— Да. Вполне.
— А за девушкой я поухаживаю сама. Посижу с ней.
— Кажется, уснула, — и медсестра вышла из палаты. — Я сделала ей укол.
— Хорошо, — кивнул врач. — Пусть спит. Кстати, ее вещи вы заберете или отправить в камеру хранения?
— Я все заберу. Не надо никакой камеры.
…Через полчаса Нелли Робертовна Листова сидела возле кровати спящей девушки и читала письма своего покойного мужа Эдуарда, адресованные другой женщине. Женщине, родившей ему внебрачного ребенка. Читала и плакала, хотя никакой любви в этих письмах не находила. Более того, они напоминали отписки. Эдуард Листов мало заботился о том, как растет его дочь, что она любит, чего не любит, часто ли болеет, хорошо ли учится.
«…сейчас очень занят. В следующем месяце состоится выставка моих работ в Париже, обязательно должен присутствовать. Конечно, места у вас красивые, и зимой, как и летом, должно быть, очень хорошо. Но приехать нет никакой возможности. Знакомые жены давно продали тот дом, в котором я когда-то жил, а остановиться у вас, Аля, мне представляется не совсем приличным…»
«…могли бы, конечно, приехать ко мне. Жена Нелли в курсе моих с вами отношений, но сказать с полной уверенностью, что она отнесется к вашему с Марусей приезду положительно, я не могу. К тому же, летом мы постоянно живем на даче, а кроме нас там постоянно находятся мой сын и внуки. Это очень шумная компания, и вам здесь было бы неприятно и неудобно…»
«…готов принять. Но о художественном училище думать пока рано. И вообще эта затея с живописью не представляется мне слишком уж обнадеживающей. Если есть материальные проблемы, немедленно сообщите. Готов выслать любую (подчеркнуто) сумму…»
«…не судите меня строго. Только сейчас начинаю понимать, как обделил себя в жизни. Часто о вас думаю, благо, что есть, кому напомнить. Я давно должен был забрать девочку к себе, а теперь получается, что поздно. Последнее время много болею, вам было бы неприятно увидеть меня таким после стольких лет разлуки. Я всю жизнь слишком уж идеализировал свою жену, слишком уж дорожил ее пониманием, а теперь получается, что попустительством. Она попустительствовала моим порокам, не могла родить мне ребенка, а потому удерживала, чем только было возможно. Проклинаю тот день, когда женился на Нелли. Лучше бы рядом со мной была простая женщина и дочь, которая меня бы по настоящему любила…»
Это было последнее письмо, судя по дате, самое длинное и откровенное, и Нелли Робертовна долго рыдала, читая его. Нет, не случайным было желание мужа развестись с ней, он долго к этому шел. И стало вдруг обидно, так обидно… Если бы эта светленькая девочка была ее дочерью. Но нет.
— Как удивительно похожа на женщину с того знаменитого портрета! — прошептала Нелли Робертовна. — А ведь это лучшая картина Эдуарда!
Больше всего на свете ей захотелось вдруг, чтобы ничего этого не было: ни больничной палаты, ни девушки, лежащей на кровати, ни этих писем. Ничего. Что-то тревожное вторглось в размеренную жизнь, и дальше могло быть только еще тревожнее.
Из блокнота выпала старая фотография, Нелли Робертовна сразу же ее вспомнила. «Любимой женщине подаришь, когда попросит…»Так вот кому подарил снимок Эдуард! Матери этой Маруси! Еще одно свидетельство большой любви. А теперь еще завещание. Она вспомнила содержание. То, что разведясь с ней, муж не оставил бывшей жене никакого наследства, не удивительно.
«Все мое движимое и недвижимое имущество, в чем бы на момент моей смерти оно не заключалось, завещаю двум моим детям: Георгию Эдуардовичу Листову и Марии Эдуардовне Кирсановой. Последнюю официально признаю своей дочерью и законной наследницей половины всего, что я имею. Если же до того момента, как завещание вступит в силу и имущество мое должно будет по закону перейти к наследникам, один из них по каким-то причинам умрет, оставшийся в живых наследует и его половину».
Вот так. Ей, Нелли Робертовне, ни при каких условиях ничего. И первой своей жене, матери пятидесятилетнего Георгия, которая тоже еще жива, ничего. И внукам своим, если их отец, не дай бог, умрет в те полгода, что должны пройти до вступления его в права наследства, тоже ничего. Не любил Эдуард своих внуков. А вот эта девятнадцатилетняя девушка теперь миллионерша. Если, конечно, проживет еще полгода и подаст заявление о правах на наследство. А почему, собственно, не подаст? Теперь обязательно подаст. И тогда, если даже эта Мария Кирсанова умрет позже, чем через полгода, все перейдет к ее родне. По закону перейдет.
А если до того, как кончится полугодовой срок? Тогда все Георгию. Если потом умрет он — его детям. А как же Настя? Племянница Настя? Вот если бы у них с Эдиком-младшим, действительно, сладилось бы… В любом случае, ей, Нелли Робертовне, надо делать ставку не на эту неизвестную и непонятную еще Марию Кирсанову, а на пасынка Георгия. Кстати, так получилось, что они ровесники.
Георгий не выгонит мачеху из дома, не лишит ее куска хлеба. За столько лет они друг другу стали, как родные. И услуги, которые она оказывала пасынку, поистине бесценны. За добро надо платить добром, а Георгий Эдуардович Листов человек, вне всякого сомнения, порядочный и честный. Да, у нее, Нелли Робертовны, есть в личной собственности несколько картин. Картины эти подарил муж, отобрать их у нее невозможно. И при разводе кое-что досталось и ей. Но Настя. Как же Настя? Львиную долю имущества Эдуард сумел-таки отсудить себе у бывшей жены. Нелли Робертовна почти не боролась, все, что Эдуард хотел, отдала. Дом, например, огромный загородный дом, где все родственники сейчас находятся и с волнением ждут приезда законной наследницы. А наследница здесь, на больничной койке. Может, зря Миша так сильно притормозил?
Господи, да что ж это она?! Разве можно так думать?! Можно и нужно. Эта Мария Кирсанова никому из родственников покойного художника Эдуарда Листова не нужна. Никому. Она здесь лишняя.
— Нелли Робертовна?
— Миша? Ты как? Отпустили?
— Кто бы мог подумать, что это та самая девица, а? Ведь, если начнут копать, то…
— Что «то»?
— Могут подумать, что я нарочно.
— Как это нарочно? Миша?!
— Да так. По вашей просьбе. Так что вы уж меня поддержите.
— Поддержать в чем?
— Да во всем. Ладно, после об этом. Вы домой-то поедите?
— Домой?
— Она все равно спит.
— Знаешь, я не хотела бы оставлять Марусю без присмотра.
— Оно понятно…
— Что тебе понятно?
— Понятно, что вы хотите быть рядом. Когда очнется. Очки надо с самого начала зарабатывать.
— Да что ты говоришь! Как смеешь!
— Не смею, понятно. Только всем известно, как вас Эдуард Олегович при разводе обобрал. А по закону-то, будь вы неразведенной вдовой…
— Замолчи! Я, пожалуй, поеду домой. Поговорю с Олимпиадой Серафимовной, с Верой. Кто-то из них должен меня подменить в больнице.
— Вы хотите, чтобы Олимпиада Серафимовна сидела у больничной койки? — чуть не рассмеялся Миша. — Я вообще удивляюсь, что она этим летом поселилась у нас на даче. Видно, решила посмотреть, как вторая жена себя чувствует, лишившись всех прав. Олимпиада Серафимовна теперь, по крайней мере, мать законного наследника. А вы кто?
— И теперь все будут указывать мне на мое место. Даже шофер, — сухо заметила Нелли Робертовна.
— Извините. Просто смешно очень. Как только Эдуард Олегович скончался, так тут же заявилась и его первая жена, и первая жена его сына.
— Кстати, именно на Веру я в первую очередь и рассчитываю.
— Это вы зря, — кажется, Миша все-таки тихонько хихикнул. — Наша княгиня Вера Федоровна ухаживает за больной! Ничего смешнее не слышал!
— Поехали, — сказала Нелли Робертовна еще суше. Раньше Миша себе таких замечаний не позволял. Не хватало еще, чтобы прислуга вышла из-под контроля!
Впрочем, он в чем-то прав. Обе рафинированные дамы, и Олимпиада Серафимовна, и Вера Федоровна, не любят чужие болезни и тем более не выносят вида крови. Но когда речь идет о таком огромном наследстве, можно и преодолеть брезгливость. И много чего еще можно преодолеть.
Э. Листов. «Летний вечер на даче». Холст, маслоТихая, теплая погода, пасмурно, но не душно, пахнет пылью, чуть прибитой коротким летним дождем, мокрой листвой, цветами; на веранде в ожидании вечернего чая все, кто гостит в загородном доме Листовых. Первая жена покойного художника Эдуарда Листова Олимпиада Серафимовна сидит в плетеном кресле, ее сын Георгий так же в кресле, делает вид, что читает газету. Его первая жена Вера Федоровна нервно покусывает губы. Вторая жена Георгия Эдуардовича Листова Наталья Александровна раздраженно допрашивает своего сына, тоже Георгия. Друг семьи, искусствовед Эраст Валентинович Веригин о чем-то негромко разговаривает с племянницей Нелли Робертовны Настей. Сама Нелли Робертовна стоит у стола, явно нервничает и ждет ответа на только что заданный вопрос.
