Я тоже думала о своем. И меня вон чуть-чуть не убили. А чего ради? Из-за Виталика? А кто он мне такой — муж, брат или сват, чтоб так рисковать?
Как только в голову начинали заползать подобные мысли, я уже знала, что это признак наступающей на пятки депрессии — в таких случаях надо прийти в себя, отдохнуть и… вспомнить о работе, которую нужно выполнить и за которую уже заплачены деньги.
Дом тети Кати, к которому мы наконец добрели, пробираясь сквозь снегопад, был местом, будто специально созданным для поддержания сил. Наверное, благодаря снегу по дороге на нас с Люсьен никто внимания не обращал — все попадающиеся нам навстречу фигуры были густо облеплены снегом и походили на снеговиков. Как и мы — на Снегурочек. Новый год все-таки, время сплошных сказок!
Тетя Катя всплеснула руками, когда мы ввалились к ней в дом и в облепленном снегом полураздетом существе она узнала Люсьен. А когда та закоченевшими красными пальцами накорябала что-то на листке бумаги, старуха сразу закивала, потащила нас к печке, растерла самогонкой руки и ноги, заставила выпить немного своей горилки. Да мы и не сопротивлялись. Хорошо, что я не стала пить на даче ни грамма всяких дорогих заморских джинов и коньяков — одной рюмки могло хватить, чтобы одной секунды не хватило… Впрочем, от усталости после пережитого напряжения я совсем уж заговорилась. Отказавшись от еды, зато выпив еще стопку самогона и закусив соленым огурцом, я почувствовала страстное желание растянуться где-нибудь во всю длину. Словно прочитав мои мысли, тетя Катя жестом показала на широкую русскую печь, куда я и полезла с радостью.
Тетя Катя что-то замычала и сделала из пальцев рога — мол, там так просторно, что поместятся и двое. Ясно было, что именно на печке находилось самое теплое, можно сказать, горячее место в доме, и все еще стучащая зубами Люсьен вслед за мной тоже ринулась на печку.
Еще минута — и совершившая побег Татьяна Иванова и ее заложница Людмила Ежкова лежали вместе на теплой печи, тесно прижавшись друг к другу и молча радуясь тому, что жизнь продолжается. Как в страшной сказке. Или — как в жизни, что почти одно и то же.
Наверное, я ненадолго задремала на теплой печи тети Кати и очнулась от того, что кто-то рядом бормотал и всхлипывал. Ну понятно — это Люсьен все никак не могла унять свою обиду на Штыря. Тоже мне, как будто впервые узнала о системе ценностей в бандитском мире, где женщина — лишь приложение к большим деньгам и крутому бизнесу, что-то из разряда специальных мужских игр. Некоторое время я не открывала глаз, притворяясь спящей, снова раздумывая о причудливых фантазиях судьбы.
Вот теперь лежат рядом друг с другом две женщины, с каждой из которых спал, ласкался, трахался человек по имени Виталий Ежков, очень симпатичный парень. Вот бы он сейчас удивился, увидев нас вместе. Рассказать — не поверит, что мы спали рядом с Люсьен, лучше даже и не пытаться. Сказкам и то больше верят, чем таким вот ситуациям, которые то и дело подбрасывает сама жизнь.
— Эй, хватит там. Давай теперь поговорим нормально, — тихонько толкнула я Люсьен. — Подумаешь, нашла над чем рыдать. Не убили — и то хорошо.
— А если б убили? — никак не могла уняться Люсьен. Слабая она все же оказалась женщина, с чересчур тонким защитным слоем. А мне показалось — светская львица. Впрочем, я помнила о своей догадке, что Люсьен заранее знала о приходе гостей с подарками в виде автоматных очередей — здесь меня слезами не собьешь.
— Тогда тем более. Лежала бы сейчас спокойная и холодная как Снегурочка, — заметила я хладнокровно.
— Ой, я вот что не пойму, — повернулась ко мне Люсьен, и в раннем декабрьском сумраке я увидела ее большие, широко раскрытые глаза. — Как это ты сумела?
— Что сумела?
— Ну, вот все это — из окна выскочить, стрелять. А потом на машине, как каскадер. Все лежу и удивляюсь. Я бы точно не смогла.
— А чего тут не понять? Из милиции я. Спецотдел. Только не дергайся. Считай, что начался допрос, — сказала я строго.
— Я не дергаюсь. Что ж мне теперь дергаться, — печально прошептала Люсьен в темноте. — Знаешь, я вот лежала и думала: удавиться мне, что ли? Или таблеток наглотаться? Вся жизнь моя покорежена, теперь уж вообще. Для чего так жить, а?
— Успеешь. Сначала помоги следствию, а потом уж вешайся. Насколько я поняла, Володька Кривин несколько часов назад уже отправился на тот свет. И, может быть, еще кто-то. Ты — главный свидетель. Не исключено — что и соучастник, так что лежи смирно и отвечай на мои вопросы…
— Слушай, так вы что, заранее знали про разборку, раз ты именно в тот момент пришла? Ну что же вы не предупредили, раз все знали? У тебя в коробке из-под конфет взрывчатка была?
— Гранаты, что же еще, — незаметно улыбнулась я в темноте. — Учти. Все вопросы задаю я. Во-первых, я наблюдала за тобой за столом; ты знала заранее обо всем, что произойдет. Мало того — подстроила. Я видела, как усердно ты поила гостей и прислушивалась к звукам за окном. Это идея Штыря? Говори!
— Нет, нет! Что ты! — вскричала Люсьен. — Я ничего не знала точно. Просто Штырь как-то странно себя вел. Стал сплошными загадками говорить, приказывать, даже кричать. Я уже знаю: когда он такой, плохое что-нибудь случается. А сегодня с утра вообще как с ума сошел. Сказал: будешь принимать гостей — а сам ухмыляется, у меня даже мурашки по коже. Говорит, пока ты им всякие сказки будешь рассказывать, я одно дело сделаю….
— Одно слово — Шехерезада, — припомнила я.
— Да я точно не знаю. Он никогда мне ничего не говорит. Но может все, что угодно. Теперь Штырь точно меня убьет. И тебя тоже. Он такого не прощает, чтобы кто-то обошел его. Вот я и думаю — может, лучше самой? Чтобы хоть не больно? Он ведь еще издеваться надо мной будет, скотина, — опять заплакала Люсьен.
— Сама виновата, что с таким уродом связалась, — сказала я жестко. Допрос есть допрос — хоть в кабинете, хоть на печке. Пусть для Люсьен я буду как можно дольше не частным детективом, а представителем официальных органов. Так дознание гораздо быстрее пойдет.
— Да кто его искал? Он сам меня нашел. Я еще в школе училась, когда он меня вычислил и прилип — его родители в нашем же доме жили. А я глупая тогда была, не надо было вообще в его сторону смотреть, а мне польстило, что за мной на джипе приезжают, прямо из школы в ресторан везут, и все такое. А когда поняла, с кем дело имею, поздно уже было, он меня запер у себя в четырех стенах. А я ведь в театральный собиралась, артисткой настоящей стать хотела…
— Что-то не верится, что никак нельзя было отделаться, — усомнилась было я вслух. Но потом взглянула на хрупкую, маленькую Люсьен и увидела, что слабый из нее борец, никудышный. Да и моложе меня она на несколько лет, что тоже ощущается.
— А как же муж? Ну тот, в которого стреляли? — задала я особенно интересующий меня вопрос.
— Виталя? Да никак. Я-то думала, когда Штырь вдруг пропал, что все, грохнули его где-нибудь. Перебралась жить к маме, через год в институт поступила, на иняз. Я пока со Штырем жила, таких артисток навидалась, что про театральное передумала, решила чем-нибудь посерьезнее заняться. Потом с Виталиком встретилась. Честно говоря, боялась замуж официально — ну что дружки узнают и не простят. Но, знаешь, так все тихо было. Такое ощущение, что вся предыдущая жизнь приснилась мне… Я даже и забывать стала. В общем, Виталик настоял. Знаешь же, как у мужчин бывает: все к ним липнут, а та, что о замужестве и слышать не хочет, как раз и нужна…
Слушая воркующий голосок Люсьен, я прямо-таки физически ощущала, как самые разные чувства во мне борются. И жалость. И ревность. И что-то вроде женской солидарности. И обида на Виталика — ведь он предпочел мне эту девчонку. И, наоборот, понимание, что такую красавицу с большими голубыми глазами и удивительными волосами, от которых исходил сейчас едва ощутимый запах духов, поневоле хочется защитить, укрыть от мерзости жизни.
— …А потом Штырь опять вдруг как из-под земли явился — и сразу ко мне. Не было у меня никакого выбора. Понимаешь, не было! — горячо продолжала Люсьен. — Убил бы. А так — обещал никогда не трогать. Мне когда кто-то сказал, что в Витальку стреляли, чуть не задушила его, хоть Штырь и не сознался. Но он мог. Вон видишь, как с Кривиным. И меня тоже мог.
— Ладно, про личную жизнь мы потом продолжим, — сказала я, чувствуя, что элементарная женская ревность и воспоминания о сладких губах Виталика начинают пересиливать все остальные чувства. — За что убили Кривина? Что здесь вообще было? Говори все, что знаешь…
— Я бы сказала, да я ничего не знаю, правда! — закричала Люсьен так громко, что я поневоле закрыла ей рот ладонью. А вдруг тетя Катя не совсем глухонемая, а только прикидывается? Если доподлинно не уверен в чем-то, всегда стоит оставлять простор для сомнений — к этому я постепенно приучила себя.
