказка такая, тост. «После «Черного квадрата» Малевича в искусстве уже ничего не стыдно…»
– Ах, этот «квадрат»…
– Да, для Марка этот «квадрат» является синонимом бездуховности, синонимом трезвого расчета.
– Он предпочитал «красивости»? – поднял брови Вадим Арнольдович.
– Нет, что вы. Его кумир Рене Магритт. Марк не поклонник «лакированной» живописи, приятной только глазу. Он считает, что живопись должна прежде всего будить мысль… Его картины тоже многослойны. Не так фотографически точны, как у Магритта, у Лютого другая техника, более крупный мазок, но что-то общее в концепции есть.
– Магритт, Магритт… – задумчиво повторил Вадим Арнольдович. – Сюрреалист? Бельгиец?
– Да. Марк его боготворит. Но все задуманное как чистой воды эпатаж – не выносит. «Квадратам не место в искусстве!»
– Но ведь «Квадрат» Малевича, простите, тоже мысль. Если не ошибаюсь, впервые он был выставлен в красном углу, на месте иконы…
– Да. Черная «икона», вместе лика – провал. Большая жирная точка, поставленная в конце всего.
– И выставку Марка отдали какому-то «черному квадрату»?
– Да. Очень модному, очень раскрученному, очень ловкому. Марк этого не вынес, в его картинах больше смысла, а не только трезво просчитанный эпатаж. После отмены выставки Лютый сорвался…
Как в штопор ушел.
Марья рассказала, как несколько лет пыталась помочь мужу, как удерживала на краю, вспомнила Татьяну Игоревну…
Вадим Арнольдович в задумчивости посасывал затухающую трубочку, потом вынул ее изо рта и произнес, печально глядя на гостью:
– А знаете, Маша, теперь я понимаю, почему вы сбежали.
– Понимаете, да?! Правда?! – Маша приложила ладони к груди.
– Понимаю. Любого наркомана достаточно закрыть на несколько дней в камере, и он подпишет любое признательное показание. Но ваш муж… я не могу представить, в голове не укладывается, что он мог так жестоко с вами поступить.
– Правда?! Вы тоже так думаете?!
– Вы хороший человек, Марья, – сказал ученый, выбивая трубочку о край пепельницы. – И мы вам поможем.
Роман Владимирович Савельев давно привык быть использованным, если у друзей случались неприятности разного рода. Широчайшие связи Романа Владимировича, громкое имя, славное спортивное прошлое (пролонгированное в настоящем школой бокса, двумя фитнес-центрами и тренажерным залом) и внешность героя кинобоевика не раз вовлекали его в мероприятия, где требовалось поторговать лицом, фамилией или просто выступить устрашающим фоном.
Но случалось подобное – с друзьями.
Теперь же его вынудили заниматься дурнопахнущими проблемами какой-то рыжей девицы с беспомощными глазами приблудной кошки, разгребать какие-то наркоманские заморочки…
Тьфу!
Если бы не Софья Тихоновна, не утренний разговор по душам с дядей Вадиком…
Тьфу! Дьявол забери всех приблудных девиц с их наркоманскими мужьями!
Девица с самого утра развила бурную деятельность. Отправила Софью Тихоновну в магазин за некими причиндалами для шевелюры, перемерила кучу Настиных – Настиных! – тряпок и даже позволила себе заметить, что у Настасьи – у Настасьи! – меньше рост, шире бедра и нога неподходящего(!) размера.
Потом пропала в ванной комнате, вооружившись химией из магазина и ножницами, и вышла от туда…
Вышла оттуда ничего себе.
По правде говоря, Роман чуть-чуть оторопел, увидев перед собой смутно узнаваемую коротко стриженную блондинку в черных бриджах, черном джинсовом жилете поверх длинной кофты-распашонки, при повязанном на шею ярком платке Софьи Тихоновны.
Ознакомительная версия.
