- За удовольствие надо платить, молодые люди. А вы еще остались должны нам. Так что бегите отсюда быстрее, пока я мужчин не кликнула.
- Сука! - взревел Храп и пырнул цыганку ножом в живот.
Аза медленно начала оседать вниз, оставляя ногтями глубокие кровоточащие борозды на лице убийцы. Молодые девицы, еще недавно ночью ублажавшие любовью жульманов, теперь, как разьяренные кошки, прыгнули на них, норовя выцарапать глаза и содрать скальп. Мосол и Храп выли от боли и пытались их сбросить. Храп, вытащив нож из тела Азы, ткнул им в бок висевшей на нем девицы. Хватка ее ослабла, но пока он возился с ней, лежащая внизу колдунья выдернула острую заколку из волос и, собрав все последние силы, воткнула мужчине промеж ног. Мосол скинул со спины свою противницу и принялся месить ее обеими руками. Девчонка безвольно, как кукла, дергалась в такт ударам, а он яростно молотил здоровенными кулаками по ее телу, словно по боксерской груше. Перелом в сражение внесла "старуха Изергиль". Бочком, бочком, она по стеночке обошла дерущихся, в углу возле входа нащупала топор и с размаху опустила его лезвие на голову Храпа. Волосы на затылке последнего разошлись в стороны, открывая зияющий красный рубец, напоминающий открытый рот в зарослях усов и бороды. Храп рухнул лицом вниз и затих. Раненая им девица, вырвала нож из своего тела. Из раны сразу обильно потекла кровь, но она, не обращая на нее внимание, принялась пинать поверженного врага, потом зашаталась, медленно опустилась на пол рядом с ним и закрыла глаза. "Старуха Изергиль" рубанула Мосола по спине, но удар получился не очень сильным и только разъярил мужчину. Он повернулся к ней. Старуха принялась тюкать его топором короткими частыми ударами, а он, закрывая голову руками, ринулся на нее. Ему удалось подмять старуху под себя, но в атаке он раскрылся и топор вонзился ему в шею. Зато Мосол добрался до ее головы и, обхватив ее мощными лапами, повернул, ломая шейные позвонки.
Обнаружили их дети, вернувшиеся из школы. Картина побоища была достойна фильма ужасов по обилию крови и страшных ран на телах павших. Пять тел: три женских и два мужских в разных позах распростерлись на полу с застывшими гримасами боли на лицах, как бы образуя круг, в середине которого возлежала Аза, остекленело глядя вверх и насмешливо улыбаясь чему-то.
Г Л А В А IX
Александр Морев, как и большинство российских граждан, не был ни рантье, ни фабрикантом, а потому забота о хлебе насущном имела для него каждодневную актуальность. И он переквалифицировался в адвокаты. Благо диплом о высшем юридическом образовании имелся и, в связи с образованием множества независимых адвокатур, эта специальность не была уже столь труднодоступной, как в застойные времена. Его ментовское прошлое послужило хорошей рекомендацией профпригодности. Тот, кто умеет уголовные дела делать, знает и как их разваливать. Получив согласие на трудоустройство в независимой адвокатской конторе Плеханова и приглашение приступить к исполнению обязанностей со следующего дня, Морев решил остаток этого дня посвятить духовным заботам. И отправился на кладбище.
Кладбище было старое. Не одно поколение Моревых, по отцовской линии, и Янкелевичей - по материнской, нашли, свое вечное пристанище в его земле. Александр по псевдорусскому обычаю прихватил с собой бутылку водки, возле кладбища у бабулек прикупил беляшей на закуску и охапку искусственных цветов. Начать он решил с дальней родни, быстро обойти всех, а потом уже основательно расположиться возле могилок родителей.
Покой и безлюдность сего печального места навевали умиротворение и философские мысли о жизни, смерти, тлене и памяти. Старая часть кладбища постепенно приходило в запустение. Сразу за "Алеей славы" возле входа, где высились монументальные надгробия наиболее известных и богатых бандитов и жуликов, густо поросший, почти в человеческий рост, бурьян скрывал покосившиеся оградки и выцветшие памятники старых захоронений. Морев не собирался отступать перед густой травой, поэтому смело зашагал через бурьян по едва угадываемым тропинкам. Пробрался к деду и бабке Моревым, положил цветы, постоял, стараясь оживить в памяти их образы, запомнившиеся в детстве. Где-то рядом должны были находиться и другие дед с бабкой, но уже Янкелевичи. Александр взобрался на скамейку, чтобы определить как лучше пройти к ним. И очень удивился, заметив за оградкой их могил какого-то человека. "Бомж, наверное. Нашел где расположиться! Щас я его шугану", решил он. Но когда Александр сквозь высокую траву пробрался к захоронению Янкелевичей, то снова очень удивился. Во-первых, мужик оказался не бомжом, а во-вторых он был негром! Неожиданный визитер явно забрел сюда не случайно. Возле небольших гранитных памятников Янкелевичей лежали пышные букеты живых цветов.
Незнакомец вопросительно смотрел на Морева, ожидая от него объяснения своего появления.
- Хэллоу, - сказал Александр и, кивнув на памятники добавил: - Это мои грэндфазе энд грэндмазе. Ферштейн?
Негр поднялся, протянул руку и представился по-русски:
- Меня зовут Николай Янкелевич.
- Саша, - пробормотал Морев, пожимая протянутую руку.
Судьба играет человеком. Не забреди сегодня Александр на кладбище, может быть, никогда и не узнал, что у него есть дальний родственник в Америке. И не просто родственник, а негр. Такое дело следовало отметить. Морев достал бутылку и беляши. Но даже не смотря на бутылку и то, что иностранец вполне прилично говорил по-русски, они запутались в ветвях своего генеалогического дерева. Не сумев выяснить кем же приходятся друг к другу, решили считать себя двоюродными братьями. "Саня, братан!" - в устах темнокожего американца звучало очень импозантно.
Когда водка и беляши закончились, новоявленные родственники вознамерились продолжить встречу в ресторане. Наверное, под воздействием выпитой на кладбище водки из глубины подсознания Янкелевича выплыли старые рассказы его приемных родителей о гульбищах русских нуворишей в дореволюционных кабаках. Александр, планировавший скромно посидеть, поговорить, с изумлением наблюдал, как Николай требовал от официанта ботвинью с осетриной и сухим тертым балыком, белугу с хреном и котлету из телятины а ля Жардиньер. Он пнул двоюродного брательника под столом и попытался его образумить. Но тот, достав из кармана толстую пачку "зелени", потряс ею и произнес сакраментальную фразу: "Гулять, так гулять!"
Пачка валюты не укрылась от взоров официанта, который стал сама услужливость и предупредительность. А еще она попала в поле зрения группы молодых девушек, окупировавших столик в углу. Мореву представилась возможность понять почему их называют "ночными бабочками". Одна из них тут же припорхнула на свет денег.
Коля оттягивался на всю катушку. Официант и метродотель усердно его обхаживали, оркестр исполнял по заказу зарубежного гостя старый российский гимн "Боже, царя храни", цыганочку и, по собственному почину, современный американский гимн. Под "Боже , царя храни" Николай стоял с важным задумчивым видом:, под цыганочку, сидя, топал ногами и хлопал в ладоши, а исполнению американского гимна дирижировал вилкой, обнимая при этом второй рукой, сидевшую у него на коленях, герлу по имени Элеонора.
Янкелевич поведал своей даме, что он - крупный бизнесмен, приехавший в Горноуральск купить себе какой-нибудь заводик и уговаривал ее сменить профессию проститутки на должность его личной секретутки. Элеоноре, видимо, предложение нравилось, она то и дело терлась о пиджак американца острыми, выпирающими из под блузки, грудками. А Коле, видимо, нравились ее ласки, поэтому он периодически доставал из портмоне зеленые бумажки и прятал их за предметами нижнего белья дамы, попутно прощупывая прелести женского тела, этими самыми предметами прикрываемые. Морев чувствовал себя статистом на чужом празднике жизни. Строгое родительское воспитание и долгие годы, проведенные в ментовке, привили привычку самоконтроля, не позволяющую кинуться с головой в омут разгула и удовольствий.
Свое скромное поведение Морев объяснил Элеоноре тем, что находится на службе в качестве референта у американского бизнесмена и в присутствии хозяина должен соблюдать субординацию. После этого он сразу потерял всякий интерес для нее и ее подруг. Элеонора, вознамерившись раскрутить заморского гостя на всю катушку, мягко, но настойчиво начала убеждать его отправиться на квартирку, где бы они смогли насладиться любовью.
- Поехали ко мне, Ник. Оторвемся на всю катушку. Я обещаю тебе такую ночку, какой у тебя никогда не было, - жарко шептала она. - Отправь своего референта, пусть поймает тачку, подгонит ее к кабаку и поехали.
- Александр, ты можешь пригнать нам эту, как ее, пролетку? - спросил Николай.
- О"кэй, босс усмехнулся Марев и пошел за машиной.
Частников возле ресторана курсировало много, поэтому ему не составило труда остановить первую попавшуюся "шестерку", обьяснить водителю задачу и подъехать с ним к выходу. Янкелевич со свой лярвой почему-то все не появлялся, и Александр уже решил сходить за ним, как вдруг одно из больших стекол ресторана с грохотом разлетелось и на улицу, потеряв скорость, мягко вывалилась банкетка из тех, что стоят у стойки бара. Морев выскочил из машины и бросился в ресторан. Представшая его взору картина чем-то напоминала салунный мордобой, входящий в обязательную программу любого вестерна. В эпицентре битвы находился недавно обретенный им братан, который отчаянно дрался с двумя официантами и метродотелем. Предназначенный для таких разборок вышибала увиливал от исполнения прямых обязанностей, так как лежал в проходе между столиками, засунув руки между ног и громко, мучительно постанывая. Несмотря на численное превосходство нападавших, Николай не собирался сдаваться. Словно Кассиус Клей в его лучшие годы, он "порхал, как бабочка, жалил, как пчела", яростно молотил кулаками подступающих противников и ругался непонятными иностранными словами. Может быть, он даже и победил бы в этой неравной схватке, если бы на помощь ресторанной пехоте не подоспела кавалерия в виде милицейского наряда. Конечно, наряд прибыл не верхом, а, как положено, в канареечного цвета "коробке" и не под звуки горна, а под визг сирены, но он тоже моментально внес перелом с сражение. Милиционеры, оттолкнув с дороги Морева, помахивая дубинками, ворвались в зал. Метродотель, одной рукой зажимая разбитый нос, другой указал на зачинщика беспорядков. Николай моментально смекнул, что сражение проиграно и, памятуя о неискупленном грехе побега из опорного пункта в Москве, предпочел ретироваться. Он бросился к разбитому стеклу и хотел было уже рыбкой нырнуть в проем, но в самый последний момент его подвело женское коварство. Элеонора, почему-то из ласковой кошечки превратившаяся в злобную фурию, вскочила ему на спину и вцепилась ноготками в жесткие завитки волос. Наверное, это было очень больно. Николай натуральным образом взвыл и, с трудом оторвав от себя ее ручки вместе с собственными волосами, отправил дамочку в свободный полет, который она закончила на столике с недоеденными горячими закусками. Словно в старой хронике об ужасах апартеида, на негра тут же опустились карающие дубинки. Николай, прикрывая голову руками, упал на колени.
